Василий Шукшин - Том 3. Рассказы 70-х годов
– А сколько тебе дадут по гласному закону?
– Дура!.. – сорвался на крик Аристарх. – Ты думаешь, меня посадят? Ни-ког-да! Посадят – это, значит, я там буду канавы рыть? Но у меня же – голова, и твой прокурор это знает. Прокурор знает, что общество должно жить полнокровной жизнью, моя голова здесь нужна, я здесь нужен, а не канавы рыть. Вот они – покрышки лежат, – показал Аристарх в коридор. – Пять штук. Лежат? Лежат – ты можешь подойти и пощупать их: они есть, – Аристарх остановил свой вузовский ход и торжественно поднял руку. – Но их нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе. Их не су-ще-ствует. А они – лежат, пять штук, друг на друге. Это и называется: экономический феномен. Попробуй… без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сделать. Да как только прокурор обнаружит, например, эти покрышки, которых никто никогда не делал, он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты останешься с носом. Ну, разумеется, тебя поблагодарят, наговорят слов… А мне, я так думаю, предложат какое-нибудь повышение, пошлют куда-нибудь. Ведь не хватает же умных людей-то, не хватает. Где их набраться-то? Ну, окончил он свой вузишко, ну – с дипломом… А что дальше? А дальше ничего: еле-еле будет на восемьдесят процентов тянуть. А то я не знаю таких! Так что ты… поторопилась с этим своим заявлением, Верунчик. – Аристарх подсел к жене. – У нас вчера была самодеятельность… Согласен, самодеятельность, но это от избытка… я не знаю – чувств, что ли, ну расшалились… Может же художник… артист какой-нибудь там… в бассейне в бане кильку ловить и закусывать, ну а почему мы журавлей не можем изобразить? Нет, там, видите ли, понятно, а тут… Да, самодеятельность, но у тебя с этим заявлением – это, прости меня, безграмотность, это на уровне дворничихи. Мне даже стыдно, что ты моя жена.
Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и понял это, но поздно.
– Прекрасно, – сказала Вера Сергеевна, – иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело… Твою голову оценит прокурор. И не пудри мне мозги своими… своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка… Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энергично рыть.
Аристарх свирепо уставился на супругу.
– Лахудра, – сказал он весьма грязно, не по-вузовски. – Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике – чего ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, – показал он на каракулевую шубу, – никогда не было на свете. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная прослойка людей и должна жить… с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн-кью! – Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.
Два часа спустяВсе вчерашние «пассажиры» собрались у Аристарха. Нет только Простого человека – его не позвали.
Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько театрально заламывал руки и повторял:
– Как, как эту дуру образумить? Как?
– Как ты с ней говорил-то? – спросил озабоченно Брюхатый.
– Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация… должна иметь своих представителей… людей с повышенной энергией, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой…
– Аристофан, мать твою!.. – заругался Брюхатый. – Мысли он развивал! Оскорблял, нет?
– А что, молиться на нее, на дуру?
– На карачках!.. Вот так вот ползать будешь! – воскликнул Брюхатый. И с досады даже показал, как ползают. – Вот так будешь, а не мысли развивать. Мысли он развивал! Пока ты их будешь развивать, мы уже будем… – Брюхатый сложил пальцы решеткой. – Я тебя вижу, ты меня – нет. Пойду сам…
Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, подумал… И пошел.
Постучал интеллигентно казанком в дверь комнаты Веры Сергеевны и сладким голосом сказал:
– Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить?
– Ну? – откликнулась Вера Сергеевна; она по-прежнему лежала на диване, но не в костюме, а в платье.
– Здравствуйте, Вера Сергеевна! – приветствовал ее, появляясь в дверях, Брюхатый. Он улыбался.
– Здравствуйте, – с неким вызовом сказала Вера Сергеевна.
– Позвольте присесть?
– Что, опять куда-нибудь едете? Пересадка?
Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой.
– Ну, уж… вы прямо в обиду! Хотел как раз попросить извинения за вчерашнее. Сильно шумели?
– Шумели-то, это бы еще ничего…
– А что такое? – встревожился Брюхатый. – Выражался кто-нибудь?
– И это бы ничего… Это я слышала.
– Ну, а что же мы такое вчера сделали?
– Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь.
– Чем?
– Воруете. Спекулируете.
Брюхатый долго, скорбно, но в то же время как-то мудро молчал, глядя в пол. Потом поднял голову.
– Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна… Посадить хотите?
– Хочу посадить.
– А я уж сидел! – почему-то весело сказал Брюхатый. – Сидел. Четыре года и восемь месяцев.
– Ну, еще разок посидите.
– А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про подробности дела, а про… судьбу, так сказать, человеческую. Случай-то у нас, если можно так выразиться, аналогичный: жена посадила. Не то что прямо пошла и заявила, а… когда надо было… как бы это вам… В общем, когда надо было сказать «нет», она сказала «да». – Брюхатый обрел отеческий, снисходительный, ласковый даже тон в голосе. Смотрел на Веру Сергеевну, как на дочь. – А прожили мы с ней – ни много, ни мало – четырнадцать годков. И когда я уходил, я ей внима-ательно посмотрел в глаза, внимательно, внимательно. И говорю: «Прощай, Клава. Не скучай, – говорю, – тут без меня… Даст бог, увидимся когда-нибудь, ну а если уж не приведет бог, то, – говорю, – не поминай лихом. У меня, – говорю, – зла на тебя нету, прости и ты меня, если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил когда. Я, – говорю, – старался всегда сделать для тебя что-нибудь полезное, ну, может, не всегда умел». Так я ей сказал. Она, значит, в слезы… А у меня вот тут вот закаменело – смотрю на нее… Ну, в общем, отсидел я свои годки – не досидел даже, вел себя примерно – вышел. Вышел – и к своей Клаве. «Здравствуй, – говорю, – Клава! Вот – дал бог, свиделись». И так это улыбаюсь – изображаю радость. Она, значит, тоже обрадовалась, опять в слезы… И – было на шею мне. Я говорю: «Стоп, Клавдия Михайловна: семафор закрыт. Проезда нету. Извините, – говорю, – Клавдия Михайловна, дальше нам не по пути: разъезд». Она – туда-сюда – мол, я иначе не могла… Все! – Брюхатый это «все» сказал очень жестко. И прямо посмотрел на Веру Сергеевну. – Все, милая!
– К чему это вы? – спросила Вера Сергеевна.
– А просто!.. Случай-то – аналогичный. Но это не конец! Конец тут тоже немаловажную роль играет. Я ей все отдаю: Все отдал! Квартиру, тряпки – все! А за четырнадцать-то лет мы же нажили кое-чего – все отдал! Бери! У тебя будет квартира, туфли, платья… А у меня – голова. Он вот тут перед вами хвастался, что у него – голова, – показал Брюхатый на комнату Аристарха, – а не надо этим хвастаться, не надо. Есть она – есть, нет ее – ничего не сделаешь. Это ведь тоже, как деньги: или они есть, или их нету. Верно? Все бери! А со мной все мое богатство – тут! – Брюхатый ударил себя кулаком в лоб. – Хвастать не буду но… прожить сумею. И что мы имеем на сегодняшний день? Она: выскочила замуж, разошлась; тот у ней половину площади оттяпал – он для того и расписывался… Тряпочки-шляпочнки потихоньку в комиссионку ушли – ша! Как у нас там говорили: кругом шешнадцать. Я: имею трехкомнатную квартиру, – Брюхатый стал загибать пальцы, – дачу, «Волгу», гараж… У меня жена, Валентина, на семнадцать лет моложе меня. Но я опять же не хвастаюсь, но таковы, как говорится, факты. От них никуда не денешься.
– Вы пугаете, что ли, меня?
– Да господь с вами! Пугаю… Просто рассказываю про… некоторые эпизоды своей жизни. Теперь спросите меня: что я потерял за эти четыре года и восемь месяцев? Что? А ничего. Даже не похудел. А особенно, когда вышел, прямо в дверь не стал пролезать. Счас веду переговоры насчет института питания – надо маленько сбросить, а то даже неудобно. А что потеряла моя Клавдия Михайловна? Все. Год назад встретил – с авоськой из магазина кондехает. А я на «Волге» еду. Думаю, подвезти, что ли? Даже остановился: Подвезу, думаю. Скажу: «Клавдия Михайловна, позвольте, я вас до дома подвезу, я только не знаю, где вы теперь живете». Хотел так сострить, но душа не повернулась. Сто метров не подвезу. Она, видите ли, «иначе не могла», а я тоже не могу: шлепай дальше со своей авоськой.
– Слушайте, не надо, – попросила Вера Сергеевна. – Не надо: я же знаю, к чему вы это все. Не надо, умоляю.
Брюхатый встал.
– Да я ведь… что же… я ведь так: эпизоды. Смотрите, вам виднее. Конечно, порыв к прокурору – это красиво, руку будут жать, соседи скажут: «Какая молодец!» Но в душе подумают, – поверьте моему слову, я жизнь повидал, – в душе подумают: «Вот дура-то!» Вы вот телевизор любите смотреть: вот пусть вам там про жизнь расскажут, пусть расскажут… Смотрите, конечно, телевизор, книжки поучительные читайте, но мои слова тоже не забудьте. Так, на всякий случай…
