Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– Щяс праздновать будем, балы баловать, как у господ ахвицеров в Красном Селе…
Огонь заиграл на потемневшей позолоте, по бревнам побежали тени.
– А один… слышь? Штабс-капитан фон Бреверн. Вперлися мы к ему. Так что, вашскородь, ступай под арест. А он ухом не ведеть, с хрусталю выпиваеть. Вы кого напужать хочете, скоты? Энто мы, значить, комитет ротный… Я есть русский ахвицер! Цапнул у Гараськи штык австрийский и пырь себе в брюхо! С его кровища текеть, а он, сволочь, сидить и красную вино кушаеть…
– Пропадай моя головушка! – Варвара махнула рукой. – Ишо наливай!
Со стаканом в руке, привалясь к плечу Малафея, она завела глаза к потолку и запела:
В воскрёсный день рано,
Да в воскрёсный день рано,
Сине море играла…
Малафей жмурился и мычал, подпевая. Рука его лежала на Варвариной груди.
Посередь синя моря
Случилася горе,
Да и случилася горе,
Тама Марья тонула…
По щекам ее текли пьяные слезы. Он завалил ее на лавку, она неуклюже отбивалась:
– Отвязни, сатана…
– Тебе как звать-то, ясноглазая?
– А вота не скажу…
Свечи в канделябре оплыли, последняя зашипела и погасла. Небо за окошком начинало светлеть.
Варвара открыла глаза. Спихнув к стенке храпящего Малафея, сползла на пол, с трудом поднялась на ноги, шатаясь, пошла на двор.
Она копает, тяжело дыша, стараясь не промахиваться лопатой. Наконец показались доски.
Просунув черенок в дыру, налегла всем телом, вынула одну. Достала верхнюю коробку. Под ней открылся прикрытый рогожей рулон ситца в мелкий цветочек. Выцарапала всю штуку и стояла, покачиваясь, поводя по двору мутным взглядом. Прибрела к землянке, пошарила под стрехой, затолкала рогожу в щель.
У колодца вытащила бадью, опустила лицо в воду, напилась и поплелась обратно. Споткнулась, упала и захрапела, раскинув тело посереди двора.
– Убью паскуду! Придушу, как жучку!
Малафей остервенело бил ее босыми ногами, отшвыривая виснущую на нем, орущую Палашку.
– Девку щяс покалечу! Говори, чего сперла?
– Пусти, чорт, дай дыхнуть! Мужуки энто, мужуки…
– Каки таки мужуки? Что ночью были?
– Другие, кажись… – Она судорожно глотнула. – Я те шумнула, а ты ровно покойник… На двор пошла, гляжу, мужуки чужие. Они мене как стукнуть…
– Все брешешь, ведьма!
Он ударил ее, выдернул нож и раскрыл. Варвара оцепенела, острие уперлось ей под челюсть.
– Ой, мамыньки! – завизжала Палашка.
– А ну, брось бабу! Не балуй… – раздался голос.
По двору шел командир, Крячихин постоялец, в сопровождении двух бойцов. Люди в красноармейской форме, пешие и конные, тянулись по дороге.
Малафей вскочил и исчез за домом.
– В прятки играть будем али как? Скажи свому мужику, чтоб сам вылазил, не то хужей будет…
– Мужик-то не мой.
– А мордовал как свою… – заметил командир. – Выходи, братец, не тяни волынку!
Малафей вылетел из своего укрытия и сломя голову понесся на огород.
– Стой, стрелять буду!
Навстречу ему из малинника встал широкоскулый бурят с винтовкой, и Малафей, вильнув как заяц, помчался к ограде. Боец приложился и выстрелил.
– Я те стрельну, холера косая, я те так щяс стрельну по темечке! – Малафей враз остановился. – Рази можно макаков энтих допущать до винта?
Командир спокойно ждал, пока он подойдет.
– Давно в бегах?
– В отпуску мы, – буркнул Малафей и кашлянул. – Грудя слабая…
– Документ имеется?
– В эшалоне сперли…
– Нету? И нечего трындеть… Оружие где? Сапоги на базар снес?
Подошел боец, что-то негромко сказал командиру, он обернулся. Красноармейцы столпились в риге над ямой.
– Чего там заховано?
– Невиноватая я! – завопила Варвара, заливаясь слезами. – Ой, горе мине! Провалиться мине, невиноватая!
– В Токарёвке потребиловку ограбили, милиционера убили…
– Энто не моя усадьба. – Малафей смотрел вдаль. – Я тута никого знать не знаю. По пьяному делу до бабе завернумши…
Солнце садилось, когда Малафея с Варварой вывели из землянки. Бородатый следователь с помощником что-то замеряли рулеткой, милиционер отгонял пришедших поглазеть баб и ребятишек.
Боец проложил дорогу через притихшую толпу. Арестованных усадили на телегу, конвоир шуганул Палашку, и Варвара с криком вцепилась в него. Стыд жег ее, она дралась и кусалась, и сразу стихла, как только Палашка оказалась у нее под боком.
Две бабы внесли в алтарь бачок с баландой, мордатая надзирательница стала на раздачу. Вокруг закипела толчея. Под сводами собора не замолкал гвалт бабьих голосов, усиленный гулким эхом.
Палашка вертелась около воровки Марфуши, кормившей грудью месячную дочку. На верхних нарах подрались девки, игравшие в карты, скатилась и упала бутылка. Старик в углу оторвался от книги, поднял белую голову с длинными редкими космами.
– Заделаю начисто! – истошно закричала Марфуша. – А ну, лярвы, стихли мигом!
В очереди за баландой соседка Стеша, немолодая крепкая баба, жаловалась Варваре:
– Корове телиться, теплынь такая, картоплю садить. Мужик ишо, не дай господи, запьёть… В середу судить обещалися, а все никак…
– А мы посеяться не поспели, земля порожняя стоить… Коли засудють – обратно нам зима голодная.
Варвара подставила кружку под черпак. В нос ударил запах воблы и гнилой капусты, она невольно отвернулась.
– Люди вона за добавкой стоять! – проворчала надзирательница. – Морду она воротить, тоже барыня на вате…
К белому старику подошли две немолодые монахини с мисками. Он благословил их баланду, они по очереди приложились к его руке.
– Ваньшина! Баранчикова! На допрос!
Боец ЧОН, парнишка с соломенным чубом, весь в веснушках, перешагивая через лежащих, пробирался по проходу между рядами нар.
– Хуч на белый свет поглядим, прогуляемся… – обрадовалась Варвара.
– Ваньшина, кому говорят? А ну, зараз!
Марфуша подняла от груди раскрасневшееся, мокрое от пота лицо.
– Обождешь. Али крючок свой сунешь заместо титьки? Дак она ишо неприучённая…
Палашка скакала на одной ножке, обгоняя редких прохожих. Они свернули, и народу на улице сразу прибавилось.
– Обратно в чеку? – приостановилась Палашка. – Уж водили…
– Тебе не спросили…
Мужики и бабы, мрачные, возбужденно тараторившие, стайками и поодиночке текли к площади.
– Куды энто все? – спросила Варвара у конвоира. – На базар?
– Базар-то в Заречье, на другом конце…
На площади перед зданием бывшего окружного суда, занятым ЧК, было полно народу, а с прилегающих улиц все прибывали люди. Сзади нажали, поток закрутил их и понес. Они оказались затиснуты между бабами и огромным мужиком с рыжей бородой.
– О, ишо один вышел, в сбруе, ровно мерин… – язвительно говорил мужик.
На крыльце, бросая на толпу хмурые взгляды, разговаривал с мужиками человек в портупее, окруженный красноармейцами.
– Что он сказал? Что сказал? – спрашивала, таращась в лорнет, старуха из бывших, с напудренными щеками, одетая в солдатскую шинель.
Малый в кумачовой рубахе, подмигивая и скалясь, ловко работал локтями:
– Пироги стынуть, вино кыснеть! Драгоценныя, дозвольте пропихнуться…
Одной рукой он прижимал к груди штоф, другой тащил за собой лузгавшую подсолнухи девицу.
– Бесстыжая твоя рожа! – закричала баба с ребенком на руках. – Все идуть, а табе девок щупать?
Вокруг загалдели, набросились на парня:
– Ай ты татарин некрещеный? Матерь Божью заарестовали…
– Куманисты архирея увезли, живоносную забрали…
– Мы – как народ, – оробев, бормотал малый. – Как все, так и мы…
Впереди раздался негодующий рев, сухо щелкнул выстрел. На крыльце ломали двери.
– Несуть, несуть!
На лестнице показались мужики, тащившие на руках тяжелую икону.
Осеняя себя крестом, рыжебородый мужик запел:
– За-ступ-ни-це усердная, Мати Господа Вышнего…
Бабы с готовностью подхватили, хор полился над площадью:
– …За всех молиши Сына твоего…
У крыльца началась давка. Мужики расчищали путь, сыпя подзатыльники без разбору. Все рвались прикладываться, бабы с воплями протягивали детей:
– Матушка, спаси люди твоя! Покрый нас от всякого зла!..
С крыши, захлебываясь, застучал пулемет. Началась паника, народ бросился врассыпную, топча упавших. Отчаянно завыла Палашка – старуха повисла на ней, хватая воздух ртом. Водоворот швырнул их к забору, но Варвара сумела выдернуть Палашку.
Зажав на плече намокающую кровью рубаху, рыжебородый мужик, огромный, страшный, на коленях полз к крыльцу и хрипел:
– Владычица, Матушка, все за тебе ляжем!..
Конвоир исчез. В переулке Варвара с Палашкой замешались в бегущую толпу.
На рассвете Варвара поливала махорку на огороде, бегала к колодцу. Ее мутило, она пережидала, закрыв глаза, переводила дух и упрямо крутила скрипучий ворот.
