Наталия Терентьева - Ласточка
Сколько всего здесь делать нужно… Внешнего забора с калиткой пока нет, надо ставить. Цемент, который щедро выделил глава городского поселения, когда еще пригодится, если вообще пригодится. Что Оля будет с ним делать? Разве что помощники найдутся. Пообещал глава помощь, но так неопределенно… По первости можно действительно жить в бане. Там есть печка, вчера они ее слегка подтопили, набрав палок и веток поблизости, за задним двором.
Анна вздохнула. Надо надеяться, что Оля как-то справится со всем. Что жизнь, пробудившаяся в ней, заставит ее собраться и начать жить заново. Анна оставит ей денег, сколько у нее есть. Вот, пригодились все-таки деньги, которые она брала из дома просто так, не зная, что ее ждет впереди.
* * *Оля, шумно дыша, обливалась слезами, вытирая их рукой, рукавом, полотенцем, которое протягивала ей Анна.
– Прекрати немедленно. Даже нехорошо. Как будто провожаешь меня навсегда.
– Навсегда… Знаю, что не увидимся…
– Не говори ерунды. И увидимся, и услышимся. Есть же у тебя телефон теперь?
– Есть, – кивнула, всхлипывая, Оля. – Миша отдал старый.
– Вот. И номер есть. Будешь мне звонить. Письма писать. Каждый день. Договорились?
О том, что ее собственный телефон давно лежит отключенный и это залог ее спокойствия – полный отрыв от того мира, Анна старалась не думать. Ну что ж, придется включить теперь. Она же дает слово.
– Да… – всхлипнула Оля.
– Вытрись и не реви. Не надо в дорогу слезами провожать. Вон Виталика напугала.
Оля изо всех сил прижала к себе мальчика.
– Что теперь с ним будет? Ты приезжай ко мне, если что, слышишь?
– Ага, – засмеялась Анна. – В бане жить будет у тебя?
– Я дом построю, – наклонив голову, сказала Оля. – Миша сказал, будет сам строить…
– Раз Миша сказал… – Анна потрепала девушку по мокрой щеке. – Хорошо. Он не болтун. Сказал, – значит, сделает. Все, больше не реви. Не о чем реветь. Я жива, здорова, о тебе буду думать…
– Да? – Оля с надеждой разулыбалась.
– Да. Конечно. И… вот еще… – Анна внимательно посмотрела на Олю. – Ты ведь не поедешь к Дионисию?
Оля стала краснеть, прятать глаза.
– Ну что ты, что?
– Да грех какой… Что ж это я… То с одним, то с другим… Грех…
– Оля! – засмеялась Анна. – Что у тебя с одним и с другим было, ты что говоришь? Влюбилась? И что теперь? Ты молодая, тебе положено, так устроен человек.
– Правда? – обрадовалась Оля.
– Правда. Поможет Михалыч дом поставить, так и отлично. На свадьбу зови, приеду.
Оля закрыла лицо обеими руками.
Анна отняла ее руки и погладила девушку по щеке, по голове.
– Дурой только не будь, поняла? Себя уважай и береги.
Анна, заливаясь краской до ключиц, закивала головой:
– Миша хороший.
– Так и ты хорошая, зачем же тебе плохой. Все правильно. И все равно. Хорошего можно испортить, если разбаловать. Я включу телефон, и ты пиши мне каждый день, договорились?
Оля огляделась на своем искореженном участке.
– Зарастет все, правда? Раньше здесь яблоня была, погорела. А здесь вот курятник был…
– Сделаешь все, Оля. На работу устроишься, будут деньги хоть какие, потихоньку все сделаешь.
– Миша сказал, в детском садике в поселке можно работать. У него там связи…
Анна спрятала улыбку.
– Вот и хорошо. Так, все, нам с Виталиком ехать надо.
Оля долго махала им рукой, Анна оборачивалась и все видела большую фигуру в длинном голубом платье – Оля купила себе новое платье, когда ездила с Михалычем за плиткой, потому что это все продается в одном магазине. Плитку Михалыч отдал ей свою старую, а платье Оля выбрала красивое, в мелкий цветочек, мягко облегающее ее крупную фигуру.
Виталик скакал рядом, стукаясь то и дело об Анну головой.
– Ты сам не устал так прыгать? Зачем ты об меня стучишься?
Мальчик пожал плечами. Пройдя несколько шагов, он достал что-то из кармана брючек и протянул Анне.
– У меня вот что есть.
– Что это? – Анна пригляделась и ахнула. – Ну ты… Где ты это взял?! А?
– Нашел.
– Нашел?!
На руке у Виталика лежал золотой браслет. Анна взяла браслет в руку, рассмотрела его. Он был довольно увесистый, некрасивый, с крупными звеньями.
– Ты украл браслет? У кого?
Виталик исподлобья смотрел на Анну и молчал.
– Украл? Немедленно говори у кого? У Гали, у соседки? Ты что, в дом ее бегал?
– Я нашел, – проговорил мальчик.
– Конечно, да! Нашел браслет! Если бы все так браслеты золотые находили!
– Нашел! Нашел! – закричал Виталик.
Анна неожиданно для самой себя взяла мальчика за плечи и встряхнула изо всей силы.
– Как ты мне надоел! Бесполезно с тобой разговаривать! Можно только бить! Ты не понимаешь слов! Где взял, говори!
Она еще и еще встряхнула Виталика, он заплакал, попытался вырваться, Анна отпустила мальчика, тот отбежал от нее на некоторое расстояние и остановился, сел на землю.
– Некогда сидеть, – бросила ему Анна. – Автобус скоро, вставай и иди.
Виталик покорно встал и пошел за Анной на безопасном расстоянии. Когда она оглядывалась, мальчик отбегал назад. Как собака, подумала Анна, опять чувствуя в душе что-то очень неприятное по отношению к самой себе. Она остановилась и стала рассматривать браслет. Он был застегнут и порван у застежки. Конечно, его кто-то потерял. А мальчик нашел. Анна обернулась. Виталик, видя ее взгляд, присмотрелся, понял, что можно подойти, и подбежал поближе.
– Я нашел, – повторил он.
– Хорошо.
Анна обняла мальчика, достала из сумки полбулки, протянула ему.
– Ешь. Дядя Леша нам в дорогу дал. На радостях, что я наконец уехала… – Анна невесело усмехнулась. Интересно все как в жизни… Не просчитаешь. Все можно учесть в своих расчетах, кроме того, что каждый человек – вселенная.
Мальчик заглотил булку, вытерся рукой. Анна вздохнула и протянула ему браслет.
– Бери свое богатство. Не показывай только никому, не хвастайся, это большие деньги. Спрячь куда-нибудь.
– Куда? – доверчиво спросил Виталик.
И правда, куда мальчик, у которого ничего нет – ни шкафа, ни полки, ни кровати, ни сумки, главное, нет дома, – куда он может что-то спрятать?
– Я не знаю, – покачала головой Анна. – Не знаю. Пошли, опоздаем на автобус, будем потом четыре часа маяться.
Она взяла мальчика за руку, рука его, как обычно, была ледяной.
– Ты замерз? – спросила Анна, пытаясь подавить в себе острую жалость, которая то и дело вспыхивала в ее душе, затмевая все остальные чувства.
– Не! – тряхнул головой Виталик. – А мы куда едем?
– В монастырь, куда же еще. Побежали! Вон автобус!
В автобусе Виталик сидел смирно, прислонившись к Анне головой, потом заснул. Женщина, ехавшая впереди, все оборачивалась и оборачивалась, Анне пришлось спросить:
– Что-то не так?
Та с сомнением покачала головой:
– Показалось, наверно… На вокзале жил у нас похожий… Бродяжка… Все ловили его, а он убегал… Не на вокзале его подобрали?
Другая женщина, сидевшая рядом, неодобрительно покосилась:
– Что говорите-то? Как матери такое слышать?
Анна открыла рот, чтобы сказать, что мать Виталика сейчас бегает неизвестно где и с кем, да говорить ничего не стала, лишь покрепче обняла мальчика.
– Ошиблась… – Первая женщина снова обернулась. – Ваш сын, да? Но похож так на того мальчика. Мы все его боялись. Встанет рядом с кем-то, глядь – и кошелька нет…
– Да что же его полиция не поймала? – удивилась вторая.
– Как его поймаешь?
– Так он же вроде на вокзале жил?
– Он то в одном туалете ночевал, то в другом, уборщицы его подкармливали. Похож…
Виталик хлопал глазами, слушая женщин, ничего не возражал.
– Зачем вы так! – искренне сказала Анна, с сомнением глядя на Виталика.
А ведь и правда это мог быть он. Его мать наверняка не первый раз так бегает. Мелькнувшая незамедлительно мысль испугала Анну, и она попыталась ее прогнать. «Моя мысль пугает меня, и я ее хочу прогнать, да не могу… Как удивительно созданы наш мозг и наша душа. Я не хочу думать о том, что жалкий, маленький, бедный мальчик нуждается во мне, что у него с детства искорежена вся жизнь, все изломано. И я не могу не думать об этом. Я – это кто? Кто не хочет об этом думать, или кто не может не думать?»
– Сын, значит… – уточнила первая женщина. – Сын…
Анна прикусила губу, чтобы промолчать. Чтобы не сказать лишнего, злого, несправедливого. Женщина вообще ни в чем не виновата. Никто не виноват. Главный закон жизни – несправедливость. По отношению к некоторым этот закон утраивается. Почему? Кто же знает? Христиане говорят: – Бог больше любит, посылает испытания. Что говорят другие конфессии и неверующие? Даже если и чуть иное, суть одна. Бороться с этой несправедливостью человеку не под силу. Можешь смириться – тебе же лучше. Будешь роптать – измучаешься, ничего не изменив. Разве что принять эту несправедливость как закон, как смену дня и ночи, как отражение чего-то, что мы поднять просто не в силах. Почему-то мы созданы так, что способность страдать – это неотъемлемое свойство человеческой души. Страдает ли цветок, бабочка, полевая мышь? Кто знает. Но человеческий удел – это страдание, пока человек жив, он страдает. Чем тоньше душа, тем больше страдание – о себе, о своем несовершенстве, о других, о мире и его несовершенстве.
