Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Пан Ольшовски нетерпеливо позвонил.
— Приведи сюда этого ребенка! — крикнул он смеющемуся Михасю.
Паренек втолкнул Басю в кабинет, а сам предпочел отойти на безопасное расстояние. Девочка вбежала быстро и, поняв из всего предыдущего опыта, что оказалась среди очень приятных и доброжелательных людей, после короткого колебания начала влезать на колени к украшению современной литературы. Она с любопытством всмотрелась в нахмуренное лицо «нового пана» и, явно насмехаясь над этой строгостью, подставила щеку.
— Поцелуй меня! — сказала она.
Пан Ольшовски обалдел и с минуту напоминал жену Лота, превратившуюся в соляной столп.
— Поцелуй меня! — вернула его к действительности Бася, но уже с оттенком нетерпения.
Великий писатель машинально прикоснулся губами к ее светлой головке. Довольно скупой это был поцелуй. Однако Бася милостиво приняла его за чистую монету и снизошла до продолжительной беседы. Беседа была односторонней, потому что пан Ольшовски задавал вопросы, а Бася отвечала смехом или хватанием его за усы. На живом примере оказалось, что история — говорил дед с образом, а образ с ним — ни разу — не лишена оснований. Ни о чем нельзя было допытаться от этой девочки. Ей было хорошо, каждый день она сменяла место пребывания, каждый относился к ней доброжелательно, а значит, все было в порядке. Зачем морочить себе голову еще чем-то? Поэтому и пан Ольшовски отказался от расспросов и, горько усмехаясь, присматривался к этому таинственному ребенку. Да, ребенок прехорошенький и исключительно милый, но что же ему делать с этим ребенком? У себя, в холостяцком хозяйстве, он оставить его не может, поэтому нужно как можно скорее начинать поиски и отдать ребенка кому следует. Михась вспоминал об актере Валицком. Что это за актер? Пан Ольшовски не мог вспомнить, но скорее всего он легко его найдет.
Так глубоко он задумался над этими проблемами, что даже не заметил, что девочка куда-то его ведет. Писатель машинально шел за ней и делал то, что она ему велела. По ее просьбе он должен был поднять ее, чтобы она могла увидеть себя в зеркало, должен был доставать книжки с полок, чтобы она могла их потрогать, должен был, наконец, осмотреть ее сумочку и какой-то кусок картона. Вдруг он живо заинтересовался. На картоне, замазанном и залитом чернильной жидкостью, он ясно увидел свою фамилию и адрес. Ольшовски не знал, что Шот поправил расплывшиеся буквы и вывел их с нажимом, как на меди. Он беспомощно рассматривал эту картонку, вертел ее в разные стороны, но в конце узнал ровно столько же, сколько в начале.
— Скандал арабский! — сказал он сам себе.— Что же делать? — крикнул он громко.
— Прыгать! — посоветовала ему Бася.
Совет был очень разумный, но взрослые люди сами не знают, чего они хотят. Этот большой человек вовсе не выказывал никакой охоты прыгать. Прилепился к телефону и штурмовал все театры, разыскивая актера Балицкого. Ему отвечали, что лазит такой по божьему свету, но никто, однако, не знает, где он живет и не бродяжничает ли, случаем, по провинции.
Бася не покидала его ни на минуту; ей очень нравился этот высокий пан, который так забавно что-то кричит в черную коробочку. Из всех, кого она встречала до сих пор, этот был самым хорошим, таким же хорошим, как Михась.
Пан Ольшовски был знаменитым писателем, но он, однако, ни в зуб не знал что делать с соплячкой, крутящейся, как веретено, задающей шестьдесят вопросов в минуту и смеющейся над умнейшими ответами. Тогда он призвал на совещание пани Валентову, которая вкатилась в комнату, как тяжелое орудие на позицию, и дала ему спасительный совет.
— Все в доме говорят, что вы должны оставить у себя этого ребенка! — сказала она вежливо.
— Как это — все? — крикнул пан Ольшовски.— А кто же о нем знает?
— Знают, знают... Уже вчера, когда девочку привели, некоторые приходили на нее посмотреть, а сегодня, когда вы еще спали, тут потихоньку была целая процессия.
— О Боже! — застонал пан Ольшовски.— Вы что, с ума сошли? Этого ребенка ко мне привели случайно!
— Случайно или не случайно, этого я уж не знаю. Но я знаю, что это Господь Бог ее сюда привел, чтобы у вас жизнь была немного повеселее. Это солнышко, а не девочка! И вы хотите ее отдать? ?
— А что я с ней буду делать? — крикнул пан Ольшовски. 5
— Если у вас нет сердца, то вы можете выбросить ее на улицу, но тогда Бог вас накажет, а если совесть у вас есть, то вы ее вырастите.
— Выращу? Но ведь ее у меня отберут!
— Пусть попробуют! — загремела тучная дама так мощно, что знаменитый писатель отступил, как перед ревущим напором бури.— Каждый слетит с лестницы и свернет себе шею. О, посмотрите, как она к вам ластится, эта пташка,— прибавила она голосом, уже менее громыхающим.
Пан Ольшовски, осознав, что «весь дом» с готовностью принял Басю в свое каменное лоно, решил действовать самостоятельно. Он поручил деловитой пани Валентовой заниматься ребенком, то же самое поручил Михасю под угрозой побоев, а сам отправился на поиски. Он обошел все театры, везде спрашивая о Валицком. Да, его знали, и пан Ольшовски тоже должен знать его, артиста из своего спектакля. Он начал смутно припоминать, что в самом деле видел человека, который, по общему описанию, был мрачен, как кладбище в полночь. Только спустя три дня он разузнал его адрес и помчался туда как можно скорее. Какой-то юноша объяснил ему, что Валицки уехал с бродячим театром на восток, а вернется через месяц. Пан Ольшовски глухо застонал.
— А как поживает Бася? — внезапно спросил блондинистый юноша.
Знаменитый писатель бросился на него как тигр.
— Чей это ребенок? — крикнул он.
Шот рассказал, что знал: что это сиротка, найденная в поезде, которую отослали с табличкой на шее по адресу пана Ольшовского; что бедный ребенок пропал бы, если бы не Валицки, который ее подобрал.
— Но это какая-то страшная ошибка! — взволнованно сказал писатель — Я не могу оставить у себя эту девочку.
— Это сирота...— тихо сказал Шот.
— Может быть, но при чем тут я? Вы хорошо прочитали ту табличку?
— Адрес, несомненно, правильный. Мы старательно проверили. Я думаю, что это фортуна подарила вам такого замечательного ребенка. Мой приятель Валицки вам от всего сердца завидовал.
— Вы так думаете? А пан Валицки мне завидует? Ну так дело простое: берите себе эту девочку.
Веселый пан Шот сильно посерьезнел.
— Пан писатель! — сказал он дрожащим голосом.— Поверьте мне, что если бы существовала хотя бы тень возможности, мы бы забрали этого ребенка обеими руками. Но...
— Но что?
— Но...— говорил Шот с трудом,— но... Мы сами часто сидим голодными... А ребенок, ведь вы, наверное, знаете... И еще такой ребенок..
— Извините,— сказал писатель, внезапно растрогавшись.— От всего сердца прошу прощения. Видите ли... Такие внезапные проблемы... поэтому я немного не в себе. Признаюсь вам, что я полюбил эту крошку... А если и ищу тех, кому она принадлежит, то скорее из-за заботы о ней. Я не смогу с ней сам управиться, я не знаю, как воспитывать ребенка.
— Эх! — воскликнул немного повеселевший Шот — Вы все сможете, ведь вы гений! Писатель слегка покраснел.
— Преувеличение, юноша, преувеличение! - сказал он, скрывая радость — Но сделаем так: я оставлю ребенка у себя, не прекращая поисков, поскольку уверен, что во всем этом есть какая- то необъяснимая ошибка. Я буду искать постепенно, с умом. Конечно, моя жизнь перевернется вверх ногами, но уж ладно... Вы говорите, что это сирота?
— Мой приятель сказал, что она — круглая сирота. Кто-то посторонний посадил ее в вагон и положился на доброту людей. В конце концов, можно было бы поискать на той станции...
— И там поищем. До свидания, дорогой пан... Вы благородный человек.
— Вы благороднее!
— В связи с этим мне кажется, что вы получите роль в моей новой пьесе,— воскликнул писатель.
— О Боже,— промолвил Шот, складывая руки словно бы в восторге.
Когда Ольшовски вернулся домой, Бася внимательно присмотрелась к нему и, надувшись,
спросила:
— Где ты был?
Знаменитый писатель стал ей объяснять, что ходил по лесу и искал грибы.
— Что-то ты обманываешь,— сказала она, качая головкой.— А где грибы?
А так как он не смог найти в кармане грибов, обман выплыл наружу, и, к своему непомерному удивлению, автор множества книг сильно покраснел.
Бася вела все хозяйство, поэтому пан Ольшовски, выйдя из дома утром, не мог узнать его, вернувшись. Это уже был не дом, а цыганский табор: все в нем перемещалось с места на место, каждый стул ползал из угла в угол, а книги меняли местопребывание так, как она считала нужным. Сорванец Михась не только не мешал ей в этом адском занятии, а еще и со знанием дела помогал. Его возмутительное нахальство, порожденное безмерным обожанием Баси, привело к тому, что однажды вечером он сказал своему хозяину:
