Александр Розен - Почти вся жизнь
— Твое мнение?
— Рассуждая логически, немец как немец. Ни во что он не верит — ни в бога, ни в фюрера и, во всяком случае, не ждет чуда, которое могло бы спасти Грачи. То, что он говорит, похоже на правду: помощи не ждут, будут прорываться. Но… Но ни единому слову этого фашиста я не верю, — неожиданно закончил Лобовиков.
— Не веришь? — переспросил Абатуров.
— Не верю и не верю… И не давать им вырваться! — крикнул Лобовиков.
— Да мы и не дадим им вырваться, — сказал Абатуров спокойно. — Мы овладеем Грачами, возьмем их штурмом. Только мы будем штурмовать Грачи, когда мы этого захотим.
— Разумеется, — подтвердил Лобовиков, не понимая многозначительного тона Абатурова.
— Так вот. Прежде всего требую выполнить мой приказ и достать «языка».
— А сейчас что же? — удивился Лобовиков. — Не «языка» мы с тобой допрашивали?
— Это перебежчик, а мне нужен пленный, — холодно сказал Абатуров. — Поручаю тебе, Григорий Иванович: подбери людей, тяжелым дивизионом навались на немецкую траншею, на тот участок, где перебежчика взяли, затем бросок — полвзвода я разрешаю — и чтобы «язык» был здесь, у меня… Через два часа.
Через два часа после допроса перебежчика перед Абатуровым стоял пленный немец, и взводный рассказывал, как было дело.
— Все больше мертвяки, один пулеметчик живой. Его и взяли.
— Воинский документ на имя ефрейтора Фердинанда Гольца, — заметил Лобовиков, роясь в вещах, отобранных у пленного. — Все остальное — барахло и ни к чему. Это вы и есть Фердинанд Гольц? — спросил он пленного.
— Я — Фердинанд Гольц, — сказал пленный. Заложив руки за спину, он угрюмо горбился, взгляд его был испуганным. Но черты лиса были не так заострены, как у перебежчика, а цвет лица не был таким желтым.
— Номер части?
Пленный отвечал без запинки.
Абатуров и Лобовиков переглянулись.
— Есть хотите? — спросил Абатуров.
Пленный смотрел на него исподлобья. Видно было, что он недоумевал. Недоверие и жадность боролись в нем.
— Да. Хочу есть, — сказал он наконец.
Абатуров наполнил миску кашей и дал ее в руки немцу. Пленный взял миску и нерешительно взглянул на Абатурова.
— Что, ложку? — спросил Абатуров.
— Если разрешите…
И снова в его глазах Абатуров увидел недоверие. Он дал ему ложку, и пленный, прижав миску к груди и еще ниже опустив голову, стал есть.
— В гарнизоне голод? — спросил Абатуров.
— Нормы сокращены.
— Я спрашиваю — голод? Отвечайте правду. У нас есть данные о вашем положении в Грачах. Врать бесполезно.
— Еще не голод, — повторил пленный. — Нормы сокращены.
— Сколько же может продержаться гарнизон?
— Не знаю. Это знают наши офицеры. Я говорю правду. Я не знаю.
— Так положение Грачей безнадежно? — спросил Абатуров, как будто речь и ранее шла об этом.
Пленный задумался:
— Когда нас окружили, я подумал, что все очень плохо. Но в приказе коменданта сказано, что это не так.
— А как? — спросил Абатуров. — Ожидаете помощи? — Пленный кивнул головой. — Это что значит? Вы что головой качаете? Вы на допросе и ведите себя, как полагается пленному! Ожидаете помощи?
— Да, ожидаем. Прорываться для нас гибельно — теряем людей, технику.
— Когда ждете помощи? — спросил Абатуров.
— Не знаю. — Пленный поймал взгляд Абатурова. — Не знаю. Я ничего не знаю. «Скоро придет помощь» — так сказано в приказе.
— Я сейчас вернусь, — сказал Лобовикову Абатуров и вышел из землянки. Обратно он вернулся вместе с перебежчиком. Пленный стоял к ним спиной, и Абатуров слегка подтолкнул перебежчика. Едва только пленный увидел его, как от удивления выронил миску.
— Господин обер-лейтенант! — воскликнул он, инстинктивно выпрямляясь.
— Дурак! — крикнул перебежчик.
Абатуров и Лобовиков молча наблюдали за ними.
— Господин обер-лейтенант… — тихо повторил пленный.
Перебежчик еще раз громко крикнул:
— Дурак! Дурак!
— Отставить, — медленно сказал Абатуров. — Повторите, что вы говорили о приказе коменданта, — обратился он к пленному.
— Комендант приказал дожидаться помощи. Помощь придет очень скоро, — отвечал пленный, переводя взгляд с Абатурова на перебежчика, в котором он признал свое начальство.
Перебежчик внимательно выслушал пленного.
— Это сумасшедший, — сказал он презрительно и, пожав плечами, добавил: — Результат осады.
— Прекратить болтовню! — приказал Абатуров. — Как вас зовут?
— Я все сказал…
— Как его зовут? — спросил Абатуров у пленного.
— Обер-лейтенант Вирт.
Вирт стоял молча. Желтое его лицо снова стало тупым и равнодушным.
— Я кликну Осокина, — предложил Лобовиков. — Не нужны они нам больше.
— Да, да, — согласился Абатуров.
Они снова остались одни.
— Игра стоила свеч, — взволнованно заметил Лобовиков. — Значит, немцы отдали своего офицера для того, чтобы неправильно информировать нас. Они хотят во что бы то ни стало, чтобы мы штурмовали… — он посмотрел на часы, был первый час ночи, — сегодня! Но ты трижды прав, Алексей Петрович, ты трижды прав — мы будем их штурмовать тогда, когда мы этого захотим.
— Да, — сказал Абатуров, — мы будем их штурмовать именно сегодня.
Лобовиков удивленно на него посмотрел:
— Ты что говоришь, Абатуров? Этого же хочет противник!
— Этого хочу я, — сказал Абатуров. — Слушай, Григорий Иванович, ты умеешь писать ультиматумы?
— Н-не знаю, — с сомнением сказал Лобовиков. — Не пробовал.
— Самое время учиться. Садись, бери перо в руки. Пиши: «Ультиматум. Коменданту немецкого гарнизона Грачи. Ваше положение безнадежно. Предлагаю вам прекратить сопротивление и сложить оружие на условии сохранения жизни офицерскому и рядовому составу гарнизона. В противном случае будете истреблены. Срок ультиматума истекает сегодня в восемь ноль-ноль. Командир части Абатуров». На машинке бы лучше напечатать, — вздохнул Абатуров. — Все ж таки документ. Ну да ничего! Разберут!
Затем Абатуров вызвал по телефону начальника своей артиллерии Верестова, командира приданных батальону танков Бороздина и командиров рот.
— Если враг не подчинится нашему ультиматуму, атака начнется сегодня в восемь ноль-ноль, — сказал Абатуров, открывая совещание, и изложил свой план.
3
В эту ночь никто не ложился спать. Несмотря на то что подготовка к предстоящему бою была закончена, у каждого находилось еще что-нибудь, казавшееся в эту ночь неотложным.
Четверо суток люди задавали себе один и тот же вопрос: чем кончится дело, ради которого они здесь? Но теперь, накануне решительного часа, они об этом больше не думали, словно решив, что ничего в их жизни предугадать невозможно.
После ночного совещания рота Бояринова разместилась по траншеям и щелям оборонительной линии, выстроенной за эти дни и обращенной фронтом на юг.
Вторая рота сосредоточилась на тех местах, где вчера были захвачены перебежчик и «язык». Роте было приказано в случае отказа противника подчиниться условиям ультиматума атаковать гитлеровцев в Грачах, тем самым отвлекая их силы от направления нашего главного удара.
Главный удар должна была нанести с севера третья рота при поддержке мощных танков Бороздина.
— Я буду во второй роте, — сказал Лобовиков Абатурову.
— Правильно, — одобрил Абатуров. — Там будет нелегко. — Он вынул часы. — Сверимся. У меня без пятнадцати семь.
— Точно, — подтвердил Лобовиков и, аккуратно застегнув свой полушубок, попрощался. Выходя, он встретился с Бояриновым.
Абатуров заметил, что они улыбнулись друг другу особой улыбкой посвященных в дело людей, знающих, что им предстоит играть в этом деле немаловажную роль.
— Ну что, не светает? — спросил Абатуров.
— Не имеет права светать, — улыбаясь, ответил Бояринов. — Согласно приказу положено светать в восемь ноль-ноль.
— Завтракал?
— Да нет, что там… Чаю выпил.
И Абатуров понимал: Бояринову, всегда внимательнейшим образом следившему за тем, чтобы бойцы были сытно накормлены, хочется ответить: «Завтракать будем в Грачах» — или что-нибудь в этом роде, что соответствовало бы его приподнятому настроению.
Сидя за столом и глядя на карту, которую знал наизусть, Абатуров подумал, что, наверное, он кажется сейчас Бояринову скучным.
«Он ждал этого часа четверо суток, — думал Абатуров, — а я два с половиной года. И он не понимает, не знает, что значит для меня этот предрассветный час».
