Корнель Макушинский - Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Однажды ее сердце на мгновение замерло, а радость лишила ее дара речи, но лишь на мгновение. На трамвайной остановке, ярко освещенный солнцем, оскорбляя белый свет своим видом, стоял преступник. Жена доктора, успокоив сильно бьющееся сердце, начала подкрадываться к нему движениями пантеры. Одним прыжком она оказалась возле него, схватила его за воротник и пронзительным голосом закричала:
— Помогите! На помощь! Помогите!
Добрые люди изумились, не в состоянии понять, отчего о помощи просит не тот, на кого напали. Собралась толпа, и все с любопытством смотрели на мрачное лицо человека, который в искреннем изумлении старался высвободиться из хищных когтей.
— Чего вы от меня хотите? — наконец зарычал пан Валицки.
— Ребенок! Где ребенок? Говорите сейчас же, или я вас задушу!— с крикливым, но глубоким убеждением пригрозила ему жена доктора.
— Убил ребенка... Ребенка убил...— зашелестела толпа.
— По морде видно, что убийца!
— Полиция! Полиция!
— Где ребенок? — сдавленным голосом спрашивала пани Будзишова.
Бедный актер, видя, что до того, как все выяснится, он будет сильно избит толпой, быстро проговорил:
— Ребенок жив и здоров... Не устраивайте скандал, я вам все расскажу. Идемте отсюда!
Пани Будзишова, подумав, сказала:
— Хорошо! Только и не думайте удрать! Я вас держу за рукав!
Актер как можно скорее покинул горячее место, таща за собой вцепившуюся в его рукав докторшу. Она кивком остановила проезжавшую мимо машину и затолкала в нее Валицкого, как тюк.
— Куда вы меня везете? — спросил он с зубовным скрежетом.
— Не ваше дело!
Спустя какое-то время пан Валицки предстал перед судом, на котором председательствовала бабка. Панна Станислава смотрела на него со страхом, а обе шляпки — с отвращением и с победной улыбкой. Докторша была прокурором.
Рассмотрение дела оказалось коротким. Пану Балицкому на мгновение показалось, что он находится на сцене перед многочисленными зрителями. Он изничтожил взглядом обе шляпки, на бабку посмотрел с любопытством, с большой симпатией — на панну Станиславу, и черным взглядом — на пани Будзишову. Когда та сухим, как перец, голосом объяснила ему, за что его арестовали, он рассказал все.
— Эти пани,— говорил он, указывая левым глазом на зеленую шляпку, а правым — на красную,— оставили ребенка без опеки, и мне пришлось им заняться.
— Ах, так? — глухо сказала Будзишова.
— Это недоразумение! — смущенно шепнули шляпки.
— Вы, наверное, очень заняты,— вмешалась бабка.— Благодарю вас за помощь в поисках, но мы не можем ею злоупотреблять. До свидания!
Обе шляпки отступили, пренебрежительно улыбаясь.
— Говорите дальше! — поторопила Будзишова.
Валицки живописно рассказал о молоке и о замазанном адресе, о вдумчивом анализе и о несравненной сообразительности своего друга.
— Мы прочитали адрес с большим трудом, потому что там осталось только несколько букв. Вы должны признать, что мой приятель в некотором смысле гений.
— Ваш приятель — кретин,— поправила его Будзишова. — Наделали вы делов, каких свет не видал. Кто этот пан Ольшовски?
— Бели вы читали отечественную литературу,— ответил Валицки твердо и с гордостью,— вы бы знали, что это — знаменитый писатель и драматург. Однако же трудно требовать от таких, кто пишет важные документы химическим карандашом...
На счастье, вмешалась бабка и потушила пожар.
— Дорогой мой, — сказала она. — Вы благородный человек, хотя и делаете такие мины, словно едите детей сырыми. Произошло небольшое недоразумение, но вы в нем не виноваты... Мы все тут виноваты, но вы — меньше всех. Ребенка мы заберем, а вы, может быть, время от времени будете навещать нас, чтобы увидеть Басю. Может, даже сегодня вы останетесь на обед... Хорошо?
— Смотря на какой обед, — ответил актер мрачно.— Я люблю жирные блюда. И люблю, чтобы было тихо! — добавил он грозно, поглядев на докторшу.
Пани Будзишова, однако, была так счастлива, что ослабела. Она даже пыталась улыбнуться Валицкому.
— Кто бы мог подумать! — с милой улыбкой сказала она.— Морда злодейская, а сердце доброе!
— Вы мне очень нравитесь! — быстро сказала бабка, услышав легкий скрежет зубов.
Валицки посмотрел на нее с подозрением и неожиданно спросил:
— Вы не издеваетесь надо мной?
— Боже сохрани! — горячо молвила пани Таньска.— Вы так похожи на моего покойного мужа.
Будзишова прервала эти милые разговоры взмахом руки.
— Одно меня удивляет,— сказала она в задумчивости.— Неужели этот пан Ольшовски не читает газет? Неужели он не видел фотографии Баси?
— Может быть,— сказал Валицки мрачно.— Литератор читает только то, что о нем пишут.
— В этом что-то есть...— сказала докторша сама себе.
Вдруг она обратилась к Валицкому:
— А вы случайно не выдумали все это?
Пан Валицки резко обернулся, словно ища какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы зашибить жуткое создание. Ничего подходящего поблизости не оказалось, только фортепьяно, и он издал такой страшный звук, что бабка попятилась вместе со своим креслом.
Новый Соломонов суд
Валицки стоял перед Шотом и ввинчивал в него взгляд, подобный штопору. В этом взгляде была бездна презрения.
— Из-за тебя,— говорил он,— мне чуть не свернули шею. Из-за тебя я стал посмешищем публики. Из-за тебя меня унижали. Ты Шерлок Холмс несчастный, ты детектив недоразвитый, дубина стоеросовая! Недаром стыд сжигает твою болванскую душу. Что ты прочитал на картонке?
— То, что было на ней написано,— ответил Шот самонадеянно,— «Станислав Ольшовски, Хмельна, 15».
— Ты прочитал «Станислав»? А знаешь, что это было, гамадрил ты африканский? Там было написано: «Станиславе».
— Не может быть!
— Теперь дальше. Ты прочитал «Ольшовски». Я тогда неглупо у тебя спросил, нет ли там еще чего-нибудь после «и». Я два раза спрашивал...
— Неправда! Только раз!
— Ты сказал, что ничего нет, а там что-то было. Были две буквы — «ой». А все вместе — «Панне Станиславе Ольшаньской». Ты коварно изуродовал красивую и милую женщину. А улица вовсе не была Хмельной, а была Зельной.
— Ну и дела! — удивился Шот.
Он еще больше удивился, когда Валицки рассказал ему все в деталях.
— И что теперь будет? — спросил он.
— Будет то, что должно быть. Дамская армия предпримет сегодня наступление на Ольшовского и отберет у него девочку. Генерал в этом наступлении бабушка, которую зовут Барбара, а я сомневаюсь, что ты знаешь, недокрещенный язычник, о том, что святая Барбара — это покровительница тяжелой артиллерии. Ольшовскому будет горячо!
— А если,— спросил Шот неуверенно,— он не захочет отдать ребенка? Я слышал, что он от нее совсем одурел.
— Не отдаст? Трем женщинам? - засмеялся Балицкий.— Одна из них схватила меня за шиворот, и я думал, что у меня позвоночник хрустнет, как спичка.
Шот задумался.
— Знаешь что, Антось? — сказал он с сомнением.—Я побегу к Ольшовскому.
— Зачем?
— Предупрежу его... Это хороший человек. Ну, и обещал мне роль... Ты не пойдешь?
— Никогда! — зарычал Валицки.— С меня хватит! Ты не знаешь докторшу.
Шот крутнулся на месте и исчез.
Легче было попасть в осажденную крепость, чем в квартиру Ольшовского. Ворота охраняла Валентова. Один взляд на ее рыцарскую фигуру пробудил бы в каждом историке смелую мысль, что Троя не была бы разрушена, если бы взамен древних героев ее ворота стерегла ожесточенная, стоокая пани Валентова. Муха не могла пролететь незамеченной. Расторопная женщина подозрительно смотрела даже на почтальона, определяя, не агрессор ли это, хитро переодетый. Неудивительно поэтому, что Шота она встретила взглядом, обжигающим, как крапива. Только когда Шот поклялся, что он свой и пришел с подмогой, Валентова, после совещания с паном Ольшовским, неохотно впустила его в крепость.
— Скоро придут! — шепнул Шот пану Ольшовскому.
Он объяснил, как из панны Ольшаньской он ошибочно сконструировал пана Ольшовского, предупредил о нашествии пани Таньской и пани Будзишовой.
— Это меня не касается! — возбужденно отвечал пан Ольшовски.— Пусть докажут, что на картонке был написан адрес той пани.
— Докторша подтвердит,— заметил Шот.
Ольшовски знал, что его права на ребенка, основанные на ошибке, равны нулю; разум рассудительно говорил ему, что делать нечего, и Басю придется отдать, но сердце решительно восставало. Ольшовски привязался к этой золотой девочке и дрожал при мысли, что ее у него отберут.
— Бася — круглая сирота,— усердно утешал он себя,— а какая-то там панна Станислава Ольшаньска не приходится ей родней. У нее нет никаких прав на девочку... Правда, мать Баси просила ее об опеке, но это утверждает только жена доктора... Нет никакого документа, подтверждающего это несомненно. Хо, хо! Так легко это у них не получится! Буду бороться! Буду бороться! — воскликнул он громко, посмотрев на Басю, развеселившуюся и счастливую.
