Николай Богданов - Пропавший лагерь
Служил он в молодости попом в казацком войске и оттуда привез эту охоту. Недаром его прозвали в народе «лихой поп». Вот и теперь, хотя стал он и рыхл и тучен, как сядет на коня — словно ястреб крылатый, а не поп.
Гикнет, крикнет и пошел. Что за волками гонять, что за конокрадами погнаться — он хоть сейчас готов.
Отчего ему сегодня не спится? Почему он седло проверял и жеребчика в ночное не отправил? Этого Глаша тоже не знала.
Когда она коров доила, видела, как прибежали поповы ребята. Слышала, как торопливо рассказывали отцу что-то про цыган. Может быть, прослышали про конокрадство?
Потому лихой поп и изготовился к погоне? Цыгане — они известные похитчики коней и малых детей… Но лихой поп смеялся, слушая поповичей. А конокрадство — дело страшное, смертоубийственное, тут не до смеху.
Глаша видела, как пойманных конокрадов мужики бьют. За ноги, за руки растянут — и об землю, о сухой бугорок. Так, что все печенки отобьют. А в старину еще страшней — согнут в лесу две тугие березы до земли, привяжут к ним конокрада врастяжку да и отпустят. Разогнутся березы и разорвут человека пополам…
Ой, даже подумать страшно…
И то ведь сказать, конь-то для мужика — главный кормилец. А конокрад хуже отцеубийцы… И когда случается угон коней, тут вся округа на воров ополчается.
В набат бьют, как при пожаре…
Так шла эта ночь…
Тревожно сверкали зарницы, таинственно мигали огоньки в церкви, куда-то ехали на конях поповичи с кнутами и нагайками.
Шли по лесу вместе с милиционером храбрые пионерки.
Мирно спал палаточный лагерь.
Но не спалось лихому попу и его трусоватой попадье.
А в церкви неутомимо действовали вожатый Федя и Боб, увлеченные необыкновенной ночной экскурсией к «святым угодникам».
И вдруг загорланили петухи.
— Ого, третьи петухи поют! — сказал Федя. — Скоро рассветает. Перед рассветом всякая нечистая сила улетучивается. Пора и нам, нечестивцам, исчезнуть!
Погасив луч фонарика, потихоньку выбрались они из церкви и не спеша прошли мимо села, вдоль плетней.
— Знаешь что, — сказал Федя, — пройдем с утра пораньше прямо в коммуну, пока ребята в поле не выехали, расскажем комсомольцам о нашем открытии. Сговоримся, как будем действовать вместе. Да и наших девчонок поскорей в лагерь прогоним с хорошим нагоняем.
Боб, как всегда, молча согласился с вожатым. И они пошли к перевозу.
Знали бы они, где теперь непослушные девчонки!
Далеко ушло звено «Красная швея» и от лагеря и от коммуны «Красный луч». В темном лесу искали они костры самогонщиков. И вот наконец из-за стволов огромных деревьев мелькнул красноватый огонек, один, другой.
Задвигались тени людей.
Завидев зловещие, багровые тени на фоне красноватых огней, милиционер насторожился и расстегнул кобуру нагана.
— Теперь вы убедились, — прошептала Сима.
— Сейчас все выясним… — ответил молодой храбрец и решительно двинулся вперед.
И вдруг конь его звонко заржал.
Тени у огня метнулись, вздыбились, словно собрались бежать.
— Ни с места! — крикнул милиционер, выхватывая наган, и, увидев перед собой бородатого, вымазанного сажей мужика, схватил его за плечо: — Стой, самогонщик!
Девчонки взвизгнули от восторга.
Лесной человек не бросился бежать, не испугался, а спокойно пробасил, опираясь на кочергу.
— Ну, чего шумишь, первый раз видишь, что ли?.. Ну да, как черт, с кочергой… Можно испужаться.
— Прошу не оскорблять при исполнении служебных обязанностей!
— Да ты не шуми, у нас патент. То есть разрешение.
— Какой может быть патент у самогонщиков?!
— Какой, обыкновенный. Сами рубим, сами гоним, сами возим. — И, обернувшись, чумазый гаркнул: — Эй, робя, где там Егор, кличь его сюда с бумагой… Вот тут чего-то милиция шумит!
Милиционер даже попятился — словно из-под земли вдруг выросли и окружили его вместе с пионерками бородатые, кряжистые люди. Все черные, чумазые, только зубы да глаза блестят. И у всех в руках кочерги и лопаты.
— Эге, да вас тут много… — проговорил милиционер, поводя дулом нагана.
— А как же, артель!
— Артель самогонщиков? — возмутился милиционер. — Неслыханное дело!
— Чего же тут неслыханного, артель смолоугольщиков! У нас вот и справка с печатью есть, — выходя из толпы, проговорил единственный безбородый и подал милиционеру бумагу.
И тот, не веря своим глазам, при колеблющемся свете огней прочел:
«Артель смолоугольщиков».
— Ну да, проще сказать — мы углежоги. То есть выжигаем уголь, добываем смолу и деготь… Работенка, как видишь, черная, мы все копченые, как черти.
— Так вы не самогонщики?! — крикнула Сима так, что в лесу отдалось эхо.
— А вы кто такие? Никак, пионеры! — показал белые зубы безбородый. — На экскурсию к нам?!
— Ага, на экскурсию, — упавшим голосом уронила Сима.
— Да, конечно, — пробормотал милиционер, — а я вот проводить решил… Дети они, конечно… а вокруг лес.
— Ночное дело, куда детям одним, оно правильно, — согласился, улыбаясь, безбородый. — А чего же вы ночью, ребята, или вам дня не хватает, все загораете да купаетесь? Ах вы, красные цыганята!
И после его слов все чумазые бородачи заговорили:
— Городские пионеры к нам пожаловали, деревенскую работу посмотреть.
— Милости просим, покажем, как угли жгем… Наш уголек древесный, легкий, чудесный, в Москву идет.
— В прачечные, на швейные фабрики — для утюгов, а не только на самовары.
И тут же, подведя девочек к таинственным холмикам, из которых вырывались языки пламени, стали объяснять, как укладываются в бунты березовые и дубовые поленья, как накрываются дерном, как поджигаются и горят, постепенно обугливаясь, но не сгорая. Для этого углежог с кочергой и лопатой «сторожит» или «ведет» несколько бунтов, не давая огню ни затухать, ни разгораться.
Заинтересовался углежжением и милиционер, он расспрашивал, как выгоняется смола и деготь, каковы заработки, и угощал смолоугольщиков папиросами.
Неловкость происшествия была сглажена. Про самогонщиков никто и не вспоминал. Все было тихо, мирно.
И вдруг в ночной темноте раздался крик:
— А кони где?!
И деревья-великаны отразили его многоголосым эхом.
Казалось, весь лес грозно спрашивал:
— А кони где?! Где кони?!
Тетрадь девятая
Проделка цыган? — Под звон набата. — Поповичи на колокольне. — Поп на коне. — Погоня по ложному следу. — Удивительная песенка простаков. Иногда самое лучшее — опоздать.
Лесной гул словно оглушил углежогов, они застыли онемевшие, не понимая, о каких конях идет речь.
— Братцы, табунщик связанный лежит! Мычит, как опоенный… — выкрикнул, подбегая, какой-то углежог.
Тут самый бородатый присел, хлопнул себя по коленкам и взревел:
— Цыгане! Они! Недаром цыганки вокруг вились, недаром гадали.
— По следам! В погоню! В Выселки, в набат бей!
И, словно бурей подхваченные, артельщики бросились прочь, ломая кусты, валежник. Четверо сели на оставшихся коней и умчались.
Милиционер прыгнул в седло, но девчонки схватились за поводья:
— Не бросайте! Нам страшно!
— Это те самые цыганы! Я допустил оплошность! Пустите, я должен немедленно! — понукая коня, кричал милиционер.
Но испуганные пионерки висли на поводьях.
Наконец он тронулся небыстрой рысью, а девчонки побежали за ним, схватившись кто за стремена, кто за поводья, кто за гриву коня.
Они выбежали из темного леса на полевую дорогу, все исцарапанные, заплаканные, с зелеными иголками в волосах, с колючками на юбках, многие потеряли в лесу панамы и сандалии. Со стороны это была весьма живописная группа — всадник на вороном коне в лучах рассвета, окруженный босоногой девичьей командой с развевающимися волосами. Но девчонки и не думали о том, как они выглядят со стороны.
Наконец у ручья, уже недалеко от Выселок, милиционер придержал коня и крикнул:
— Умойтесь, приведите себя в надлежащий вид и следуйте собственным порядком!.
Пришпорил вороного, перемахнул ручей и умчался догонять цыган.
Пионерки умылись, причесались, посмотрелись в успокоившуюся воду ручья и, только когда пришли в себя, заметили, что вовсю звонят колокола на выселковской церкви. А прислушавшись, различили и топот коней и далекие крики. Набат звучал тревожно. Не выдержали девчонки, стало им одним как-то жутко, и они, не сговариваясь, бросились ближе к людям, в село.
А прибежав в деревню, к церкви, на колокольне увидели своих друзей Фому и Ерему.
«Простаки» мотались в просвете колокольни как угорелые, раскачивая язык набатного колокола.
Народ сбегался к церкви.
— Что горит? Где пожар? — спрашивали люди, не видя ни дыма, ни пламени.
