Яна Розова - Юбилей смерти
Он берет меня за руку, измеряя пульс. Вижу, что он оценивает мое состояние интуитивно, не считая удары сердца. Качает головой, советует психотерапевта. Мое молчание считает нормальным для человека после попытки суицида. Так и говорит вслух, но очень тихо, чтобы соседи не слышали. Идет к следующей травмированной, лежащей на кровати слева. Она сияет от его внимания, его прикосновений. Я ее ненавижу.
Прошла всего неделя, а я уже другой человек. Машка видит это, хочет понять, что происходит. Но ничего не происходит. Доктор делает свое дело, а я – свое. То, что я безнадежно влюбляюсь в доктора Александра Даниловича Чудая – чисто моя проблема. Уверена, что в него влюбляются постоянно. Он чуткий, внимательный, добрый, точный, уверенный, открытый, сдержанный. А внутри него – пропасть боли. Отчего ему плохо – никто не знает, но то, что плохо – сто пудов. Другие это тоже чуют, женщин-пациенток его боль просто зомбирует. Каждая считает, что она и только она разведет его страдания руками, станет той единственной и неповторимой, что спасет его. И все такое.
А он ничего не замечает.
Машка продолжает приходить каждый день. Иногда рассказывает про Вэла. Эта сволочь нашла способ доставать меня – через лучшую подругу! Он регулярно названивает ей, сообщает свои новости. Знает, что моя Маша обязательно передаст весь разговор с комментариями, и пользуется этим. Работать микрофоном Машке не нравится, но она считает, что так лучше для меня. И в этом есть доля правды: видеть Вэла я не хочу, но мне надо знать, как дела у моей дочери. Вэл обещал принести ко мне Селену, но я знаю, что он ни за что этого не сделает. Может, позволит Машке?..
Часто вспоминаю вид из Машкиного окна. Красота неба словно впечаталась в мою башку при ударе о крышу предыдущего этажа. Пронзительно-синее и прозрачно-белое, пронизанное светом: торжественная, мощная красота. Тут внизу все мелкое и глупое, там наверху – все настоящее и надежное.
А вот теперь между нами начинает происходить нечто особенное. Выражается это… даже не знаю, в чем. В моей палате лежат еще пять женщин, влюбленных в Александра Даниловича не меньше моего. Их внимательное присутствие не позволяет ему уделять хотя бы на каплю больше внимания мне, чем им. Да и я не хотела бы попасть на их языки. И все равно я вижу, что он чувствует ко мне. Он меня любит.
За месяц в больнице я будто бы прожила целую жизнь, переменившись внешне и внутренне самым радикальным образом. Свекровь и Вэл кажутся мне тенями прошлого, все, что я хочу от них – получить назад мою прекрасную дочь.
Валяясь на больничной койке, от нечего делать, я стала ухаживать за собой – выщипала брови, ежедневно делаю маски для лица. Улыбаюсь. Машка говорит, что я выгляжу куда более спокойной, чем прежде. Она хвалит меня – я похудела, похорошела. Шутливо спрашивает: может, ты влюбилась? Тут в палату входит Александр Данилович. Мое лицо сразу же изменяется. Машка не может скрыть, что все поняла. Мы обмениваемся взглядами, но не говорим ни слова.
Как только я начала вставать с костылями, Александр Данилович завел привычку прогуливаться со мной по коридору. Обычно мы выбираем время после восьми вечера. Пациенты уже умотались от процедур и бытовых хлопот – поесть, искупаться и прочее, коридоры пусты, а мы все ходим и ходим, разговаривая о самых разных вещах.
Александр Данилович – изумительно начитанный человек. Я понимаю, что книги – это его собственная реальность, куда он прячется от чего-то, что происходит в его жизни. Но уверена, он читал бы без передыху, даже если бы ему не надо было прятаться от реальности в придуманных мирах. Он рассказывает о лучшем, что прочитал, а я только и могу кусать себя за локти – «Раковый корпус» читать побоялась, «Котлован» не осилила, «Жизнь и судьба» так и осталась прочитана наполовину. Я пустая и малоумная, мне стыдно.
Александр Данилович запрещает мне стыдиться своей неначитанности и бессодержательности, он и сам был таким в юности. Просто ему повезло – отец подсовывал ему ценные книги. Если я захочу развиваться, то буду…
Со стороны наш разговор может показаться слишком дидактическим. Но это только форма, а в ней спряталось очень личное содержание.
Я спрашиваю: «А вы будете подсовывать мне книги?».
Он останавливается и останавливает меня. И вдруг целует. Странное ощущение охватывает меня с дикой силой. Кружится голова, я покачиваюсь. Поцелуй прерывается, словно гаснет свет. Он хватает меня за плечи, чтобы я не рухнула на линолеум.
Говорю: «Я тебя люблю».
На его лице проступает самый откровенный ужас, будто кожа с мясом слезла с моего лица, и он видит голый окровавленный череп с вылупленными глазами.
«Я, видно, спятил…», – говорит он.
Следующий разговор происходит днем позже в маленькой рекреации, где я плачу второй час подряд. Это самый конец коридора, за ординаторской и процедурным кабинетами. Больных здесь не бывает.
Узнаю его приближающиеся шаги – он ходит не в тапках, как большинство докторов, а в кроссовках.
«Что ты тут делаешь?», – спрашивает он строго.
Я молчу, потому что от спазмов перехватило горло.
«Перестань плакать, – это звучит уже скорее беспомощно. – Прости меня, я повел себя глупо и безответственно».
Он рассказывает, что моя влюбленность – подвид стокгольмского синдрома. Она пройдет, как только я покину больницу. Да и он сам много раз влюблялся в пациенток, у докторов так постоянно происходит. Он цинично смеется, выдав себя с головой.
Вытирая слезы, я тоже смеюсь – над его притворством. Говорю, что не навязываюсь ему в любовницы, что нечего шарахаться. Да, я влюблена, но я взрослый человек и справлюсь со своими чувствами. Спасибо, конечно, что вы не пользуетесь моей глупостью, это по-онегински благородно.
Александр Данилович садится рядом со мной на кушетку, растирает глаза. «Это не благородство, – говорит он хрипловато, – я просто в такой ситуации, что должен быть осторожнее. Ты в курсе, что я женат?».
Он упоминал это, только по его тону я поняла: жена не имеет значения. Она есть и ее нет – также, как и Вэл для меня.
Он продолжает: «Она тяжело больна, часто вообще не может ходить. О ней надо заботиться, да просто жаль ее. Она не виновата, – он добавляет, мучась от необходимости произносить такие вещи: – Тяжело заботиться о человеке и не любить его совершенно. И еще – мой сын, царевич Дмитрий. Его я точно не брошу».
Я отвечаю: «Ты думаешь, что я хочу замуж, мне что-то от тебя надо? Люблю – это значит люблю. Хочу, чтобы ты был счастлив. Я могу сделать тебя счастливым?».
Он начинает туманно рассуждать о чувстве вины, долге, необходимости. Как только в свои бредни он приплетает клятву Гиппократа, я обрываю его: «Ты хочешь просто немного любви?».
Он отвечает: «Да».
«Она у тебя есть».
Машка предостерегает меня. Мол, старый приемчик: жена больна, жениться не могу, а помрет – будет тебе счастье! Там жена, небось, Терминатор бессмертный, а мужик просто не хочет рушить привычный ход вещей. А ждет тебя, яхонтовая, судьба вечной любовницы.
Не возражаю. Она права в общепринятом смысле. Девушка с мозгами ни за что не согласилась бы на роман с нищим больничным доктором, обремененным женой-инвалидом и маленьким спиногрызом. Не будет подарков, ресторанов, отдыха за границей и прочих ничтяков, а только в постели – усталый типчик среднего возраста, которому надо снять стресс.
Машка поймет со временем – у нас другое. Деньги, вещи, обстоятельства не играют роли для тех, кто готов жить только своей любовью.
Наше первое свидание происходит у меня дома.
Я уже забрала Селену у свекрови, заметив мимоходом, что, расставаясь с ребенком ведьма Корда скрывала облегчение. Заботиться о младенце достаточно тяжело, старуха измоталась.
Селена выросла за этот месяц, похорошела: серые глазки распахнулись, ресницы стали гуще и длиннее. Она похудела, темные волосы отрасли до плеч. Говорит «спать», «сад», «лето». А самое главное – она узнала меня, как только увидела! Мы связаны между собой крепкими узами, такими прочными, что не разорвать.
Селена спит в своей кроватке, а мы с Сашей лежим в моей постели. Гипс создал немало помех на пути к полнейшему физическому слиянию. Мы вспоминаем это, давясь от хохота.
Машка признается, что рада за меня. Сначала Чудай произвел на нее странное впечатление: слишком взрослый, замученный, хмурый. Она бы не смогла в такого влюбиться. Я одобряю это ее заключение: вот и чудненько, еще б она претендовала на доктора моего тела!
Саша бывает у меня по три раза на неделе, чего крайне мало. Мне хочется видеть его снова и снова, я просто не могу разжать рук все время, пока он рядом – так и вишу у него на шее. Это моя первая любовь. Я ошибалась, когда считала, что влюблена в Вэла!
