Сергей Семенов - Тиф
Обзор книги Сергей Семенов - Тиф
Сергей Александрович Семенов
Тиф
Наумчик, комиссар N-ского полка, нездоров шестой или седьмой день. Недомоганье затеплилось внутри вместе с приездом в Оршу. Уже на третий день после приезда он заметил, что его лицо горит особенным, розовым румянцем, а от щеки, если приложить руку, несет жаром.
Эти признаки лихорадки в первый раз бросились в глаза на приеме у председателя Чрезвычайной Комиссии. Слушал со вниманием его сообщение о налете бандитов на какое-то село и вдруг, в зеркале, через стол, увидел свое лицо.
На секунду неприятное изумление разорвало напряженное внимание. По сердцу проползло нехорошее и шероховатое. Лицо как-то слишком резко выделялось среди других застывших деловых лиц. Яркая краска заливала его от лба до шеи.
– Чорт возьми! Да это лихорадочный румянец… такого не было раньше…
Инстинктивно поднес к щеке ладонь и слабо вздрогнул от острой уверенности, что это правда.
– Значит, простудился… Ах, чорт возьми, не во время! Когда же меня угораздило? С приемкой полка такая масса работы… Печати сдать некому даже… помощника нет… комполк непартийный…
– Товарищ, Наумчик, – Ваше мнение?
С решительностью военного человека Наумчик быстро спрятал свои недоумения в задний ящик души. Через мгновение отчетливо развивал планы борьбы с бандитизмом.
II.
До позднего вечера метался в кипящей толчее прифронтового военного дня. К ночи, однако, вместо обычной усталости чувствовалось горячее возбуждение. Кровь упорно не замедляла бурного дневного бега. Жарко, толчками колотилась в бедрах. Мозг как-то слишком точно схватывал порхавшие впечатления. Неудержимо позывало еще двигаться, еще кричать, напрягать мускулы, мысль…
– Спать, спать, спать, – твердил Наумчик, расхаживая из угла в угол, – всего лишь небольшой кашель… конечно, легкая простуда. Порошки… и завтра пройдет… даже голова не болит…
Ах, чорт возьми, какое странное лицо было в зеркале.
Наумчик вспомнил и остановился на половине шага. Опять по сердцу поползло неприятное изумление. Вдруг решительно начал раздеваться…
Только лег и сразу обнаружилась тонкая, ноющая истома. По лопаткам, груди и бедрам побежал холодок.
– Вот когда усталость-то сказывается…
Но, положив ноги одна на другую, почувствовал, что они обжигают друг друга.
– …и температура повышена…
Сердитое выражение появилось на засыпающем лице. Наумчик плотнее сжал глаза и, не обращая внимания на бегающий по коже холодок, уснул.
III.
Проскочили три дня. Наумчик добросовестно истреблял порошки, а внутри комом вырастало тяжелое удивление: лихорадка не исчезает.
Правда, исчез кашель, но появились яркие боли в голове. В отрочестве он страдал головными болями. Но теперешние боли не были похожи на те. Болела собственно не голова, а в голове. Сверлило под верхушкой черепа и, кроме того, как бы откалывался затылок. И ломило виски.
В непрерывной хлопотливости дня головная боль забывалась, а лихорадка замечалась только моментами, когда неожиданно ударялся глазами в зеркало или дотрагивался до щеки рукою. Тогда колющая мысль, что он упорно нездоров, как тень по солнцу, перебегала в сознании.
До сегоднешнего дня самочувствие было как у человека, выкупавшегося в жаркий летний день. Кровь играла и разносила острую бодрость по всему телу. Наумчик намеренно затрачивал на движения гораздо больше усилий, чем вызывалось необходимостью. Организм, казалось, совсем не знал усталости.
Сознание уловило недавно появившуюся выносливость как-то мимоходом. Она не показалась странной.
…– после завода… здоровое влияние фронтовой жизни…
Аппетит тоже радовал. Во время обеда Наумчик поразил сегодня комполка количеством съеденной каши. Но более комполка удивился он сам:
– Вот так прожора стал!.. конечно, это фронт…
Но затянувшись после обеда папиросой, почувствовал, что голова кружится.
– Что с вами, Андрей Сергеевич? Или не здоровы?
Комполк уже давно следил за его лицом.
– Почему не здоров? Нет, ничего. Болит голова, но пустяки. Кажется, продуло немного. Не стоит обращать внимания.
Наумчик уверял не столько собеседника, сколько себя. В этот самый момент он вдруг ощутил, что голова кружится сильнее.
– Сходили бы лучше к нашему помощнику смерти… смотрите…
– Хорошо, хорошо… как-нибудь… Вы не будете на собрании?
– Это в третьем баталионе?
– Да.
Комполк замялся. Он не любил собраний и даже считал их вредными для дисциплины.
– На собрание? Где уж мне! Талантов бог не дал, – неудачно отшутился он. Наумчик против обыкновения не возражал. Он чувствовал, что ему не вмоготу становится поддерживать разговор, и поспешил распрощаться.
IV.
Через полчаса стоял перед тысячеголовой, но безликой серой толпой.
Развивая обычную тему: "Текущий момент", Наумчик в то же время с тревожным любопытством прислушивался к тому, что происходило внутри него. С удивлением замечалось, что говорит необычайно ярко и красочно.
Никогда еще мысль его не была такой гибкой и отчетливой. Не обладая ораторскими способностями, он обыкновенно старался изложить сущность темы возможно яснее и этим ограничивался.
А на этот раз слова лились неудержимо. Мысли были не только логическими выводами, но сопровождались цветными яркими образами. Даже совершенно отвлеченные представления и голые цифры казались облеченными в живые, блещущие краски. Иногда выводы вытекали как-будто не в порядке логической причинности, а сверкающими пучками вспыхивали сразу во всех углах сознания. Лишь привычка к давно изглоданной теме помогала говорить связно.
И все то, о чем он говорил, как-то неуловимо сцеплялось с тем, что когда-то пережил и перечувствовал он сам. Высказав мысль, что в настоящую минуту в Красной Армии имеется полмиллиона дезертиров, он вдруг ярко увидел над головами смотревшей на него толпы живую панораму бескрайних пространств Советской России. И как-то сердцем узнавал бесконечную, однообразную, как толпа, тайгу Сибири, строго подступавшую к нему от самого океана; серые горы Монголии, под синим стальным монгольским небом, где он тоже бывал за свою скитальческую жизнь; желтые реки Кубани; ярко-белые села солнечной Украйны. Золотыми четырехугольниками блестели колосящиеся поля, почему-то обведенные черными канавами. Серыми нитями разбегались пыльные дороги.
И все это было заполнено дезертирами. Черные пятна их фигур перед ним, точно на яву. Босые, раздетые, с выражением загнанного зайца, перебегают по хлебному полю к родному селу. В другом конце рассыпались цепью по опушке затаившегося леса и охраняют свое логово. Наумчик видит их гораздо ярче, чем тут же стоящую серую аудиторию. Ярче, даже чем рябое лицо председателя собрания, висящее в воздухе на расстоянии аршина.
Все же сознание не целиком заполнено этими картинами. Он не забывает, что стоит перед собранием 3-го баталиона N-ского полка. Улавливает смысл произносимых им самим слов. Со сложным чувством поэта и исследователя следит, как будто со стороны, за возникающими в мозгу картинами. И наконец, совсем уже отдаленным уголком мозга жадно старается объяснить себе, что же собственно с ним происходит? Даже юмористические элементы мышления не чужды ему.
На секунду он подумал:
– Я в каком-то призрачном кинематографе, где сам и механик и публика…
И в сознании его что-то улыбнулось. Должно быть, эта улыбка отразилась в движении губ. Лившиеся как ручей слова на секунду переплеснулись.
…– что же, что же со мной происходит? – упорно доискивался он, – вероятно, незаурядный ораторский талант таился?.. я сам не подозревал…
Правдоподобием этой мысли он обманулся. Сразу же стаяло тревожное ощущение совершающегося с ним чего-то непонятного.
V.
К вечеру головная боль сделалась сплошной и мучительной. Явился полковой фельдшер.
Франтоватый эскулап в брюках "клеш", вежливо всунул под мышку термометр, пощупал пульс, попросил показать язык. Потом, нахмурив свои брови, заглянул Наумчику в горло и посмотрел слизистую оболочку глаз. В заключение послушал что-то в животе, приложив через рубашку свое большое мясистое ухо.
Потом просиял:
– Ничего опасного, товарищ военком. Инфлюенция в слабой форме. Пришлю порошков и завтра как рукой снимет.
Наумчик все время с сердитым лицом следил за сильными, шарообразными плечами фельдшера, надувавшими тонкую сатиновую рубашку, и думал:
…– Должно быть, замечательная мускулатура и ни чорта не понимает в своем деле…
Фельдшер просиял, а Наумчик рассердился еще более. Не услыхав заключение, прошептал, не зная, радоваться или сердиться:
– Ага, я так и думал.
Прошелся по комнате и вспомнил, что от обеда ничего не ел. Съестные припасы хранились на подоконнике. Отрезал ломоть хлеба, намазал маслом, откусил и тотчас же выплюнул. Хлеб показался противным. Наумчик понял, что он вообще не хочет есть.