Юрий Бородкин - Кологривский волок
— Остаюсь. Только в октябре поеду в Липовку на шестимесячные курсы механизаторов.
— Молодец! — Ерофеев потормошил Генку за плечо. — Направление дадим и стипендию от колхоза выделим. Да, тебе трудодни-то пишут ли? Заходи в контору, оформим как положено.
— Минуточку! Как фамилия? — вмешался корреспондент. — Значит, после десятилетки остаешься в колхозе. И как возникло такое решение?
— Не знаю, — пожал плечами Генка. — Отец мой был первым трактористом в Ильинской МТС и теперь часто говорит: было бы здоровье, так бы и поработал на нынешней технике.
— Понятно. А скажите, разве нет другого выхода, как очесывать эти самые головки? — спросил корреспондент Сергея, видимо, желая сопоставить его ответ с председательским.
— Семена все равно негодные, видите, совсем белые. Главное заключается в том, чтобы вовремя поднять тресту: не вылежится — волокно не отделяется, перележит — начнет преть. Нет никаких машин для подъема льна, все вручную. Вот Степан Данилович и упрашивает каждую осень старух: выручайте, не дайте пропасть льну, потому что наш брат механизатор в этом деле ничем не поможет. Вы об этом обязательно запишите. — Сергей заглянул в блокнот корреспондента, но ничего не разобрал в его каракулях. Когда уже сел на трактор, Ерофеев подошел и предупредил:
— За то, что Генку приучаешь к технике, спасибо, но будь повнимательней, не отпугни его, раз с таким желанием парень идет.
— Что вы, Степан Данилович! У нас с ним полный контакт, он сам ко мне попросился…
На обратном пути Ерофеев заметил остановившиеся возле шумилинской Заполицы самоходные комбайны, повернул к ним. Комбайнеры курили, сидя на ворохе ржи.
— Почему встали?
— Не успевают отвозить, у нас полные бункера. Федя Чуркин опрокинул тележку с хлебом, там, в Чижовском овраге.
— Эх, черт! — вырвалось у Ерофеева.
— А разве нельзя сюда высыпать? — поинтересовался корреспондент.
— Это со вчерашнего дня лежит, может сгореть. Что толку курган метать, а потом перетаривать?
Ерофеев сунул руку в ворох — зерно было горячим. Корреспондент то же самое проделал, покачал своей дятловой головой в светло-коричневом берете.
— Изрядно нагрелось.
— Пока Сергей Карпухин отвозил зерно, был порядок, — сказал меднолицый грудастый Сашка Кудрявцев, вспыльчивый по характеру. — Я, между прочим, не загорать в поле выехал, мне без интересу, чтобы мое имя в последних строчках сводки болталось. Сегодня могли бы закончить с рожью.
— Ссыпайте зерно, чего терять время, — распорядился Ерофеев. — Сейчас пришлю из Шумилина людей, будем затаривать рожь в мешки, чтобы сегодня же увезти.
— Вон Федя едет! Как-то сумел поставить прицеп.
Чуркин выпрыгнул из кабины всклокоченный, потный, виновато и как-то глупо улыбался, разводя руками.
— Как тебя угораздило перевернуть тележку? — подступил к нему Ерофеев. — Ведь не дрова везешь — хлеб!
— А шут его знает! Стал переезжать на ту сторону шоссейки, бровка крутая, ну и мотонуло.
— Где зерно?
— Там, в кювете. Если лопатой или ведром его черпать, весь день проваландаешься.
— Видали, какой размашистый. Чем хочешь, хоть собственной кепкой, а все зерно подбери — проверю. И комбайны чтобы не простаивали. Понятно? — Ерофеев потряс пальцем перед Фединым носом.
— Да уж чего не понять! — Чуркин поскреб пятерней в затылке.
— Становись под погрузку, чесаться после будешь, — трунили комбайнеры.
— По-моему, он успел лизнуть с утра пораньше, — шепнул на ухо Ерофееву корреспондент.
Тот ничего не ответил, направился скорым шагом к деревне. Корреспондент, задетый невниманием со стороны председателя, окликнул его:
— Степан Данилович, разве вы не поедете в село?
— Извините, некогда. Если что еще потребуется, там, в конторе, скажут.
Больше они не увиделись, и Ерофеев почувствовал облегчение без постороннего догляда, но корреспондент и без него успел побывать и на приостановленном строительстве телятника-откормочника, и на злополучном кукурузном поле. В конце концов, пусть смотрит, пусть пишет — это его право.
В дневной сутолоке Ерофеев не придал значения своей встрече с корреспондентом, а ночью, предчувствуя какие-то неприятности, сказал жене:
— Корреспондент сегодня был из областной газеты, такой въедливый, все вроде бы уличить в чем-то норовит.
— У него должность такая. А может быть, тебе показалось?
— Может быть, — несколько успокоился Ерофеев.
Он долго лежал с открытыми глазами, припоминая прожитый день, вдруг добавил совсем уже весело:
— Ты права, я действительно отсталый человек.
— Что же?
— Генка Носков остается в колхозе, на курсы механизаторов будем направлять.
— Да ну! — изумилась жена. — Ведь и учился неплохо.
— Он меня так обрадовал, что я готов был обнять его. Первая ласточка есть. Очень хочется поддержать парня в своем выборе.
И виделось Ерофееву добродушное, улыбающееся лицо Генки, думалось о том желанном времени, когда и другие ребята не захотят покинуть отчую землю, будут оставаться на ней хозяевами по праву наследства.
11
Вскоре в областной газете появилась статья о положении дел в двух соседних колхозах «Ударник» и «Рассвет». Параллели оказались не в пользу «Ударника». Факты, приведенные в статье, имели место, но истолкованы они были явно предвзято: на одну чашу весов было собрано все хорошее, на другую — все плохое, дескать, посмотрите, какая разница в результатах на одинаковых угодьях. Упомянул и о прицепе с зерном, опрокинутом в овраге, и о потравленной кукурузе, и об очесе льна, и о том, что «на строительстве телятника не услышишь стука топора». Как всякий много и увлеченно поработавший человек, Ерофеев вправе был рассчитывать на какое-то поощрение своих усилий, а вместо этого попал под критическое перо. Еще через несколько дней его вызвали на бюро райкома.
В райком он явился раньше намеченного часа, посидел, потомился в приемной да вышел в коридор и тут встретился с Мироновым, председателем «Рассвета». Тот с хозяйской уверенностью громыхал по коридору яловыми сапожищами, шуршал покоробившимся серым плащом. Крупный, глыбистый, громогласный, он и сейчас гаркнул будто в поле:
— Привет, именинник!
— Здравствуй, Кузьма Петрович! Тоже на бюро?
— А как же! В одной статье упомянуты.
— В одной, да по-разному.
— Три к носу — все пройдет. Обо мне, бывало, всяко писали. — Миронов раскурил папиросу, гоняя воздух, как кузнечными мехами. — Такое уж наше положение. Главное, чтоб колхозники тебе доверяли. Картошку не начинал копать?
— Со льном все баталились.
— Смотри, дожди обещают по сводке.
— У нас картофельник на песках, у реки…
Члены бюро вышли на перерыв. Здоровались, пошучивали, как будто пригласили для приятной беседы, но стоило сесть всем за длинный служебный стол, как тотчас установилась строгость официальных взаимоотношений.
Долгое время в этом кабинете вершил районные дела Коротков, теперь его место занял Тихонов Аркадий Павлович, приехавший из другого района. Моложавый, подтянутый, всегда в хорошо отглаженном костюме и при галстуке, он выглядел безупречным интеллигентом среди простоватого абросимовского люда. Этот никогда не вспылит, не грохнет кулаком по столу, как Коротков; умеет говорить, не повышая голоса, умеет и выслушать собеседника. Коротков как человек действия всюду старался поспеть сам, его можно было увидеть и на колхозном сенокосе, и на молотьбе, и в кабине трактора рядом с трактористом. Он любил быть на людях. Тихонов же не стремился подчеркивать свою общительность, напротив, поддерживал определенную дистанцию по отношению к подчиненным, без грубого нажима, но настойчиво требовал от них исполнительности, и, надо сказать, это удавалось ему лучше, чем его беспокойному предшественнику.
Изменился сам секретарский кабинет, заново отремонтированный, он стал как бы объемней, светлей. Вместо огромного, крытого зеленым сукном, похожею на бильярд письменного стола появился новый, сверкающий полировкой; такими же гладкими как стекло были приставные столы для заседающих, на которых аккуратными стопками лежала бумага и всегда были приготовлены остро отточенные карандаши. Сейчас карандаши были разобраны: некоторым членам бюро требовалось что-то записать, другим — просто так, занять руки. После перерыва не сразу угомонились, и Тихонов дожидался тишины, давая понять это взглядом. Глаза у него были выразительные, на собеседника они смотрят с пристальным, изучающим прищуром.
— Товарищи, переходим ко второму вопросу, — начал он, не поднимаясь с места, — к обсуждению статьи, опубликованной в «Северном крае». Надеюсь, все ее прочитали. Хотелось бы знать ваше мнение по вопросам, затронутым в ней, а также послушать самих председателей колхозов, о которых идет речь, в особенности Степана Даниловича Ерофеева: признает ли он критику правильной, как думает исправлять положение?
