Николай Шундик - Белый шаман
Когда Пойгин спустился в прибрежную долину, то увидел, что его поджидают Кэргына и Тильмытиль. Парень встал, а Кэргына продолжала сидеть, низко опустив голову.
– Не оставляй её одну, – попросил Пойгин и, не оглядываясь, пошёл дальше.
На второй день Пойгин вышел на «тропу волнения». Тундра была ещё черна, но тучи, тяжёлые тёмные тучи, уже несли в себе снег. Птицы, не успевшие покинуть места гнездовья, теперь спешили с отлётом, оглашая небо смятенными криками. На одном из озёр, на самой середине которого осталось незамерзшим небольшое пространство, всё ещё плавала пара лебедей. Пойгин долго всматривался в птиц и понял, что одна из них не может подняться на крыло.
А тучи, беременные снегом, почти касались тундры тяжёлыми животами. Казалось, что зима, прежде чем разразиться вьюгой на земле, оглядывала её сверху, неумолимая и мстительная, не в силах простить всему живому, что оно так радовалось быстротечному лету. Никто и ничто не уйдёт от наказания: ни эти два лебедя, ни евражка, какой бы глубокой его нора ни была, ни листочек, который всё ещё держится на ветке тальника. Плыли тучи, таившие горе всему живому, давили на землю, и от этого было трудно дышать.
Пойгину казалось, что всё это происходит не только над его головой, но и в нём самом. Тучи его скорби тоже несли в себе горе, давили на сердце, и торопливые птицы его мыслей о том, что беду надо перенести достойно, тяжко пробивали себе путь, и было мало надежды, что они достигнут ясного неба благоразумия…
А тут ещё обречённые лебеди всё маячат и маячат перед глазами. Открытой воды осталось совсем мало. Один из лебедей, тот, который, видимо, был не ранен, разбивал лёд крыльями. Не выдержал Пойгин, пополз к полынье, надеясь разбить её закрайки, – лёд затрещал, и Пойгин едва успел отпрянуть от образовавшейся новой полыньи. Помочь несчастным птицам он оказался не в силах… Долго Пойгин оглядывался на озеро, уходя всё дальше в тундру, и видел, как отчаянно взмахивает лебедь крыльями, разбивая лёд. На это было невыносимо смотреть, и Пойгин почти побежал от озера по чёрной тундре. Скоро, совсем скоро она станет белой. Но Пойгину не хотелось, чтобы она становилась белой, как не хотелось тому лебедю, чтобы замёрзло озеро. Эти пожухлые, поржавевшие травы на кочках видели солнце, которое видела Кайти, они были свидетелями того, как она дышала, ходила, разговаривала, жила. Когда здесь выпадет снег – исчезнут и травы. Снег этого тяжёлого для Пойгина года скроет что-то такое, что навсегда ушло с Кайти. Это будет первый снег его настоящей, лютой зимы…
Хлёстко ударили по лицу первые хлопья влажного снега. Чёрная тундра на глазах становилась белой. Уходят, уходят под снег травы, которые могла последний раз в жизни видеть Кайти. Начинается первая настоящая зима в жизни Пойгина – зима его жизни. Как жаль, что она не началась тихим, спокойным морозом. Бывает же часто: снега ещё нет, а вся тундра седая от инея. А нынче озёра и реки уже почти покрылись льдом, но пришла оттепель, и оттаяла тундра. Теперь покрывает её мокрый, тяжёлый снег. И тело Кайти – там, высоко в горах, покрывает мокрый снег. Обвальный, косой нахлёст снега толкает Пойгина в спину, как раз в ту сторону, где тянется гряда прибрежных гор. Ещё совсем недавно маячили вдали их белые вершины, а теперь всё скрылось – ни гор, ни моря, ни тундры…
Подталкиваемый в спину бешеным снежным нахлёстом, Пойгин почти бежал в сторону гор, чувствуя, как всё, что происходило внутри его, вдруг тоже подчинилось безумству внешнего мира, а птицы благоразумных мыслей обломали себе крылья, и ничто теперь не удержит его от отчаяния. Какое-то время, пока Пойгин ещё не чувствовал, что выбивается из сил, он сравнивал себя с этой закипевшей снежной бурей: вот сейчас он домчится вместе со снежной лавиной до гор и разломает, сокрушит весь хребет, оставит лишь одну-единственную гору, на которой покоится тело Кайти. А тот перевал, где ранила Кайти подлая росомаха с ликом Аляека, он сокрушит и разотрёт в песок и пустит его по ветру, который послало море. И пусть Скверный, так жестоко оскорбивший род человеческий, – сколь бы глубоко под землёй он ни таился, какой бы всесильный Ивмэнтун его ни охранял, – пусть он почувствует, как летит этот песок прямо ему в глаза, в горло, в подлую душу его!
…Но вот Пойгин почувствовал, что ему не хватает дыхания и ноги его подгибаются. Представился где-то совсем рядом къочатко, о котором рассказывала Кайти… Ревёт къочатко, широко раздирая пасть, и вторит ему своими воплями Древовтыкающая женщина. Это она, похитительница сына солнца, вскормила собственной грудью къочатко. Она боится возмездия и потому втыкает в каждый свой след дерево, чтобы никто не смог её выследить. Однако Пойгин её выследит и настигнет! И пусть къочатко не пытается пересечь его путь. Вот он ревёт где-то совсем уже рядом. Где он? Где?! Пойгин схватит его за горло и задушит собственными руками…
Бушует вьюга. Вопит Древовтыкающая женщина. Ревёт къочатко. Сугробы всё глубже, вот они уже по колено. Пойгин спотыкается и падает в снег. Под ним не сугроб, под ним сам къочатко. Так ему кажется. Ревёт къочатко, подминает Пойгина под себя. Но Пойгин выворачивается и душит, душит, душит ревуна…
…Пойгина нашёл Тильмытиль, когда снежная буря уже утихла. Пойгин лежал под снегом, втянув руки через рукава, а голову через головной вырез кухлянки, как обычно делают чукчи, когда спят в снегу.
С трудом поднявшись из снежной берлоги, Пойгин какое-то время смотрел, часто мигая, на Тильмытиля, на его упряжку, наконец спросил обессиленным голосом:
– Сколько суток меня не было дома?
– Сегодня пошли четвёртые…
– Уезжай. Я не закончил моё пребывание на тропе волнения. Я попросил бы у тебя трубку… но нельзя…
– Ты болен. Ты можешь умереть.
– Пусть будет так.
– А Кэргына? Она все эти четверо суток не спит, не ест…
– Да, да, Кэргына. Она мне снилась. Звала во сне. И Кайти во сне говорила: береги дочь…
– Тогда поехали.
Пойгин долго смотрел на снежную тундру. Как всё изменилось. Зима. Первая зима его жизни. Мороз. Бесчисленные снежные заструги нацелены в сторону гор. Ветер с моря, как тончайшим оселком, которым Пойгин точит бритву, выточил закрайки козырьков каждого заструга: дотронься пальцем – и потечёт кровь. Бесчисленные искры мерцают на снежной равнине, рассыпанные низким угрюмо-сумрачным солнцем.
– Я задушил къочатко, – сказал Пойгин, оглядываясь так, будто надеялся увидеть поверженного умку.
Тильмытиль развязал нерпичий мешок, достал термос, налил в железную кружку чаю…
– Согрейся.
Пойгин некоторое время раздумывал, принять ли кружку, потом осторожно обхватил её оголёнными руками.
– Я задушил къочатко, – повторил он.
И, опять почувствовав безотчётное волнение, выплеснул чай на снег, бросил кружку под ноги, закричал:
– Уезжай! Я ещё не задушил къочатко.
Тильмытиль поднял кружку, опять наполнил чаем.
– Тебе надо помнить о дочери.
Несколько дней Пойгин пролежал в постели. Кэргына неотлучно была подле него. Врачи нашли истощение и воспаление лёгких. Пришлось Пойгину лечь в больницу. Из больницы он вышел через месяц. Похудевший, с наголо стриженной головой, он угрюмо молчал, неподвижно глядя в одну точку. К нему приходили люди по артельным делам, он слушал их с отстранённым видом, вяло махал рукой:
– Поступайте как хотите…
Кэргына замечала, что отца время от времени охватывало безотчётное волнение, и тогда он раздражался, начинал браниться. Ругал лентяев, требовал к себе Ятчоля:
– Пусть явится мне на глаза, я с ним поговорю. Громким голосом поговорю!
Но Ятчоль так и не появился. И совсем пришла в смятение Кэргына, когда заметила, что отец стал пить. Пьяный, он садился посреди комнаты и долго пел, раскачиваясь: «О-го-го, го-о-о-о-го-го-го-о-о». Однажды вытащил бубен, долго оглаживал и снова спрятал, так ни разу и не ударив в него.
К своему изумлению, Кэргына обнаружила, что спирт отцу приносит Мэмэль. Однажды застала её сидящей на полу рядом с отцом. Убирая с лица распустившиеся волосы, она пьяно улыбалась и говорила:
– Я похитила твой амулет. Он у меня. Давно похитила.
Пойгин не слушал, о чём она говорит, по-прежнему пел надсаженным голосом. Кэргына с отвращением смотрела на Мэмэль. Заплакав, крикнула ей:
– Уходи! Разве ты не видишь, что у него от горя помрачился рассудок?
Мэмэль пьяно смеялась, шарила рукой, чтобы найти кружку со спиртом, опрокинула её. Спирт, источая резкий ядовитый запах, растекался по полу.
И тогда Кэргына схватила недопитую бутылку спирта, замахнулась на Мэмэль:
– Уходи!
Мэмэль прикрыла голову руками, в страхе отшатнулась. А Пойгин словно находился где-то далеко-далеко, не видел, что происходит рядом, тянул заунывно: «О-о-о-го-го-го. О-о-го-го-го-о-о-о».
Кэргына принялась поднимать Мэмэль на ноги и выталкивать её из дома.
