Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

Ада была кругом права, но я не смогла бы закончить эту книгу без ее помощи.

Ведь на самом деле история изначально была не про меня и Джека. Она была про нас: про меня и мою сестру.

– Я слышала, что вы перевели весь гонорар в благотворительный фонд, занимающийся проблемами психического здоровья. – Голос Стефани заставляет меня отвлечься от размышлений. Она говорит спокойно, словно ответ не так уж важен, однако ее взгляд пронизывает меня насквозь. Точно так же Джек смотрел на олениху во время охоты. – Это правда?

Я оборачиваюсь, ища глазами Джоша. Обычно он сразу же бросается на помощь, когда мне задают неудобные вопросы, но сейчас его почему‐то рядом не оказывается. Закончив выводить автограф, я передаю книгу Аде, решившись ответить честно:

– Да, это правда.

– Потому что вы считаете Джека психически больным? Или его отца. Мне кажется, Джек никогда бы не натворил всего того, о чем вы пишете, если бы Джеффри обращался с ним иначе, вы согласны?

Я не хочу наживаться ни на смерти Джека, ни на собственном похищении, ни на той роли, которую сама невольно сыграла в нем. Именно поэтому я отказалась от интервью и приглашений в телепередачи, хотя мне предлагали баснословные деньги. Именно поэтому я не стала делать писательскую карьеру под собственным именем и не согласилась на предложение «Харриерс» написать продолжение «Ошибки», пусть даже обещанный аванс поражал воображение. Именно поэтому я перечислила прибыль от продажи книги – всю до последнего пенни – в благотворительный фонд. Но объясняться перед совершенно незнакомой женщиной я не собираюсь: в конце концов, все, что я хотела рассказать о себе, Джеке и «Глицинии», все, что способно помочь другим женщинам избежать моих ошибок, есть в книге. Я ограничиваюсь тем, что неопределенно пожимаю плечами, стараясь не показывать, насколько меня коробят подобные вопросы, и протягиваю обратно подписанную книгу. Однако вместо того, чтобы забрать ее, Стефани спрашивает:

– Вы работаете в Соммерсетском кризисном центре для жертв насилия. Почему вы туда пошли?

Я изумленно замираю, как летучая мышь, угодившая под прожектор. Поскольку я стараюсь не афишировать подробности своей новой жизни, о том, где я работаю и где живу, знает лишь горстка самых близких людей. Ада, сидящая рядом, напрягается.

– Вы что же, надеетесь заслужить прощение после того, как устроили настоящий ад своей семье, друзьям и целой стране? Как вы относитесь к тому, что Дэвида Тейлора признали соучастником преступления? Вы сожалеете о том, что убили Джека?

Я чувствую себя так, будто оказалась ассистенткой метателя ножей, привязанной к вращающейся мишени: Стефани швыряет в меня один колкий вопрос за другим. Вот только целят они не в мишень, а в меня – и попадают. Вонзаются, причиняя боль, рассекая плоть до костей. Вина, и без того сжимающая мне грудь металлическими тисками, давит сильнее, не позволяя вздохнуть.

– Элоди нам никакой ад не устраивала. Его устроил Джек, – огрызается Ада. – Это его стараниями мою сестру похитили из собственной постели. А выбор, который он предоставил ей в лесу, на самом деле никаким выбором не был: Джек отвез бы ее в «Глицинию» в любом случае, потому что зарвался и был готов на все, лишь бы заполучить желаемое. Его собственнические замашки и тяга все контролировать привели к тому, что пришлось убить его, иначе мы обе не спаслись бы.

Перед глазами у меня снова всплывают картины той злополучной ночи. Люди вокруг рассыпаются прахом, и вокруг опять пылают стены «Глицинии».

– Конечно же, она не жалеет об этом, – отрезает Ада.

«Типпис». Я в книжном магазине «Типпис», а вовсе не в «Глицинии». Глубоко вдохнув, вытираю о подол платья влажные ладони. Влажные от пота, напоминаю я себе, от пота, а не от крови.

Стефани не сводит с меня пытливых глаз. Она будто чего‐то ищет, пытается поднять камень в глубине моей души и выяснить, что же я так стараюсь спрятать. И находит искомое. Вину, заставляющую меня рыдать в подушку по ночам. Минуты, когда тоска по Джеку становится столь невыносимой, что превращается в физическую боль. Мгновения, когда ненависть к нему за то, что он сделал и что пытался сделать, накатывает с небывалой силой, сжигая изнутри. И сожаление о том, что я отняла у Джека жизнь, что не сумела найти другого способа. Это сожаление живет у меня в груди и стучит, как второе сердце.

– По-вашему, вы заслужили контракт на издание книги, Элоди? – спрашивает Стефани.

Я сглатываю. Можно сколько угодно игнорировать критиков, пишущих гадости в Сети, присылающих письма с угрозами и оскорблениями. Можно не обращать внимания на голос в собственной голове, шепчущий, что все они правы. Но сейчас, когда и критик, и голос в голове слились в унисон, мне нечего ответить, поскольку я уверена, что язвительность Стефани справедлива.

– Да, заслужила! – рявкает Ада. – Разве она мало страдала? Ею манипулировали, ее пытались изнасиловать, били и держали в подвале несколько месяцев. Почему она должна отказываться от своей мечты по вине Джека? Элоди не в ответе за действия своего мучителя и не обязана страдать из-за него всю жизнь. Сестра спасла меня, она помогает людям по благотворительной программе и, как вы и сами прекрасно знаете, не заработала на этом ни пенни. Будь она мужчиной, вы бы сейчас так не возмущались выходом книги. Если бы…

Я касаюсь руки Ады, беззвучно прося умолкнуть.

– Думаю, вы уже услышали достаточно для своей статьи, или что вы там пишете, – заявляю я Стефани, кивая на телефон, который она все это время держала в руке, записывая разговор.

Ада негромко чертыхается, сообразив, что предоставила Стефани несколько весьма годных слоганов для заголовка.

– Вы свой кусок урвали, так что можете уходить, – заявляет мама, подходя к Стефани сзади.

– И побыстрее, – добавляет папа.

– Вам тут не место, – вворачивает Мэл, девица с идеальными стрелками.

И все остальные – наши читатели, друзья, родные – объединяются в мощную группу поддержки. Обложенная со всех сторон, Стефани явно чувствует себя неуютно. Из подсобки появляется раскрасневшийся Джош, пытаясь на ходу прояснить обстановку. Узнав детали, он выводит Стефани из магазина через заднюю дверь. А я испытываю приступ горячей любви ко всем, кто пришел сюда сегодня.

Ада оглядывается на меня, проверяя, все ли в порядке, и я старательно киваю.

Наконец, после того как мы пообщались со всеми, кто купил билет, и подписали все подсунутые нам экземпляры «Ошибки», удается улучить минутку, чтобы побыть с друзьями и семьей.

– Девочки мои… – начинает мама, и голос у нее дрожит от нахлынувших эмоций. Она сегодня надела свои лучшие туфли, те самые, шелковые, с бантиками. – Как же я вами горжусь!

– Мы оба гордимся, – смущенно бормочет папа. Может быть, это просто свет так падает, но мне кажется, что глаза у него предательски блестят.

Наши родители были невероятно счастливы, когда обе дочери вернулись живыми, но мне пришлось многое объяснять. Хотя Ада и полиция настаивали на том, чтобы правду о моем несуществующем контракте с издательством не раскрывать никому, даже родителям, я не смогла молчать. И рассказала все и маме, и папе. Конечно, они далеко не сразу сумели простить меня, понять, почему я солгала насчет книги, почему согласилась с планом Джека после похищения. Но родительский гнев вскоре сменился тревогой, поскольку я рассказала остальную часть истории и полиции, так что очень быстро встал вопрос о моей ответственности. Осознание того, что младшая дочь может оказаться за решеткой за изначальное согласие на собственное похищение, затмило всякие обиды.

Полиция так и не смогла установить причастность Джека к смерти Джеффри, зато нашлись доказательства его вины в смерти Ноа: при проверке банковских выписок выяснилось, что за день до инцидента Джек взял машину напрокат. После недолгого расследования оказалось, что эту самую машину позже перегнали в гараж за городом, чтобы заменить разбитое лобовое стекло. Следы краски, найденные на теле Ноа, полностью совпали с образцами с машины, арендованной Джеком. Видимо, этот факт вкупе с моими рассказами, а позже и показаниями Ады и стал причиной того, что в итоге суд проявил снисхождение и я отделалась одним годом условно.