Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

Мерцают вспышки камер. У мамы стеклянный взгляд, и я представляю, как у нее пляшут «зайчики» перед глазами. Дышать становится трудно, сердце словно упирается в ребра в тревожном ожидании родительской речи.

Мама откашливается и начинает:

– Спасибо всем, кто пришел сюда сегодня.

Первый раз за долгие недели я слышу ее голос – и чувствую себя так, словно хлебнула горячего сладкого чая. Мама замолкает на секунду, сверяясь с бумагами в руке, и я замечаю, какая она бледная. И уставшая.

– Наша дочь Элоди – очень умная и добрая девушка, красивая, интеллигентная. Она пропала три недели назад, и мы очень хотим, чтобы она вернулась. Нам ее чудовищно не хватает. – Мама берет со стойки стакан воды и делает глоток в полной тишине – репортеры терпеливо ждут продолжения. Собравшись с духом, мама обращает взгляд прямо в камеру: – Элоди, дорогая, если ты сейчас меня видишь, если ты меня слышишь – возвращайся домой. Возвращайся домой. Мы просто… – Она осекается, руки, сжимающие бумаги, начинают дрожать.

Снова сверкают вспышки, наперебой щелкают затворы. Глядя, как мама сдерживает слезы, я понимаю, что и сама вот-вот заплачу.

– Мы просто хотим увидеть тебя. Мы… – Не сумев закончить, мама все‐таки начинает плакать. В кадр заходит Ада, и мама утыкается ей в плечо, а папа наклоняется к микрофону, слишком близко:

– Я обращаюсь к тому, кто вломился в дом моей дочери и вытащил ее прямо из собственной постели: отпусти ее. Мы хотим, чтобы Элоди вернулась домой. – Он с трудом сдерживает ярость. Камера переходит на крупный план. Папа явно пил – это заметно по опухшим векам и покрасневшим глазам. – Если я найду тебя, то, богом клянусь, я…

Ада поспешно бросается к нему и мягко перебивает, обнимая их с мамой обоих:

– Спасибо всем журналистам, доносящим наше послание общественности. – Сестра, как всегда, собранна и уверенна, и ее голос не дрожит ни от слез, как у мамы, ни от гнева, как у папы. – И всем тем, кто присылает нам слова любви и поддержки, и полиции за помощь в поисках Элоди. Спасибо вам. Это все, что мы можем сейчас сказать.

Затем они все трое уходят из кадра, несмотря на выкрики журналистов, пытающихся задать вопрос.

Я выключаю телевизор и сижу в тишине. Но никак не могу забыть мамины дрожащие руки и папины покрасневшие глаза.

Грудь стягивают плотные, жгучие путы вины, давят все сильнее, не позволяя вздохнуть.

Что я натворила?

Как это теперь исправить?

Решено: я возвращаюсь домой.

Глава двадцать четвертая

Двадцатый день после исчезновения

Адалин Арчер

Тебя нет уже почти три недели. Я сижу в постели в полном одиночестве, второй день маясь похмельем. Сегодня пятница и невероятно солнечно для сентября, но при этом довольно зябко. Я уже не так юна и не могу скакать кузнечиком после невероятного количества перебродившего виноградного сока, так что лучше уж напишу тебе письмо – это куда проще, чем отыскать пульт, чтобы в очередной раз пересмотреть какую‐нибудь «Бухту Доусона».

Два дня назад мама явилась ко мне домой рано утром, заплаканная и босая. До нее наконец‐то дошло, что ты пропала, а не загораешь где‐нибудь на югах. Мы сели вместе с гостиной, и она принялась рыдать, утирая глаза рукавом халата.

Несмотря на неурочную побудку, Итан встал с кровати и заварил нам с мамой чаю. И пока я ее утешала, он застелил свежими простынями свободную кровать и написал нашему папе, чтобы тот не волновался, когда проснется утром и обнаружит, что мамы нет. Итан сделал это все без лишнего звука, и я в очередной раз вспомнила, за что полюбила его. То я гадаю, почему мы до сих пор не развелись, то не могу представить, как смогла бы жить без него.

Я осталась спать в гостевой, вместе с мамой, крепко обняв ее и вдыхая запах ее лимонного шампуня. Мы с тобой тоже так спали, помнишь? Когда тебе снились кошмары, ты приходила именно ко мне, а не к родителям, забиралась на кровать и засыпала, сворачиваясь калачиком у меня под боком, маленькая и теплая.

А на следующее утро за завтраком мама объявила, что созвонилась с нашим полицейским по связям с семьей и согласилась провести пресс-конференцию ближе к вечеру. Итан ушел на работу, но перед этим весь вечер так ухаживал за мамой, что я не обиделась. К началу дня наш дом наводнили гости – и папа, и Кэтрин, и Джек, и Чарли с Тобином, и еще несколько чиновников, которые заперлись в гостиной с нашими родителями и принялись инструктировать, чего ждать и что говорить при общении с журналистами.

Чарли помогал мне на кухне разливать чай и делать сэндвичи.

– Господи боже, у тебя дом – прямо как из журналов по дизайну интерьеров, – заметил он.

Слушать о том, как прекрасен мой дом, я могу бесконечно – это моя гордость. Я всегда мечтала жить в таком доме, и мне нравится видеть, как люди завидуют творению моих рук, пусть даже у меня за спиной они и зубоскалят, мол, не будь у меня Итана, не было бы и дома. Они при этом забывают, что я сумела завоевать Итана. Он мог выбрать кого угодно, а выбрал меня. Так что я заслужила дом своей мечты. И поэтому просто поблагодарила Чарли за комплимент.

Так‐то он вполне милый парень. В «Глицинии», когда вы с Джеком в очередной раз куда‐нибудь уносились, мы с Чарли брали каяк и уплывали к небольшому гроту. Все происходило достаточно невинно. Правда, когда нам было по четырнадцать, он меня поцеловал – очень нежно и очень неловко. По-моему, я все поняла еще раньше него самого.

– Она обязательно вернется домой, – сказал Чарли, нарезая сэндвичи по диагонали.

– Знаю, – ответила я, хотя наверняка ничего не знала. И никто не знал.

– Джек не успокоится, пока ее не найдут.

У меня есть подозрение, что Чарли с Джеком не особо‐то близки, потому что единственным человеком, который когда‐либо интересовал Джека, всегда была ты. Чарли живет в Лондоне, и хотя Джеку регулярно приходится мотаться туда по работе, к брату он заезжает раз в год. Обязательные поездки с Джеффри в «Глицинию» на Пасху сменились обязательными поездками на Пасху в Лондон, в гости к Чарли.

– Как у него дела, кстати? – спросила я.

– Постоянно ездит по делам. Мне кажется, ему тяжело находиться в Кроссхэвене, когда здесь нет Элоди. А работа помогает отвлечься.

– А где он работает сейчас?

– То в Лондоне, то в Корнуолле. То еще где‐нибудь. – Чарли пожал плечами. – Он тут как‐то вечером звонил и признался, как горько жалеет, что его не было в Кроссхэвене в ту ночь, когда Элоди… Он убежден, что это его вина.

– С каких это пор Джек берет на себя хоть какую‐то вину? – невольно вырвалось у меня.

Потому что он никогда и ни в чем не виноват. Все школьные драки, в которых он участвовал, начинал кто‐то другой. Каждый раз, когда он хамил учителям или злился, пиная парты и стены, его якобы нарочно накручивали, чтобы получить повод отчислить. Все стажировки, куда Джеффри отправлял Джека, чтобы тот научился ответственности, заканчивались неудачей только потому, что компании оказывались недостаточно инновационными, недостаточно творческими и не ценили Джека по достоинству.

Чарли заметно напрягся, не зная, что ответить: защитить брата или проявить деликатность в адрес женщины, чья сестра пропала без вести. Как и всегда, он повел себя нежно и неловко.

– Жизнь у Джека была не сахар, сама знаешь. К тому же он обнаружил тело отца в таком виде…

– Они оба его обнаружили. Джек в отцовский кабинет еще и мою сестричку потащил.

– Он же не знал, Ада.

На некоторое время мы умолкли.

– Слушай, – наконец спросила я, – а почему Джеффри устроил Джеку такую жизнь?

Чарли разложил сэндвичи на блюде и вытер руки полотенцем. А потом посмотрел на меня – и вместо нежности и неловкости я увидела в его глазах… стыд.

В этот момент в кухню заглянул отец:

– Тебя мама зовет.

Он будто стал старше, наш папа. Раньше он не выглядел на свой возраст, а теперь выглядит. Это из-за тебя он постарел.

Дойдя до дверей гостевой, я услышала голос Джека: