Александр Розен - Почти вся жизнь
— На прежнем месте, — ответил Абатуров и прибавил: — Туда и Верестов прибудет, и танкисты.
— Майор Верестов? — осведомился Бухарцев, делая ударение на слове «майор».
— Ну да, командовать артиллерией.
— В подчинение к нам? — В голосе Бухарцева чувствовалась едва сдерживаемая гордость. — А танки какие?
— КВ.
— Годится, — одобрительно заметил Бухарцев.
К ним подошел Крутояров.
— Вот и сбылась твоя мечта, — сказал он, как показалось Абатурову, сухо.
— Послушай, — сказал Абатуров, — наш разговор… — Он чувствовал, что говорит, словно извиняясь, и стыдился этого.
Крутояров прервал его.
— Нет, ты, наверное, прав, — сказал он. — Для себя. Ну… ни пуха ни пера! Желаю тебе… найти Наташу а Грачах.
Той же дорогой Абатуров и Бухарцев возвращались в батальон. Лунный свет словно прибрал растрепанную оттепелью дорогу. Воздух еще оставался прелым, но незимняя, знобящая сырость исчезла. Небо стало спокойным и звездным. Оттуда, из этой великолепной черно-золотой глубины, веяло желанным холодом.
2
Армия наступала. Огромные массы людей находились в непрерывном движении на запад. И лишь батальон, которым командовал Абатуров, вот уже четыре дня в этом движении не участвовал.
Эти четыре дня Абатуров трудился не только над тем, чтобы подорвать вражеские силы в Грачах, но и над тем, чтобы противостоять возможному прорыву немцев с юга на помощь осажденным.
Тайно от гитлеровцев шло строительство траншей и щелей, в специальных укрытиях устанавливались противотанковые ружья и пушки фронтом на юг.
Абатуров знал, что люди в душе не сочувствуют его плану: все это строительство словно возвращало их к долгим дням обороны.
Казалось, сама жизнь опровергает абатуровский план: за четыре дня немцы не только не сделали попыток помочь осажденному гарнизону, но было совершенно очевидно, что в Грачах и не ждут этой помощи. Ежедневно фашисты предпринимали попытки вырваться из окружения. И все же Абатуров по-прежнему продолжал требовать от людей своего батальона самого тщательного выполнения намеченной им обороны.
Сейчас Абатуров задавал себе один вопрос: неужели именно сейчас он совершит ошибку и не сможет овладеть Грачами, упустит мгновение, которого ждал два с половиной года?
Абатуров находился в своей землянке, когда вошел Лобовиков. По его озабоченному лицу Абатуров догадался, что случилось нечто необычное.
— Что, комиссар? — спросил Абатуров.
— Алексей Петрович, — взволнованно доложил Лобовиков, — немец, перебежчик из Грачей. Как прикажешь?
— Немедленно ко мне.
Лобовиков открыл дверь, и Абатуров увидел старшего сержанта Яковлева в буром от болотной грязи, обледенелом маскхалате и за ним немца в башлыке, спущенном на уши поверх солдатской каски. Руки он держал за спиной. Лицо было до крайности утомленное и во многих местах поцарапанное. За немцем следовал автоматчик, фамилии которого Абатуров не помнил.
— Расскажите, Яковлев, как было дело, — обратился Абатуров к сержанту.
— А значит, так, — начал Яковлев. — Отделение было в секрете. Тишина, и никто не курит, товарищ капитан. Вдруг слышим, кто-то царапается. В общем — шорох. По слуху — пушной зверь, но понимаем, что, кроме немца, быть никого не может. Принимаю решение, так как имеется ваш приказ, чтобы «языка» взять, и совесть имею: за четверо суток ни одного живого немца. Приняв решение, ползу в чащу. Но шуму не делаю. Слышу шорох — и к земле прижимаюсь. Опять ползу. Опять слышу шорох. И вот он идет. Руки подняты. Руки подняты, а идет. Его лес по морде хлещет, а он мне навстречу идет, и руки подняты. Ну, я личное оружие вскинул. Он шаг сделал, остановился, и слышу: «Рус, не стреляй, рус, не стреляй, я к тебе иду». Говорю шепотом: «Подходи, стрелять не буду. Только смотри, ежели что». Подошел. Командую: «Ложись!» Ложится. Командую: «Ползи до меня!» Ползет до меня. Ползу до секрета, он впереди. Ну, в секрете я его обыскал. В карманах ни соринки, товарищ капитан. А он лицо закрыл, плачет, потом говорит: «Я к тебе, рус, шел, помни это, рус». Я приказ помню — разговору с ним не веду. Ушел на КП, товарищ капитан, за себя оставил Чукалова. Хороший паренек, товарищ капитан. Вы ему младшего сержанта присвоили. Он…
— Хорошо, хорошо, Яковлев, — прервал его Абатуров. — Выражаю вам благодарность…
— Служу Советскому Союзу! — четко сказал сержант.
— Вы можете идти. И вы тоже идите, — сказал Абатуров автоматчику. Когда все вышли, он обратился к Лобовикову: — Допрашивай, я послушаю.
Лобовиков кивнул головой и быстро спросил перебежчика:
— По-русски говорить можете?
— По-русски не говорю, — сказал немец. Он говорил тихо, с усилием произнося каждое слово.
— Ну что ж, будем говорить по-немецки, — вздохнул Лобовиков. — Имя, фамилия?
— Ганс Рехт.
— Часть?
— Первая рота второго батальона. — Затем перебежчик назвал номер полка и дивизии.
Лобовиков взглянул на Абатурова. Номер части был правилен.
— Воинское звание?
— Солдат.
— Сколько лет служите?
— Три года.
— Даже до ефрейтора не дослужились? — вмешался Абатуров. Немец пожал плечами. — Продолжай, — сказал Абатуров Лобовикову.
— При каких обстоятельствах были взяты в плен?
На лице немца выразилось удивление.
— Плен? Я не был взят в плен. Я перешел на вашу сторону добровольно.
— Чем вы можете это доказать?
— Я шел к вам, — повторил немец. — Шел без оружия, руки вверх. — Он поднял руки, как бы показывая, как он шел, но покачнулся и чуть не упал.
— Вы больны, ранены?
— Нет, я… я хочу есть. — И поднял на Абатурова безумные голодные глаза.
Абатуров снял с полки миску с холодной кашей и дал немцу. Тот, схватив миску и не спрашивая ложки, стал пальцами хватать кашу, шумно глотая и облизывая пальцы. Съев кашу, он вытер пальцы о полы шинели.
— Что же, вас голод пригнал? — продолжал допрос Лобовиков.
— И голод. Да.
— Почему? Разве в Грачах нет запасов еды?
— Нет.
— Но ваше командование не собирается капитулировать, наоборот — оно ежедневно пытается вырваться.
— Это попытки отчаяния, — заговорил немец. После еды голос его окреп. — Положение гарнизона безнадежное. Как только начнете штурм, мы будем принуждены сдаться… Или нас всех истребят. Я это предвидел и, понимая наше положение, решил избежать такого конца. Вот почему я здесь. Меня отправят в тыл?
— Торопитесь, — сказал Абатуров. — Разве Грачи не ждут помощи с юга?
— Помощи? — переспросил немец. — Помощи? — Он засмеялся неприятным, отрывистым смехом, от которого желтое лицо его чуть покраснело. — Нас давно предоставили собственным силам.
— Откуда вы это знаете? — живо спросил Лобовиков.
— О!.. Комендант обратился к нам с приказом, там все сказано.
— На что же надеется ваш комендант?
— Комендант в этом приказе, — охотно рассказывал немец, — призывает прорываться энергичнее.
— Но ведь уже были попытки.
— Да, три. Но четвертая будет энергичнее. Гарнизон прорвется.
Абатуров жестом остановил Лобовикова.
— Обязательно прорвется? — спросил он.
— Это не я так думаю, — сказал немец и насупился. — Если бы я так думал, я бы сейчас сидел в своей траншее, а не здесь.
— Так думает комендант? — Немец молчал. — Что говорят офицеры?
— Офицеры говорят, — немец прямо смотрел в глаза Абатурову, — если до завтра не будет штурма, — прорвемся, несмотря ни на какие жертвы. — Абатуров тоже смотрел немцу прямо в глаза. Немец снова засмеялся: — Ну, меня это не касается. Я уже не жертва.
— По-моему, все, — сказал Абатуров Лобовикову.
— Разреши-ка мне, я еще спрошу. Русские в Грачах есть? Или вы их всех…
Абатуров заметил, как на лице перебежчика появилось выражение тупого равнодушия.
— Русские женщины и дети есть, — сказал он, — но я слышал от офицеров, что всех русских перебьют завтра, перед тем как будут прорываться.
Лобовиков встал, ругаясь и проклиная гитлеровцев. Абатуров молчал.
— Как фамилия автоматчика, что за немцем шел? — спросил наконец Абатуров Лобовикова. — Что за человек?
— Осокин его фамилия, — отвечал Лобовиков, — комсорг третьей роты. Я за него ручаюсь.
Абатуров подошел к двери и крикнул автоматчика:
— Товарищ Осокин, заберите перебежчика, отведите его в землянку, и чтобы никаких происшествий. Ясно?
— Ясно, товарищ капитан, — ответил Осокин.
Оставшись один на один с Лобовиковым, Абатуров спросил:
