Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– А ворчишь! – засмеялась Варвара. – С прибытком тебе, Давыд Лукич! Тьфу, чтоб не сглазить… И будешь ты у нас теперя о двух конях.
Он обернулся к ней, не мог сдержать неловкую счастливую улыбку:
– Корову, слыхал, привела?
– Погоди, и лошадь приведу.
– Энто с каких барышей? Али хлеба не забрали? Пожалели тебе?
– Куды там! Мальчонка ишо сиську сосеть, а с его уж три пуда разверстки положили да сены воз.
– В аккурат… – он злорадно усмехнулся. – Поманули, посулили, а прижали-то покрутей прежнего. Нет, энта новая начальство совсем никуды.
В землянке ребенок, узнав ее, замахал ручками и пускал пузыри. Она сунула ему соску из нажеванного хлеба.
– Ребятенок-то чей? – Лебеда спросил невзначай.
– Мамкин, – буркнула Варвара.
– Без мужика управилася?
– Угу. Слово знаю…
Серый пасмурный свет сочился в окошко под крышей. Она натолкала в печь соломы, схватилась за самовар. Лебеда взял шапку.
– Куды ишо? Снедать будешь?
– Какая ноне угощение… – Он с сомнением поскреб подбородок.
Ухмыльнувшись, она мигом вынула из печи котелок с вареной картошкой, из бочки в сенях добыла капусты и огурцов, толстыми ломтями нарезала соленого сома. Когда она брякнула на клеенку чугун с дымящейся похлебкой, Лебеда скинул тулуп.
– Под такие ба харчи, эхма!..
Она смерила его взглядом. И, нагнувшись к сундуку, со звоном припечатала к столу заткнутую тряпицей бутылку:
– Али я порядку не знаю?
– Истинно, анчутка… – он хрипло рассмеялся.
Варвара обиделась.
– Оченно досадно, Лукич, от тебе такие слова поганые слыхать. Брехня энто, наговоры! Живу как люди, одной надёжей живу…
– На кого? – Он усмехнулся недобро. – У тебе и нету никого, ни родни, ни мужика…
– Дюже ты злой, батюшка. – Она покачала головой. – Нехорошо…
Взяла луковицу и, содрав шелуху, принялась крошить ее в чашку с грибами.
– В Усмани на мыловаренном я работала. Жалованье не плотють, а заместо мыла дали, – заговорила Варвара сердито. – Пошла на базар торговать… и как раз облава. Мужчина с чеки, злющий как змей, в морду леворвером тычеть… Один дяденька сапоги тоже продавал. Энтот скаженный как ахнеть ему в грудя! Убил до смерти и как звать не спросился… – Она полила грибы маслом и подошла к Лебеде. – Сейчас он мине стрелить, а на квартере Паланька в тифу помираеть. Он как глянеть! У самого бубон под носом, глаза желтые, как у кота, – страсть! И велит отпущать, только заругался… Все она, заступница, Матерь Божья…
Лебеда угрюмо смотрел на нее исподлобья:
– Дура ты али как, не пойму? Али блажная навроде Мартынки-дурачка?
Он крепко взял ее за плечи и стал целовать в губы. Она замычала, грибы полились на пол. Он толкнул ее к лежанке, опрокинул.
– Охолонись, Давыд Лукич, чего ты… – бормотала она.
И покорно обмякла в его руках.
Лучина догорела и погасла, роняя искры. На дворе послышались голоса. Затопали в сенях, кто-то выругался, стукнувшись о притолоку.
Лебеду как подбросило, подхватив портки, он ринулся за печку.
– Э, хозяева, есть кто живой? – сказал один из вошедших в белевшей в полутьме овчинной папахе.
– Кого надо? – оправляясь, откликнулась Варвара.
– Четвертый Кабань-Никольский продотряд. Фамилие мое будет товарищ Бодунок, уполномоченный…
– Куды упал? – не разобрала Варвара.
– Кто?
– Который намоченный…
– А за прибаутки веселые плетей под юбку получить оченно даже просто, – рассердилась папаха. – Ты, что ль, хозяйка?
Она зажгла новую лучину. Разгоревшись, огонь осветил уполномоченного в полушубке и папахе и двоих в шинелях продармии.
– Короче, согласно приказа упродкома, предлагается тебе добровольно сдать хлебные излишки.
– Обратно лишки? – ахнула Варвара. – Иде ж на вас напасешься? Разверстку забрали, с детей малых по три пуда, да сена, а после обратно отряд, вроде как вы, ишо два куля увели, да просы, да картошек…
Бородач в буденовке, как завороженный, заглядывал куда-то ей за спину. Отодвинув ее, он шагнул вперед, схватил картошку. Его товарищи очутились у стола и стали молча запихивать в рот все, что попадалось.
Варвара, остолбенев, смотрела, как пустеют миски.
Бородач понюхал самогонку, налил и поднес уполномоченному:
– Хлеба у их нету, а самогонка пожалста…
– С бураку она, не с жита, – заметил бородач. – Орёлик, подбрось огурца…
Третий был румяный парнишка с пушистыми девичьими ресницами.
– Давыд Лукич, чего ты робеешь? – не выдержала Варвара. – Ступай покушай, покуда они все не подмели.
Все трое, как по команде, перестав жевать, обернулись к Лебеде, застывшему у печки.
– Кто таков? Покажь документ…
– Гляди не подавися, – насмешливо сказала уполномоченному Варвара. – Сосед до меня пришедши. Али запрещёно?
Покосившись на Лебеду, он ловко подхватил ртом горсть капусты.
– Сдай чего положено, блядовать после будешь. Сосед он али кто, пущай котится до своей хаты… Короче, с твово двора пять пудов хлеба, картошки три пуда и полсотни яиц.
Лебеда помедлил у порога и, оглянувшись на Варвару, вышел.
– Яичек соберу сколь есть да куль картошек, – сказала она. – А хлебушка у самих давно нету…
– Попу в бороду плакайся… – Уполномоченный разливал самогонку. – Не сдашь добром – будет тебе обыск и конфискация скотины. Да за варку самогона штраф…
Бородач на корточках подбирал грибы с полу.
– Глянь, опёнки с маслом наземь кидають! Им бы наш паёк, гадам…
В сарае парнишка разворошил сено и разглядывал землю, искал следы лопаты.
– Разорять-то зачем? – не утерпела Варвара. – Ох вы, дармоеды…
Уполномоченный Бодунок стоял посереди двора, уставясь вверх – под стропилами риги лазил бородач. Он спрыгнул, покачал головой:
– Пусто…
– Она думает, обдурила нас, как лопоухих баранов… А я по роже кулацкой чую – хлеб у ей есть! Тащи корову…
Когда Пеструху вывели из сарая, Варвара не выдержала и с криком вцепилась в бородача. Он ударил ее, она полетела в снег.
На кладбище за церковью ревет реквизированная скотина. Бабы облепили ограду, ругаются и плачут.
– Кобыла вон поросеночкя зашибла! – кричит баба продармейцу. – Тебе, обормота, глядеть за ими приставили, а ты ворон считаешь… Шугани кобылу-то!
– Куды ж ты их гоняешь, дурень! – говорит другая. – Сенца бы принес, ты накорми, а после гоняй…
Варвара не сводила глаз со своей коровы. Раскорячась и свесив голову книзу, оробевшая Пеструха косилась на оравших у нее под ногами гусей.
Пегий бычок-трехлеток носится среди могильных крестов, наводя страх на свиней и кур, то застывает как вкопанный, то бросается на ближайшую корову, лезет ей на спину.
– Матрена, уйми свово! – смеялись бабы.
– Вишь, приспичило ему, чорту, – улыбаясь, ворчала Матрена.
К калитке протиснулась запыхавшаяся баба в сопровождении бойца.
– Картошку сдала?
– Все как есть, истинный крест, кушайте на здоровье, сыночки…
Часовой слюнил карандаш, отмечал в бумажке:
– Которая твоя?
– У мине ишо кабанчик арестованный…
Ей выводят корову к воротам, ловят кабанчика. Бабы провожают ее завистливыми взглядами.
– А моя-то Рогулька… Не могу, серца обрывается! – всхлипывая, сморкается в юбку Крячиха.
Мимо прошел боец, она закричала ему:
– Хуч курей отдай, зараза!..
На площади стоят несколько саней, горят костры. Продармейцы греются у огня, кормят лошадей, грузят кули с хлебом. Бабы и старики, окружив продагента, говорят все разом, хватают его за грудки:
– Допреж вас ишо приходили и брали все, что плохо лежить и хорошо лежить, без разбору! – брызгая слюной, кричит ему в лицо старуха. – Только пили да проказничали, девок понапортили!
– Мы к вам за хлебом не ездиим, и вы к нам не лезьте, не то костей ваших не найдуть!
– Чего мелешь, ведьма? – осаживая лошадь, зычно говорит подъехавший командир. – Которые будут контру пущать – с собой до чеки прокатим…
– В губернии неурожай, это факт известный, – с горячностью вступает продагент. – Но в Нижнем – голод, в Петрограде рабочий стоит у станка не евши, голодают дети…
– А наши? Ай мы не люди?
– При Николае чего-чего не было, мужик на базар поедеть, всего накупить, и бабам ситцев, и ребятам кренделей, а ноне сунься! Ни карасину, ни железного товару…
– Уходите с наших местов, вы – бандиты, – сиплым басом говорит дед Лыков, и бабы притихают. – От вас спокою нету, один разбой, шляетесь по нашей земле, на наше добро заритесь…
– Распоясался… – Усмехаясь, командир кивает на деда. – Не боится, старый хрен…
– Крестьяны – главные хозяева на земле, – упрямо хрипит старик. – Революцию исделали для крестьянства, а теперя вышла измена…
У весов вспыхнула драка, мужики набросились на учетчика.
– Чего там еще? – спрашивает командир.
Рябой, худой мужичонка с оспинами на лице отряхивает шапку от снега.
