Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
Ганна Поруценко... Он увидел ее впервые на верхних ступеньках металлической лесенки, на опалубке будущей колонны. Очевидно, она приняла проходившую группу людей за начальников, потому что стремительно скатилась по лесенке и побежала к ним, сердито крича:
— Опять току нет, чтоб они все провалились, бисовы дети! Три часа вибраторы стоят — это что, не вопиющее безобразие?!
До странности похожая на Сашину мать, в таком же комбинезоне из холстины и брезентовых, выше колен, сапожках, которые и у нее и у Сашиной матери почему-то выглядели щегольскими, она была красива со своими карими, сверкающими глазами и гневным лицом. И она, конечно, понимала это.
Увидав блокнот в руках Саши, она набросилась на него:
— Пишете? Так вот и напишите похлеще, чтоб они завертелись! Мыслимое ли дело — техника стоять будет, а я — пляши на бетоне, як в девятнадцатом веке!
Инженер, сопровождавший делегацию, с улыбкой объяснил ей, кто такой Воловик, и познакомил их.
— Наша знатная бетонщица — Ганна Поруценко.
— Больно вы сердитая, землячка, — сказал Воловик.
— Будешь тут сердитая, — уже добродушно буркнула Ганна и вдруг снова распалилась, сообразив, откуда появился этот делегат: — Так это вы и есть, от кого турбины? Что ж, скоро мы вот так маяться перестанем?
Позднее Воловик слышал более подробные рассказы о том, как остро не хватает электроэнергии и как все здесь зависит от досрочного пуска новой станции, — но первое впечатление не забылось.
Остап Поруценко, муж Ганны. Бригадир гранитчиков. Медлительный человек с ленивыми повадками, выполняющий со своей бригадой не меньше трех норм в день. Воловик познакомился с ним в здании будущей электростанции. Первый вопрос, который задал Остап, был не о турбинах, не о сроках их сдачи... Нет, он потянул делегатов на какое-то место в глубине машинного зала, видимо давно им облюбованное, и спросил:
— Ну как? Красиво?
Да, отсюда этот высоченный зал, сложенный бригадой Остапа из местного зеленоватого мрамора, поражал не только своими размерами, но и нежной, весенней красой. Оттого, что за широкими окнами станции поднимался густой, нетронутый лес, а над ним сияло солнце, искрясь на молодой глянцевитой листве, зеленоватый мрамор с белыми прожилками был особенно хорош, и все здание казалось воздушным. Остап глядел на него зачарованно, — художник на дело рук своих...
Воловик ревниво подумал о турбинах и мысленно перенес их сюда. Припомнил легкие, обтекаемые формы цилиндров, красивые изгибы широких труб и точеные колонки «минаретов», мягкий серебристо-серый цвет, в который окрашена первая турбина, — и с облегчением решил: они не испортят, они дополнят красоту зала. И об этом нужно обязательно сказать в цехе.
Представляя себе, как он будет рассказывать товарищам о Краснознаменске, Воловик знал, что он должен ответить на один вопрос, занимавший и его и всех, — как это вышло, что все стройки завершаются раньше, чем намечалось?
Остап сказал улыбаясь:
— Так ведь каждому хочется скорее увидеть, как оно будет.
Инженеры отвечали:
— Намного повысилась техническая оснащенность.
За пять дней делегаты перевидали множество машин и механизмов, о каких прежде и не слыхали. Витя Сойкин вникал в особенности каждой машины, залезал на места водителей, щупал все рычаги и кнопки, дотошно расспрашивая, что к чему и как все устроено.
Воловика это тоже занимало, но раздумывал он о другом: он чувствовал, что изменились методы строительства, что нынешние стройки очень отличаются от того, что он наблюдал в детстве.
— В чем тут корень? — объяснил Саше один из прорабов. — Корень тут — ведущий механизм. Всю организацию подгоняй к мощности ведущего механизма. Сколько, положим, поднимет кирпича кран — столько и поставь каменщиков, чтоб поспевали и чтоб работать было удобно. Или, скажем, экскаватор — по нему равняйся, чтоб техника не простаивала.
Однажды делегатов повезли смотреть новую улицу. Улицы еще не было — только проложена была отменная дорога (Воловик уже приметил — здесь все дороги хороши, нет ухабистых временных подъездов, на которых отец, бывало, ломал машину и набивал себе на голове шишки!). По обе стороны дороги колышками обозначались участки, и два экскаватора, переходя с участка на участок, рыли котлованы под фундаменты. Работа шла скоростным методом, потоком: одна бригада уложит фундамент и переходит дальше, а на ее место вступает другая; грузовики подвозят крупные блоки, краны поднимают и ставят блоки, строители соединяют их. Когда эта бригада переходит дальше, ей на смену по очереди приходят штукатуры, кровельщики, стекольщики, маляры...
Двухквартирные домики вырастали один за другим. А потом появлялись канавокопатели и тракторы, весь участок вспахивался — под сад перед домом, под огород за домом; грузовики подвозили саженцы, садовод раскидывал на крыле грузовика план и командовал, что куда сажать, садовники с будущими жильцами сажали, разделывали клумбы, намечали дорожки. Приезжал каток — трамбовал дорожки, а за ним новая бригада подвозила столбы и готовые секции забора, а также — что особенно понравилось Воловику — готовые мостки с перилами и скамеечкой, которые тут же перекидывались с дороги к калиткам.
— Строительная индустрия, — услыхал Воловик в одном из разговоров, и это слово — индустрия — как-то вдруг открыло ему, что его детство совпало с детством советского строительного дела, а нынешние методы стройки похожи на виденные им в детстве не больше, чем он сам похож теперь на того мальчонку, что бегал когда-то по ухабистым дорогам возле Днепра.
Воловик тогда же записал в блокнот: «Строители заимствовали у промышленности методы и технику, теперь нам надо подтянуться, чтоб поспеть за темпами новых строек».
В Краснознаменске все делегаты «заболели» новой техникой. Началось это, когда их провели по светлым, будто прозрачным корпусам машиностроительного завода, где уже начался монтаж оборудования, и начальник стройки сказал, останавливаясь посреди громадного цеха:
— Здесь будут работать всего десять человек, обслуживая две автоматические поточные линии.
Часом позднее, в кабинете главного инженера, делегатов ознакомили с проектом будущего завода. Никто из них еще не видал заводов с такой полной механизацией всех процессов. Горелов выпускал из своего цеха ряд станков для этого завода, но и он только теперь понял их место в общем процессе, и он впервые охватил целое.
А главный инженер деловито объяснил:
— Так ведь наши заводы — это уже техническая база коммунизма.
И все примолкли, как бы вглядываясь в недалекое, почти осязаемое будущее.
Особенно пленил делегатов тракторный завод. Его цехи располагались в березовой роще, и строители тщательно заботились, чтоб ни одно лишнее дерево не было срублено. В окна цехов врывался запах леса.
Уезжая оттуда, Воловик все оглядывался на стеклянные крыши, поблескивающие на солнце среди макушек берез, и снова вставал перед его глазами высоченный зал из зеленоватого мрамора с прожилками, а за широкими окнами — нетронутый лес. Только ли оттого они связывались воедино, что тут и там природа?
Уже в вагоне, спокойно обдумывая все виденное, Воловик понял, что — нет! — не только поэтому. А вот о красоте, о том, чтоб легко и радостно жилось и работалось, стали много заботиться. И, может быть, тут близость коммунизма еще сильнее сказывается, чем в технике новых заводов?
Покачивался вагон, мелькали за окном горы, леса, поля, снова леса, снова поля... Мелькали города, отмечая этапы пути — все ближе, ближе к Ленинграду. В середине пути настроение делегатов как-то сразу переломилось, мысли оторвались от Краснознаменска и устремились домой — что там, как? Опять все собирались в одном купе, подолгу чаевничали и допоздна беседовали.
В последние сутки пути близко сошлись Воловик и Горелов. Как-то вечером они очутились рядом в коридоре у окна, и Воловик неожиданно признался:
— Странное у меня чувство — будто вернусь к себе на завод, и как-то по-новому все увижу. Понимаете, будто глаза зорче, или поумнел, что ли?
— Я — так определенно поумнел, — без улыбки ответил Горелов. — Это бывает, очевидно, если что-нибудь перетряхнет как следует. Вот и когда меня с турбинного цеха сняли...
Он исподлобья глянул на собеседника:
— Вспоминают там меня, или уже позабыли?
— Помнят, — сказал Воловик.
— Ну и что ж — ругают, наверно?
— Да нет, Владимир Петрович, говорят всякое, но больше хорошего. Ваши успехи у нас известны.
Ему было неловко говорить об этом с Гореловым — человек по минутной слабости откровенничает, а потом, должно быть, пожалеет. Кто ему Воловик? Случайный попутчик, встретились и расстались...
— Я сделал тогда ряд непростительных ошибок, — тихо говорил Горелов. — Знаете, Александр Васильевич, есть такая страшная штука — сила инерции. В физике у нее свое место, но не о том речь. А вот в психологии человека это страшная штука, очень страшная. Вы изобретатель, должны знать: очень плохо, когда она овладеет твоей мыслью. Все новое возникает наперекор ей. А со мной вышло так, что подчинило. За много лет ко всему в цехе притерпелся, привык. Шел привычным путем. А только если б дали мне самому исправить — исправил бы.
