Диана Машкова - Если б не было тебя
Малышка кричала. Не обращая внимания на надрывный плач, Маша прошла прямиком в ванную комнату – помещение, которое больше походило на заброшенный подвал. Стены и пол выложены сколотыми кафельными плитками, душ торчит прямо из потолка. Маша торопливо сбросила с себя халат и сорочку, пристроив их на унитаз – больше было некуда, – сняла тапки и, ощутив голыми ступнями крупинки песка, встала под душ. Стоило повернуть кран, как тут же изо всех щелей потрескавшихся труб и сломанной лейки хлынула ледяная вода. Прошла пара минут, она успела закоченеть, прежде чем бьющий со всех сторон поток начала согреваться.
Когда она вернулась в палату и, дрожа от холода, подошла к боксу, лицо ребенка уже было синим от непрерывного крика. Она подняла сверток на руки и попыталась укачать. Никакого эффекта – младенец захлебывался плачем. В ушах у Маши звенело, голова раскалывалась от этих звуков, как от скрежета железом по стеклу, глаза застилал багрово-серый туман. Вискам вдруг стало невыносимо горячо, к горлу подкатила тошнота. Маша готова была зашвырнуть орущий сверток в угол палаты, только бы избавиться от этих звуков. А потом упасть на постель – и спать, спать, спать, пока не умрешь. Но где-то в глубине сознания вспыхнуло предостережение: «нельзя, выкинуть нельзя». Она развязала халат и снова дала ребенку пустую грудь. Крики прекратились. Голова стала кружиться. Маша вспомнила, что сама ничего не ела уже больше суток – с начала схваток ее желудок был чист как слеза. Наверное, после того как ее перевели после родов в палату «мать и дитя», о ней самой, а не только о ребенке, успешно забыли. По стенке она добралась до кровати, опустилась на нее и только потом сообразила, что сидеть ей пока нельзя. «Ну и черт с ним», – пронеслось в голове.
– Мария Молчанова? – сквозь тревожную дрему она услышала свое имя и с трудом открыла глаза.
Над ней возвышалась симпатичная женщина. Волосы уложены в аккуратную высокую прическу, сдержанный макияж. На лице выделялись только ярко-красные губы. Одета она была в деловой костюм, поверх которого набросила белый халат. Маше стало стыдно за свой расхристанный вид. Она попыталась отнять у уснувшего на ней младенца грудь и застегнуться, но ребенок тут же скорчил угрожающую гримасу, в жадном горле уже заклокотали первые всхлипы. Раздраженно она встряхнула ненасытный сверток и оставила все как есть.
– Да.
– Вы бы осторожнее. Нельзя сидеть с ребенком на руках, можете уснуть и уронить девочку.
– Я учту. Вы палатный врач?
– Нет.
– Педиатр? – Маша встрепенулась: – Скажите, что происходит с ребенком? Я никак не могу ее накормить!
– Я социальный работник, – она быстро перевела тему, – меня зовут Алла. Мне сказали, что вам может понадобиться помощь.
– В чем?!
– Вы только не волнуйтесь. Психологический совет. Консультация. Вам сейчас тяжело… Знаете, есть такая группа риска…
– Здесь всем одинаково!
– Не совсем, – Алла осторожно присела на краешек свободной кровати, – тем, у кого есть семья, для кого ребенок желанный, все-таки намного легче.
– Мне кажется, – Маша сердито сверкнула на даму глазами, – это не ваше дело.
– Может быть. – Дама примирительно улыбнулась. – Но мне важно, чтобы вы и ваш ребенок были счастливы.
Маша недоверчиво посмотрела на женщину – она не могла поверить своим ушам. Впервые за все время в роддоме с ней говорили как с человеком. Не приказывали, не запугивали. Просто хотели помочь?
– Про меня все забыли, – Маша всхлипнула, – я ничего не ела и даже не пила со вчерашнего утра.
– Боже мой, – Алла встрепенулась и вскочила с места, – что же вы молчите?! Здесь всем родные приносят еду, местную стряпню никто и не ест. Подождите!
Она стремительно вышла за дверь. Веселый перестук каблуков заполнил коридор. Через десять минут Алла вернулась с тарелкой жуткой на вид овсяной каши, от которой пахло подгоревшим молоком, и кружкой с чаем.
Маша осторожно взяла кружку из ее рук и жадно припала губами к толстому глиняному краю. Приторно-сладкая горячая жидкость разливалась по телу благодатным теплом. А она думала, больше уже ничто и никогда не доставит ей удовольствия.
– Машенька, – Алла сочувственно покачала головой, – вы сама еще ребенок. Как же так можно?! Нужно было попросить, если нужно, потребовать!
– Не умею.
– А голодать после родов умеете? Организм и без того истощен.
Молчанова только смущенно улыбнулась в ответ и, вернув кружку, взяла тарелку с кашей. Кое-как пристроилась с ложкой в руках – младенец продолжал сосать грудь, повиснув на ней огромной пиявкой, – и стала жадно глотать серое месиво.
– Скажите, – Алла выдержала внушительную паузу, – есть кому о вас позаботиться?
– Нет…
– А где ты с ребенком будешь жить? – Она перешла на «ты» так естественно, что Маша не заметила разницы.
– Дома. Родители оставили мне квартиру, когда уезжали работать за границу.
– Они уже знают о девочке?
Маша бросила на женщину раздраженный взгляд.
– Нет. Давно не живут в Москве.
– С ребенком одной не справиться, – Алла безнадежно махнула рукой, – придется забыть об учебе, карьере.
– Я об этом не думала.
– Как же так?!
– Не собиралась рожать…
Больше от Маши нельзя было добиться ни слова. Она опустила глаза и уставилась в пол. Тяжелая пауза длилась так долго, что Алла сочла за благо прервать разговор. Забрала пустую тарелку и поднялась, чтобы уйти.
– Я еще как-нибудь зайду.
– Как хотите.
– Нужно серьезно подумать о будущем.
– Хорошо. – Маша и не скрывала, что мечтает избавиться от посетительницы.
Алла поднялась, со звоном бросила кружку в грязную тарелку и, открыв дверь палаты, нос к носу столкнулась с нянькой.
– Передача тебе. – Старушка с сердитым лицом водрузила на тумбочку пакет.
Маша заметила, что женщина настороженно замерла на пороге. Ее напряженная спина выдавала крайний интерес.
– От кого?!
– Девчата какие-то. – Нянька раздраженно махнула рукой в сторону окна.
Маша изо всех сил вжалась в кровать: сейчас она не могла и не хотела никого видеть.
– Пусть уходят, – прошептала она.
Алла отмерла, словно уже получила ответ на волновавший ее вопрос, и с прямой спиной гордо, как королева, вышла за дверь.
– Я вам тут не пейджер послания передавать, – разозлилась старуха, – сама разбирайся!
Нянька поспешила вслед за социальным работником и с силой захлопнула за собой дверь. Маша не двинулась с места.
Минут через пять с улицы начали раздаваться разрозненные осторожные крики «Молчанова! Маша!». Она узнала звонкое сопрано Вали, услышала низкий голос Светланы. К ним присоединились другие голоса. Прошло еще десять минут. Крики не умолкали. Маша готова была убить однокашниц. Что им надо? Чего они хотят?! Лишний раз убедиться в ее унижении? Неужели и так не понятно, что ей невыносимо плохо – шли бы своей дорогой и оставили ее спокойно умирать.
Она по-прежнему полулежала в кровати, ребенок по-прежнему сосал, теперь уже другую грудь. Девушки не уходили. Маша собрала волю в кулак и поднялась, не опуская ребенка с рук и не отнимая у него груди. К окну она не подошла, но встала так, чтобы ее было видно, и раздраженно махнула рукой, прошептав одними губами: «Уходите!». Снова хотела опуститься на кровать, надеясь, что им этого достаточно, а для нее и так уже хватит унижений, но Светка крикнула торопливо: «Как себя чувствуешь?». И Маша не сумела сдержаться – разревелась в ответ на этот самый идиотский в мире вопрос. Рот ее растянулся в нестерпимых рыданиях.
– Идите домой, – крикнула она в ответ, как только смогла что-то произнести.
Краем глаза, сквозь влажную пелену, Маша успела заметить, как растерянно сбились в кучу прежние подруги по цеху. Они продолжали глупо топтаться под окнами – пока еще им, наивным в своем неведении, не дано было ничего понять.
Глава 6
На четвертый день Катька уже чувствовала себя в Праге как дома. Выходила каждое утро из отеля следом за матерью, которая с одержимостью собаки-ищейки рыскала по городу в поисках отца. Она уже объездила все адреса, которые значились на письмах и открытках от Виктора Шварца: где-то о нем успели забыть, где-то не знали, куда он переехал. Но мать не сдавалась.
Катька решила внимания на Ленку не обращать: сама по себе и втайне от матери изучала город. Заходила в храмы и музеи, если пускали бесплатно. Когда терялась, искала глазами храм Девы Марии на Тыне или собор Святого Вита – по ним ориентировалась как по маякам.
Сейчас она не торопясь возвращалась к отелю по Карлову мосту. Щурилась, подставляя лицо вечернему солнцу. От скуки разглядывала картины, выставленные уличными художниками на продажу. Сегодня, в субботу, желающих заработать на туристах оказалось особенно много. Да и народу прибыло – такое ощущение, что на выходные сюда слетелись и съехались люди со всей земли. Катька придумала для себя игру – угадывать по картинам художников места в Праге, которые на них изображены. Медленно переходила от одной работы к другой, подолгу замирала над каждым полотном. В основном рисовали главные достопримечательности, но иногда с такого ракурса, что их непросто было узнать. Например, башня старой ратуши с разных углов – от памятника Яну Гусу и от Малой площади – выглядела совершенно по-разному. Или собор Святого Вита. Одно дело, когда его писали издалека, с Карлова моста или, наоборот, с высоты Страговского монастыря, но совершенно другое, если художник подходил близко. И рисовал с площади, на которой стоял собор. Там можно было отыскать десятки, если не сотни ракурсов. С близкого расстояния нельзя было увидеть грандиозного строения целиком, только его фрагменты. Но зато видны были мрачные, словно покрытые шипами, каменные перекрытия, резьба, украшавшая величественные стены, и даже каменные гарпии, с языков которых постоянно сочилась слюна. Вспоминая, как выглядели эти твари не на картинке, а на стенах собора, Катя вздрагивала.