Инал Кануков - Антология осетинской прозы
— Зачем ты копаешь эту канаву? — спросил я.
— Казмахамат вон там будет строить мельницу, и нужно провести речку, — сказал он, разгибаясь и утирая обильный пот, катившийся с его лица из-под войлочной шапки.
Он должен был прорыть пространство расстоянием около ста пятидесяти шагов, причем на пути ему приходилось скапывать край холма.
— Работаю с утра до вечера, — говорил он, — а все-таки в полторы недели прорыл только третью часть.
— А плата какая? — спросил я.
— Семь рублей, — сказал он. — Что же делать? Лучше что-нибудь, чем сидеть сложа руки.
И вот этот Саге из своих семи рублей отдает безропотно пять рублей за ругань. Почти весь неимоверный труд ухнул. Отобранную скотину загнали в стойло к Кургоко, и скотина будет стоять там в продолжение трех дней. Кто из оштрафованных к этому сроку не представит денег, тот лишится своей скотины. Но я убежден, что никто из них не представит денег, и скотине предстоит продажа во Владикавказе.
2 июля.— Что это значит? — спросил я вчера у Хатацко, указывая на соседний двор. — Вот уже второй день, как происходит там какая-то суетня.
— Это Бибо справляет поминки, — ответил Хатацко, — его мать в прошлом году умерла… Да и разорили же его, бедняжку, эти поминки! Теперь он справляет уже третьи поминки и каждый раз режет непременно пару волов, не считая баранов и ягнят. Спасибо знакомым и родственникам, что они при таких случаях помогают ему, а то бы он вконец разорился, и теперь-то почти разорен… Вот и настоящие поминки сколько хлопот стоили ему, бедному; у него не хватило даже пшена, чтобы испечь чуреки, и он попрошайничал то у меня, то у другого, то у третьего. А не справить поминки по умершему, как тебе самому известно, величайший позор… У нас тем, которые не справили поминок, произошло ли это от недостатка или другой какой причины, нет проходу. «Твои мертвые голодают и есть просят», — обыкновенно попрекают их. Справишь плохие поминки, то есть такие, на которых бы не отъелся целый аул до отвала, скажут, что хозяин скуп. Потому-то каждый старается не осрамиться в народе и разоряется до последней крохи, выжимает все соки, чтобы накормить голодных одноаульцев и не прослыть в народе за дурного человека. Посмотри, сколько он израсходовал теперь: два вола, из которых один подарен ему близким родственником, десять баранов, три ягненка, да араки, да пива, да бузы — все это чего-нибудь да стоит для нашего брата бедняка. А сколько испек чуреков, пирожков, наварил каши? И все это завтра уничтожится. Уже за неделю старики готовились к этому «хисту» (поминкам) и не раз уже забегали во двор Бибо как бы невзначай, а между тем хлебнули араки, попробовали, хороша ли она.
— А ты пойдешь завтра на хист? — спросил я.
— Конечно, пойду! Нельзя не пойти: останутся недовольны, скажут — гнушается нами. Если и тебя будут приглашать, то к тебе не следует отказываться, — закончил он.
Я смотрел во двор Бибо. Посреди этого двора было разведено несколько костров; на них варилась баранина. Мальчики, эти непременные посетители таких случаев, обступили со всех сторон котлы. Один из мальчиков сидит перед костром и, надев на палочку небольшой кусок мяса, жарит его с большим усердием на угольях; другой подкладывает дрова в костер.
Но вот из одного котла торчат куски баранины; какой-то мальчик, соблазненный этими кусками, протягивает к ним руку, но вдруг слышит громогласный голос надсмотрщика над котлами:
— Ты что тут, собачий сын, лезешь с погаными руками в котел? Прочь все вы скорей отсюда, не то вам всем журавлиные ваши голени переломаю! — кричит он, ища орудие, чтобы на самом деле осуществить свое намерение.
Но мальчики не ожидают, пока он отыщет орудие, и со свойственной им быстротой рассыпаются во все стороны, как разлетается стая воробьев. Тот, который жарил на угольях кусочек, оставляет свое занятие и торопится спасать себя.
Надсмотрщик ругается на все лады; он берет кусок мяса с угольев и с остервенением бросает его мальчику-хозяину, желая ему от всей души подавиться. Хозяин, обрадованный тем, что ему возвращен его кусочек, преспокойно поднимает его, и, обчистив кое-как от грязи, принимается с большим аппетитом уплетать.
— Дай мне, Дзодзи! — говорит, ему другой мальчик. — Ведь ты вот третий кусок ешь, а мне еще ни один не достался.
— А мне-то что?! — отвечает тот, разрывая жадно зубами полусырую баранину, — Мне ведь не даром они достались: я за них держал барана за ножки, когда сдирали с него кожу, за это я получил его. А вот тот кусок, что я ел перед тем, тот я украл у Беслана.
Так рассуждали они у плетня, между тем как другие мальчики взгромоздились на самый плетень: все они в рубашках, некоторые вовсе даже без покрова, общипанные, ободранные и на головах, что называется, «дохлые курицы».
— А вот я вас!.. — гремит Маци. — Вишь, ломают плетни! Чтобы вам своих плетней никогда не видать, собачьи сыны! Вот вы еще подойдите, так я вас!.. — говорит он, грозя своею дубиной.
Маци — неумолимый враг аульных мальчишек во время хистов и «кувдов» (пирушек). Как ревностный блюститель порядка при подобных случаях, он всячески преследует мальчишек, постоянно нарушающих этот порядок. Они неимоверно жадны и не упустят, если им представится удобный случай похитить откуда-нибудь олибах или кусок мяса. На это они бросаются с быстротою коршуна и убегают подальше от глаз своего вечного преследователя, Маци, чтобы съесть похищенное где-нибудь за гумном.
3 июля.Сегодня Хатацко сидел перед своим окном и рассказывал мне легенду про Маргуца, а я записывал ее в свою книжку. Не дописал я и половины легенды, как с вершины холма гаркнул во все горло Маци:
— Оу-у-й! Послушайте! Сегодня ко двору Бибо да выйдет мужчина с мальчиком! Да не скажет никто: не услышал!
— А, чтобы тебя бог покарал! — воскликнул Хатацко, прерывая легенду на самом интересном месте.
И в самом деле: Маци обладает удивительно громким голосом. Стоит ему только взойти на холм и крикнуть, голос его раздается явственно с одного конца аула до другого. И зато какой же фурор произвел он, когда аульная администрация посвящала его в важную должность крикуна. Я помню, как это было. Собрались около мечети аульные власти, с аульным начальником. Старшины заговорили о том, что нет в ауле хорошего крикуна и что Гудзи уже не годится, что его надо сменить.
— А вот Маци чем не крикун? — сказал кто-то.
Позвали Маци, коренастого мужчину, с широкою грудью, и заставили его для пробы прокричать: «Кто в пятницу будет работать, с того штраф пять рублей». Маци важно взлез на арбу, тут же стоявшую, и только что закричал: «Оу-ууй! — как все присутствовавшие замахали руками:
— Довольно! Довольно! Бог бы тебя покарал! Совсем оглушил! Вот голос-то! Маладец, Маци, маладец!
Маци, слыша такие лестные для себя отзывы, ухмылялся, и как оратор, одобренный за речь, сходит со своей трибуны, так Маци с важностью сошел с арбы, осыпаемый похвалами за громогласный крик. Так с тех пор за ним и остались должность и слава хорошего крикуна.
Как только Маци прокричал это, Хатацко обратился ко мне:
— Нужно будет идти, вероятно, скоро будут и приглашать.
В самом деле, во двор к нам вошел молодой парень и от имени Бибо пригласил нас на хист. Так как отказываться, как выражался Хатацко, было «срамно», то мы с ним и отправились ко двору Бибо.
По улице, впереди и сзади нас, шли толпы мужчин, шумно разговаривая. Большею частью все шли со своими детьми: кто в сопровождении своего маленького сына, а кто в сопровождении маленькой дочки[12]. Нам идти было недалеко. Перед нами шли два старика и вели такой разговор:
— Э-эх! Не прежние времена теперь, — говорил один. — Прежде, бывало, хисты были с таким «баракатом», что целые аулы объедались, а теперь — зарезал какого-нибудь вола, два-три барана — и только. Тогда резали по пять-десять волов, по сорок баранов, по восемь «цачинагов»[13] варили пиво.
— Да, ты правду говоришь, — отвечал другой старик, покуривая трубку.
— Слышишь? — обратился ко мне тихо Хатацко, — они еще не понимают, что эти-то поминки, что они называют баракатом, нас-то и разорили вконец.
— Вот сюда, сюда! — сказал хозяйский сын, когда мы приблизились к месту, где расположился длинный ряд стариков вдоль плетня.
Старики сидели по старшинству. Мы с Хатацко последовали за хозяйским сыном; он усадил нас вместе со стариками, хотя я, строго говоря, не имел права садиться: но я считался пока гостем, а гостям в этом случае делается предпочтение. Перед нами возвышались целые горы говядины и баранины, с которыми управлялся Данел своим кинжалом; чашки и тарелки с разными приготовлениями осетинской кухни ставились на дерне; три кадушки, стоявшие тут же и около них по одному парню, свидетельствовали, что в напитках не будет недостатка. Старики шумно вели разговор в ожидании баранины и напитков. Наконец, дождались: два-три молодых человека стали раскладывать баранину и мясо перед стариками на длинных столах, другие три-четыре человека вооружались чайниками, стаканами, чашками и стали разносить араку, пиво и бузу… И пошло наполнение голодных желудков. Только и слышится:
