Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
— Антось! — крикнул Шот.— Где ты это нашел?
— В поезде,— ответил Валицки.— Возьми ее у меня!
Бася, увидев протянутые к ней руки, обхватила Валицкого, как своего опекуна, обязанного ее защищать.
— Не бойся,— сказал актер более или менее человеческим голосом.— Это хороший дядя.
— Хороший...— признала Бася и после короткого колебания была принята Шотом и поставлена на пол.
— Устал я,— загремел Валицки.— Этот клоп такой тяжелый.
— Кто клоп?
— Женщина, перестань и дай мне отдохнуть! Займись ей. Сейчас я тебе все расскажу.
Валицки рассказал своему товарищу обо всем, что случилось, разделяя фразы сопением, бурчанием, выкриками и зубовным скрежетом. Бася же помогала ему от всей души.
— Это страшно веселый карапуз! — сердечно сказал Шот, глядя на разрумянившееся личико.— А может, она голодная? У меня есть селедка и немного водки. Не корчи таких рож, напугаешь ребенка.
— Я? Напугаю? Сейчас я тебе покажу.
Он выбрал из своего репертуара такую мину, от которой у почтенного человека встали бы дыбом все волосы, скосил глаза к носу и издал рев рассерженного медведя. Бася пискнула от восторга и, подпрыгнув, приблизила личико к его безобразному лицу, делая вид, что пугает его.
— Ты видишь? Она меня совершенно не боится,— сказал он.
— Совершенно не боюсь! — подтвердила Бася.
— А ты любишь этого пана? — спросил Шот.
— Очень люблю! — заявила она с энтузиазмом.
Старый актер старался посмотреть на нее с нежностью, но напрасно выделывал со своим лицом разные штуки. Казалось, что он застеснялся.
— Ребенок, наверное, устал, пусть поспит, а мы поговорим, — сказал он тихо.
Он снял с ее шеи несчастную картонку и начал убедительные уговоры, чтобы объяснить девочке, что приличные, разумные люди в ее возрасте должны сном подкреплять силы, подорванные путешествием. Бася, однако, старалась, как умела, объяснить, что, познакомившись с таким милым юношей, как Шот, она и не думает зря тратить время на сон. Лучше устроить хорошую, веселую забаву, чтобы при этом прыгать через стулья и ловить друг друга за ногу. Пан Шот, юноша веселый и жизнерадостный, отменно для этого подходит.
— Ты видел что-нибудь подобное? — крикнул Валицки.
— Я сам таким был! — радостно воскликнул Шот.
— Каким ты был? — заинтересовалась любопытная девчонка.
— Бася,— сказал Валицки, стараясь сделать голос поласковее.— Ты пойдешь спать, если я тебе расскажу сказку?
— Пойду!
— Ну, тогда вперед!
Валицки, косясь в сторону приятеля — не насмехается ли тот над ним,— начал рассказывать что-то невразумительное. Девочка внимательно слушала, но скоро своим быстрым умом поняла, что милый дядя жульничает, и ее хороший вкус не позволил ей слушать дальше.
Бася спала, разрумянившись, приоткрыв рот. Короткие светлые волосики были в страшном беспорядке.
— Боже, до чего хорошенькая! — растроганно подумал старый актер, хотя и глядел на нее разбойничьим взглядом. Мысли пана Валицкого были совершенно иными, чем его жестокий взгляд.
— Ничего тут нельзя прочитать,— вдруг тихо сказал Шот.
Он наклонился над картонкой, как естествоиспытатель над микроскопом.
— Одни слезы! — буркнул актер.— У тебя глаза лучше... Какая это может быть буква?
— Во всяком случае, заглавная, потому что и пятно большое. Может быть Т, может быть П. Подожди! Вот это совершенно точно Т, маленькое Т. Вторая буква с начала. Допустим, это имя. В каких именах вторая буква Т?
— Я знаю! — сказал Валицки приглушенным голосом.— Птолемей! Это наверняка должен быть Птолемей.
— Вторая буква в слове «кретин» — это Р. Запомни это, пригодится в жизни. Ты в молодости не падал с лестницы на темечко? Что еще за Птолемей? Какой Птолемей?
— Я когда-то слышал о таком имени.
— Слышал, тьма ты египетская, в театре о египетской королевской династии Птолемеев.
— Может быть... Давай ближе к делу!
— Давай. Это может быть Стефан.
— О! Это очень умно, признаю.
— Но это не Стефан...
— Почему ты удираешь с хорошего следа?
— Очень просто! Если бы тут был размазан Стефан, получилось бы пятно из шести букв, короткое, а длинноногая буква Ф потекла бы вниз. Стефан мне не подходит, Стефаном я недоволен. О, ослы дарданельские! Ведь это Станислав.
— А чем Станислав лучше?
— Тем, что это пятно длинное и может закрыть девять букв.
— Я не имею ничего против Станислава, тем более что одна буква здесь явно была высокой. Это Л!
— Да. Вполне четко видно Л, а над одной буквой, почти посередине, уцелела точка. Умные люди, знакомые с орфографией, ставят точки над тощей буквой I. Без всякого сомнения, в этом чернильном соусе утонул какой-то Станислав. Сейчас это даже ясно видно... Привет тебе, Станислав!
— А почему этот Станислав выглядит как-то длиннее, будто его разогнали? Что-то тут должно было быть за последней буквой.
Оба долго исследовали сомнительное место, крутили головами, что очень помогает при мышлении, расшевеливая мозг.
— Ничего не видно,— сказал Шот — Бася размазала рукавом Станислава. Так, значит, Станислав?
— Заметано! Иначе быть не может. Какое отличное развлечение — вот так отгадывать. Признаюсь, что от тебя я не ожидал такой прыти. С виду блондин-идиот, а однако... спокойно! Ребенок спит... Ищи дальше.
— Дальше легко. В этом месте хорошо сохранились четыре буквы — видишь? — «Олын»...
— Это голова фамилии, до ног недалеко.
— И ноги тоже видно: «ски».
— Вся проблема в том, чтобы увидеть живот этого благородного человека. Сколько букв не хватает посередине?
— Кажется, двух. Впрочем, что долго думать! Это Ольшевски.
— Очень на него похоже... Значит, все вместе было бы: Станислав Ольшевски. Поймали!
— Еще не поймали. Признаю, Ольшевски сам напрашивается, чтобы его втянули в эту историю. Но с таким же успехом право на это может иметь какой-нибудь пан Ольшовски. Ольшовских в столице может быть ровно столько же, сколько Ольшевских, а Ольшевских почти столько же, сколько ольхи на нашей родной земле.
— Ты мне забил ольховый клин в голову.
— Есть надежда, что клин пустит побеги, потому что ольха любит водянистую почву. Не прикасайся к этому тяжелому предмету, иначе я брошу в тебя ботинком. И не прерывай моих мудрых размышлений. Мы должны подумать над тем, Е или О содержится в животе этого пана.
— Давай подумаем. Ты как считаешь?
— Я думаю, что размазанное Е было бы тощим, а размазанное О должно оставить круглое пятно правильной формы, именно такое, как это. Девять против одного, что это О. У этого загадочного пана живот округлый. Согласимся с тем, что это Ольшовски, но это еще не все. Откуда мы можем знать, не пани ли это Ольшовска?
— Как это откуда? «Ски» видно совершенно четко.
Шот покрутил головой, явно чем-то недовольный.
— Да, но после последней буквы еще что-то плавает в чернилах. Что это может быть?
— Откуда я знаю? Наверное, росчерк.
— Кто же закручивает чужую фамилию в козий хвост? Но мы еще к этому вернемся. А сейчас попробуем прочитать адрес.
— Варшаву я вижу четко — «шава».
— Может быть и Нешава.
— Не может быть, потому что та трещотка, которая посадила Басю в поезд, объявила, что посылает ее в Варшаву. Трудно было не услышать, потому что слышно было на весь поезд. Варшава не поддается никаким сомнениям. Ищи улицу. Длинная она или короткая?
— Скорее короткая. Если бы это были Аллеи Ерозолимске, то, чтобы их замазать, нужно было бы литра два молока, а девочка вылила только стакан. Начала не видно, сплошная грязь, но в конце немного чище. Есть, ей-богу, есть! Видишь?
— Мало вижу, но постараюсь тебе поверить. Вот это длинное и тощее — это случайно не буква Л?
Шот отер пот с перетрудившегося лба, так как его живой ум таким образом давал ему понять, что работает на пределе. Хищным взглядом он всмотрелся в голубое пятно, в котором, как рыбки в мутном озерце, плавали буквы. Он очистил картонку ногтем и искал что-то среди остатков.
— Вижу! — шептал он горячечно.— Вижу очертания нескольких букв. И точку над одной буквой!
— Это Н
— Гениально ты придумал, дубина стоеросовая! Не мешай. Есть!
— Что есть? — глухо спросил Валицки.
— Есть «...ельна».
— Что значит «ельна»?
— Что оно может значить другого, чем Хмельна?
— Ты мог бы быть детективом,— буркнул приятель с глубоким признанием — Ха! Пан Станислав Ольшовски живет на улице Хмельной. Смотри! Как она хорошо спит и не знает, что мы нашли ее опекуна, может, дядю? Как же нам найти этого ананаса на улице Хмельной? Ведь номера не видно?
— Не видно. Что-то такое тут есть, поломанное, напоминает 7.
— Одна цифра?
— Должно было быть две, но они слились в одно пятно.
