Ольга Погодина-Кузмина - Адамово Яблоко
Они прибыли на место около семи часов вечера. Не без труда нашли центральную гостиницу, поблуждав по запутанным улицам, попутно обнаружив в городском ландшафте больше сходства с окраинными районами Москвы, чем с обещанными в путеводителе Римом и Версалем.
И весь город в этой части, и гостиница, построенная на исходе восьмидесятых годов, хранили ностальгический образ советской эпохи. Стены, обшитые лаковыми деревянными панелями, красные ковровые дорожки, бережно застеленные холщовыми половичками, нарядная дама с высокой прической, проверявшая паспорта гостей, – все это принадлежало чужому, вчерашнему миру так же, как срубы-пятистенки, обвалившиеся церкви и поленницы дров. Впрочем, поднимаясь на дребезжащем лифте, Максим вдруг сообразил, что впадает в логическую ошибку. Это он был чужим и завтрашним здесь – в этой зябкой, неустроенной, жутковатой, но вовсе не иллюзорной реальности.
Номер, впрочем, был по крайней мере чистым. Катя проверила ванную, осмотрела постельное белье, вынула вещи из сумки и отправилась в душ, а Максим спустился в холл, заказал в баре чашку кофе, перенастроил GPS и полистал карту города в телефоне. Когда он поднялся в номер, Китти стояла перед зеркалом в коротком халатике и расчесывала свои тяжелые густые волосы.
– Представляешь, телевизор не работает, – сообщила она с озабоченным видом. – Что будем делать?
– Пойдем поужинаем где-нибудь.
Она подняла высоко изогнутую бровь.
– Например? В ресторане «Лазурный»? Послушаем песни Михаила Круга? Можно еще сфотографироваться у памятника.
– Может быть, здесь знают и какие-то другие песни?
Отложив щетку, Китти подошла и положила руки ему на плечи.
– Макс, давай кое-что обсудим. Я все про эту Мексику. Ты сказал, что хочешь уехать… Может быть, тебе только кажется, что ты этого хочешь? Может быть, ты думаешь, что я тороплю тебя с какими-то решениями? Но я же ничего такого не говорила. То есть я, конечно, тоже думаю о нашем будущем, но пока меня лично все устраивает. Я люблю тебя таким, какой ты есть.
– А ты меня любишь? – спросил он, только чтобы что-то ответить.
– И с самого начала любила – все остальное просто глупости, которые ничего не значат. Ты же видишь – я делаю все, чтобы тебе было хорошо. Можешь обижаться, но со мной ты перестал пить и нюхать, а у тебя были большие проблемы с кокосом. Пойми, я ничего от тебя не требую… Но у меня тоже есть гордость. Я знаю, что нужна тебе, но ты-то сам это понимаешь?
– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил Максим, мягко отстраняясь.
– Ты еще ребенок, Макс, хотя ты и старше меня почти на пять лет. Но женщины раньше взрослеют. Может быть, я для тебя – просто очередная игрушка, которую ты можешь сломать и бросить. Но ты должен знать, что игрушке бывает очень больно. Просто я не показываю своих переживаний.
– Уже поздно, – сказал он. – Я тоже приму душ, а ты пока одевайся.
За столиком в ресторане Китти долго перелистывала меню, поглядывая на Максима с нарочитой беспомощностью. Во многих ее жестах он узнавал прежнего себя – это красивое высокомерие, которое когда-то казалось единственной достойной формой существования для утонченной натуры; это искусство привлекать внимание окружающих, делая вид, что не замечаешь никого вокруг. Впрочем, Китти не могла не притягивать любопытных взглядов – даже официант украдкой рассматривал ее, как сверкающую заморскую птичку, чудом залетевшую в эти северные широты.
В ресторане гуляла местная братва с цепями в палец толщиной на неохватных шеях. У них были свои женщины, ярко накрашенные и одетые с отчаянной решимостью. Инструментальный ансамбль – усатый клавишник за синтезатором, длинноволосый барабанщик, гитарист с потным лицом, все немолодые и усталые – наигрывал шлягеры советских времен.
– Макс, мне здесь не нравится, – сказала наконец Китти, наклоняясь к нему. – Здесь какие-то опасные люди. Они смотрят на нас. Давай уйдем.
– Нет, – сказал Максим. – Раз уж пришли, мы поужинаем.
Он заказал себе суп и горячее, хотя совсем не чувствовал голода. Глядя на женщин за соседним столиком – юных, но уже потасканных и испитых, – он снова вспомнил проститутку, которую убил Радик. Почему эта банальная, в сущности, история перевернула всю его жизнь? А может быть, наоборот – это раньше он жил с вывернутым наизнанку сознанием и сейчас только прикоснулся к сути чего-то по-настоящему важного? Смерь девочки словно поставила на его судьбе раскаленную печать, и печать эта жгла и жгла, вытапливая ледяные осколки из его глаз и сердца.
Он почти не притронулся к супу, и официант унес тарелку. Китти медленно шевелила ложкой в прозрачном бульоне и молчала – обиженно и задумчиво. Бугаи за соседним столом поглядывали на них и обменивались какими-то насмешливыми репликами, но Максим и это принимал с безразличием, с каким принимал все, происходящее в его жизни в последние месяцы. Время растекалось по поверхностям столов и подоконников, как вязкий клей, и Максиму вдруг показалось, что он уже вечность сидит в этом ресторане, и эта вечность никогда не кончится, потому что сместилась некая важная ось, на которую нанизываются события его жизни, и больше с ним никогда ничего не произойдет. В эту минуту он увидел, как на сцену выходит Таня. Она сняла со стойки микрофон, сжала его обеими руками и закрыла глаза.
Внезапная боль сдавила его сердце при виде ее располневшей фигуры и усталого, огрубелого под дешевой косметикой лица. На ней было старомодное голубое платье, и весь ее облик казался естественным продолжением провинциального шика лучшего в городе кабака. Но, отмечая эти подробности, Максим всем своим существом ощущал две вещи – что он продолжает тоскливо, мучительно любить ее и что она поет хорошо, как никогда раньше.
Она исполняла заезженную песню, которую Максим слышал сотни раз – в детстве, в школе, и после возвращения из Англии, из окон дешевых ресторанов и по радио в чужих машинах. Но только сейчас он разобрал слова – не отрекаются любя, – и они наполнились весомым, пронзительным смыслом.
Таня заметила его, и на секунду ее голос дрогнул, но затем снова окреп всей силой отчаяния – такого беспомощного, что Максиму захотелось тут же выйти на сцену и обнять ее, защищая от всего мира.
– Господи, какая же я идиотка! Как это глупо! – Китти вскочила, схватила со стула свою сумочку. Максим догнал ее в дверях. Отчего-то ему сделалось стыдно за свое равнодушие к ней, и тайную радость, и обман. Он вдруг понял, какие чувства должен испытывать отец к Марьяне.
– Можешь не верить, но я не знал, что увижу ее здесь. Это случайность. Впрочем, неважно. Ты поезжай в гостиницу. Давай я вызову тебе такси.
Китти смотрела на него как никогда раньше – злыми, ненавидящими глазами.
– Такси? Ты мне вызовешь такси? Я убила на тебя полгода жизни! Я нянчилась с твоими комплексами! Разыгрывала влюбленную дуру! А ты мне вызовешь такси?..
– Что я еще могу сделать? – спросил он, оглядываясь на официанта, который вышел за ними, видимо, опасаясь, что они уйдут не расплатившись.
Она всхлипнула и вдруг цепко схватила Максима за руку.
– А я тебя не отпущу! Вот и все… Максим, Максим, я же правда люблю тебя, нам же так хорошо вместе! Мы такая красивая пара! Зачем тебе эта толстая корова? Неужели это все из-за нее?
Максим испытывал одно желание – поскорей прекратить эту сцену. Он отсчитал несколько купюр, отдал официанту. Затем они спустились по лестнице, при этом Катя не отпускала его руки. Одна из машин такси, которые ждали у входа в ресторан, сразу подъехала к ним, и Максим усадил ее на заднее сиденье.
– Я тебя не отпущу, – твердила она как заклинание. – Ты не можешь так поступить, ты меня тоже любишь…
Наконец освободившись, он прикрикнул:
– Успокойся! Жди меня в номере. Приеду, и мы поговорим.
Он дал таксисту денег и назвал адрес гостиницы. Вернулся в ресторан. Официант все так же стоял у лестницы.
– Наша певица, Татьяна, просила подождать ее в кафе – здесь, за углом, – сказал он. – Иначе могут быть неприятности, поймите нас тоже. У нас не всегда так, но сегодня отдыхают немного конфликтные гости.
– Что я должен понимать? Что мне надо бояться ваших конфликтных гостей? С какой это стати? – спросил Максим раздраженно, но все же вышел на улицу.
Полная луна висела над городом, и купола церквей светлели на фоне неба как в опере про град Китеж. В полутемном грязном кафетерии Максим сел у окна, глядя на сказочную Тверь и пытаясь подобрать слова, которые должен сказать Тане. Он выпил два стакана безвкусного чая, но ничего не придумал – любая фраза казалась пустой и фальшивой. Единственное, что он твердо знал – его жизнь подошла к рубежу, когда необходимы немедленные и решительные перемены. Он чувствовал себя путешественником, который слишком долго плыл в своей медленной лодке по течению незнакомой реки, сонно созерцая живописные берега, и вдруг очнулся в потоке бурлящей стремнины.
