Людмила Семигина - Есть о чем вспомнить
Он отпустил поводья и стал вырывать у барыни младенца. «Нет!» — визжала та, вцепившись в меховой сверток. Вздыбилась куча снега над оврагом, дико заржали лошади, теряя почву из-под ног, заскрежетала кошевка — и вся груда рухнула вниз, только метнулся назад на белое полотно снега темный меховой сверток…
К вечеру в деревню приполз кучер, люди на руках принесли его Тугаю, к тому времени вернувшемуся из города.
Мертвую барыню привезли домой, а младенца всю ночь деревенские мужики искали на месте страшного происшествия. Почерневший от горя, барин молил мужиков найти ему сына, бился непокрытой головой о снег, и слезы застывали у него на щеках. Мальчонку не нашли, перемерзшие мужики уговорили барина вернуться домой.
На другой день, еще не успели люди обогреться и выспаться, в деревню прискакал на взмыленной лошади человек. Он постучал кнутовищем в ворота Тугаевых. На стук выскочил сам барин, пьяный и мокрый от слез. Человек развернул в санях тулуп и вытащил меховой сверток. Он пищал и шевелился. Барин с радостным воем схватил было сверток, но бабки и няньки отобрали и унесли его в дом. Охотник из соседней деревни, что привез младенца, рассказал собравшимся людям, что рано утром обнаружил у себя в хлеву пропажу. Кровавый след зарезанной овцы и свежий след волка привели его к волчьему логову. Разъяренная волчиха отчаянно защищала свой дом, но меткая пуля пригвоздила ее к снегу. И тогда охотник вплотную подошел к норе и услышал вместе со злобным поскуливанием волчат плач ребенка. Долго бродил он, пораженный, вокруг норы, но любопытство взяло верх.
Волчата в кровь искусали ему руки, но он все же вытащил из норы мохнатый кулек. Поминутно крестясь и забыв о волчатах, он помчался на лыжах домой. Дома ребенка раздели и прочитали на расшитой рубашонке — Марат Тугаев.
Видать, на его счастье прибежала волчиха в тот страшный вечер к яру. Искала пищу для своих волчат, а набрела на ребенка. Не тронула, не разорвала, звериный инстинкт материнства подсказал ей унести этот маленький живой комочек в теплую нору.
Недолго горевал помещик Тугаев по своей француженке. С первыми ручьями укатил опять за границу, где впоследствии и остался — испугался надвигавшейся революции. А Марат Тугаев рос под присмотром кормилицы. Историю его необычного спасения знали все в округе, в детстве дразнили волчьим сыном, потом стали звать волком, отчасти и за его нелюдимый характер. Так и остался он на всю жизнь Волком.
Не дожидаясь от отца наследства, он уехал из деревни странствовать по белу свету. Где пропадал — никто толком не знал. Поговаривали, что служил на больших кораблях и повидал много стран. Вернулся Марат в свою деревню уже после революции. От усадьбы помещиков Тугаевых остались одни воспоминания. Он купил себе маленькую землянку, устроил во дворе небольшую кузню, этим и жил, да, видать, кой-какие деньжонки с собой из странствий привез.
Женился Марат в сорок шесть лет. В жены взял тридцатилетнюю соседку Домну. Маленькая, незаметная, робкая, может, и по причине перезрелого возраста пошла она за этого нелюдимого мужика с бычьей силой и суровым взглядом. Несколько раз приходил к ним председатель организовавшегося в деревне колхоза, уговаривал Волка вступить в колхоз и приложить свою недюжинную силу в общей кузнице. «Я вам не мешаю», — угрюмо отрезал он. Мешать, действительно, не мешал, но жил одиноко, замкнуто, один на один со своими думами.
Через год Домна Тиховна родила сына. Бабки и женщины-соседки не успели обмыть как следует ребенка, как Волк взял его в свои огромные ручищи и вынес на мороз. Слабая, бледная, еще не опомнившись от боли, Домна выскочила за мужем вслед, упала перед ним на колени, умоляла не издеваться над дитем. Но Волк молча обошел ее и под взглядами онемевших соседей окунул голого мальчонку в снег. Долго парили и грели младенца после такого крещения, мальчишка, на удивление всем, не простыл, и бойко рос, опережая своих сверстников в крепости и силе. «В меня Егорка пошел», — довольно говорил отец и исподлобья с благодарностью смотрел на жену.
Держал Волк своего сына строго, за малейшую провинность бил долго и старательно. Не раз, глотая слезы, отхаживала Домна сына от побоев. Егор рос здоровым, сильным, но диким и замкнутым, как отец. В школе он учился всего пять классов, на шестом году отец подвел сына к наковальне и сказал: «Вот твое ученье — самое верное». С тех пор до восемнадцати лет Егор вместе с отцом стучал молотком. К Волкам-кузнецам шли со своей нуждой односельчане, иногда отец брал заказы от колхоза за выгодную цену, особенно прибыльно было кузнецам в годы войны.
Красивым парнем стал Егор Волк. Густые каштановые брови нависали над темно-коричневыми глазами. Тонкие ноздри орлиного носа раздувались при малейшем волнении, твердые, резко очерченные губы, как и отцовы, редко улыбались людям. Лохматые кольца каштановых волос небрежно лежали по плечам. Завидя его, девчата робко жались друг к другу, а каждая в душе мечтала, чтобы улыбнулся ей хоть раз этот суровый парень. Но тяжелый, немигающий взгляд Егора останавливался только на соседке — Татьяне.
— Эй, Волк, — храбро кричала Татьяна, когда была с подругами. — Чего такой злой? Иди к нам, мы твои кудри расчешем, — и заливалась ласковым смехом.
Подружки хихикали, удивляясь Татьяниной смелости, а она продолжала смеяться, чувствуя неведомую власть над этим человеком.
Однажды, после ее очередной насмешки, Егор подошел к девчатам. Те мгновенно оборвали смех и расступились. Он в упор глянул в серые Татьянины глаза, взял ее за плечи и крепко поцеловал в губы. Рванулась девушка в его сильных руках и замерла. Как будто земля поплыла у нее под ногами, закружилось, закачалось все вокруг. Егор отпустил ее, и Татьяна увидела его глаза, нежные и тоскующие.
— Ты чего? — с запоздалой обидой спросила она.
— Не будешь больше меня дразнить, — усмехнулся Егор.
К счастью и к несчастью встретилась Егору Татьяна. Перевернула всю его жизнь…
Егор до сих пор не мог объяснить даже самому себе. Потянуло его сначала к веселой жизнерадостной соседке, а потом и к людям.
— Егор, завтра все на сенокос, — сообщила Татьяна, — пойдешь с нами?
— Нам свое косить надо, — уклончиво ответил он.
— «Свое», — девушка сердито смотрела на Егора, — все бы вам «свое». Старухи сейчас — и те в поле вышли, а вам разницы нет: что война, что мир. Живете для себя, как… «Свое» батя скосит, а ты с нами.
Говорила, как приказывала. И Егор шел. Работал без остановок и передышек, и рубашка на его могучей спине была мокрой от пота. А работа казалась приятной и нетяжелой.
— На общину хребет гнешь? — встречал его тяжелым взглядом отец.
В то страшное для Егора утро они с отцом собирались на свой покос. Отец запрягал лошадь, мать собирала еду в узелок. Егор сидел на крыльце сонный и босой, хмуро глядя на приготовления.
К дому Волков подошел председатель колхоза Алексей Петрович, или просто Петрович, как звали его люди. Он недавно вернулся из госпиталя, бледный, худой, вместо правой руки — пустой рукав ситцевой рубахи, завязанный узлом.
— Доброе утро, — улыбнулся он, тряхнув копной кудрявых черных волос.
— Здоровы были, — буркнул Волк-старший, не глядя на председателя.
— Слышь, Егор, — Петрович присел на ступеньки рядом с парнем. — Помогай. Погода того и гляди кончится, дожди пойдут, а у нас сено не убрано.
Отец тяжело глянул на председателя:
— А свое пущай, значит, гниет?
— «Свое»?! — светлые глаза председателя потемнели от гнева. — Я на фронте свое защищал. И семью твою — тоже.
— Ты меня фронтом не кори, — Волк-старший так натянул подпругу, что она затрещала. — Мне уж умирать пора…
— Ну, ладно… — Петрович разжал кулаки. — Не сгниет, один справишься. А за нами дело не станет, после войны рассчитаемся. А, Егор? Колька Седов последнюю неделю бригадирит у нас, повестка пришла. Его на фронт отправим, а тебя вместо него назначим.
Егор молчал, молчал и отец, укладывая две косы на телегу.
— Ну, ты подумай, мы ждем, — и Петрович ушел, не попрощавшись.
— Поехали, — бросил Волк-старший, не глядя на сына, и открыл ворота.
— Я не поеду, — тихо ответил Егор.
Волк-старший медленно подошел к сыну.
— Ты… поедешь, — прохрипел он.
— Нет.
— Ах ты, волчонок, — зло выругался отец, его рука взметнулась вверх.
— Отец, — закричала Домна, загораживая сына.
— Уйди, убью!
Что было дальше, Егор помнит смутно, но, может, долгие годы тюрьмы притупили его память. Отброшенная отцом, мать отлетела и упала у соседнего плетня. Он схватил руку отца, замахнувшегося на него кнутом.
Удар Волка-младшего оказался роковым. Отец упал, ударившись о наковальню.
…Прошло с тех пор много лет. Но сегодня он явственно представил себе мать, упавшую от удара отца у соседнего плетня. И стало ему страшно за нее, хрупкую, беззащитную. С жестокой ясностью он пришел к мысли, что то, что свершилось в тот день, не могло не свершиться. Только, может, это был не лучший вариант его бунта, однако тогда и не мог знать другие.
