Александр Солин - Неон, она и не он
– Прости, что связалась с плохим человеком… – повинилась она и попыталась в свое оправдание привести некоторые доводы, которые в голове у нее притворялись убедительными, а покинув ее, тут же обнаруживали свое сомнительное нутро. Далее поблагодарила за сон, которым он оторвал ее от этого человека и спросила, того ли мужчину, с которым она познакомилась в парке, он ей послал, и если да, то как понимать историю, приключившуюся с ней не без его, Володи, участия. Описав, как могла свое смятение, она перешла к самой важной части визита.
С умершими можно разговаривать, зарываясь лицом в их одежду, трогая их вещи или глядя на их фотографии; получив знамение их оккультного интереса или просто прогуливаясь с ними в парке под шорох серафимовых крыльев. Можно сказать, что само обращение к мертвым есть признание существования мира более могущественного, чем наш. Признавала ли она этот мир? Скорее нет, чем да, и если обращалась иногда к небесам, то лишь следуя, как и большинство смертных, запасливой предусмотрительности, именуемой суеверием. И если она решилась просить Володю оставить ее в покое, то только потому, что другого средства вылечиться не видела.
А между тем старинный дельный рецепт гласит, что поврежденный неистовой любовью лобный участок мозга замечательно лечится новой неистовой любовью. Но надо быть циничным и неотпетым атеистом, чтобы не думать при жизни о загробном пристанище, следовать старинным дельным рецептам, не рассчитывать на помощь мертвых и, некрасиво разлагаясь в соответствии с законами химии, подтверждать свою скучную правоту усмешкой голого черепа.
Обычное дело просить бога, богородицу, апостолов или святых, но попробуйте со всей серьезностью обратиться к душе дорогого вам человека без того, чтобы у вас по телу не побежали мурашки! Было вовсе не жарко, но она, сотрясаемая волнением, уже вспотела.
– Володенька, хороший мой, прошу тебя, отпусти меня, дай мне жить дальше, ведь он любит меня не меньше, чем ты… – уставившись глазами на могилу, умоляюще забормотала она, краснея и чувствуя себя скорее глупо, чем истово. Она что, всерьез верит, что он здесь и слышит ее? Она – современная, деловая, успешная, расчетливая и, если надо, циничная женщина, краса и гордость узкой питерской юридической общественности?
– Зачем ты послал мне сон, зачем разрешил любить? – бормотала она, ощущая, как с висков на щеки тронулись капли пота.
– Все равно как тебя я никого уже не полюблю… – торопилась она, ежась взмокшей спиной.
– Отпусти меня, Володенька, отпусти, если любишь… – не громче ветра прошептала она и, сорвав с головы платок, принялась им обмахиваться…
Там же, на кладбище она зашла в небольшую, не выше высоких сосен малолюдную церковь, где поставила свечку за упокой Володиной души.
Застыв возле кануна, она печально смотрела, как одиноко и тихо тает ее свеча, когда вдруг заметила батюшку, плечистым сутулым вороном направлявшегося к алтарю. Подхваченная неожиданным порывом, она устремилась к нему наперерез и предстала перед ним во всей своей грешной страдающей красе.
– Могу я спросить вас, батюшка? – обратилась она ангельским голосом.
– Спрашивай, дочь моя, – клубясь седеющей бородой, прогудел тот.
– У меня шесть лет назад погиб жених, которого я очень любила. Из-за этого я теперь не могу полюбить другого человека, который любит меня. Мне кажется, что мой покойный жених не хочет меня к нему отпускать. Что мне делать, батюшка?
– Не возводи напраслину на мертвых, дочь моя, – сверкая круглыми очками, загудел поп, – они уже предстали перед судом божьим и души их теперь пребывают в царствии небесном. Жених твой не может тебе мешать – ты сама себе мешаешь. Любовь человеческая – дело богоугодное, а сохнуть по усопшему – грех. Послушайся сердца и полюби…
– Тогда благословите меня, батюшка, на любовь! – воодушевленная, жарко произнесла она.
– Во имя отца, сына и святого духа… Аминь! – перекрестив, сунул ей руку поп.
– Спасибо, батюшка! – неловко припала она к пухлой руке.
Вечером к ним с трехлетним малышом на руках прибежала Вера. Отливаясь молочной материнской полнотой, она воскликнула, обнимая Наташу:
– А ты все такая же красавица!
Часов в восемь позвонила Мария и захотела знать, почему, придя кормить кошку, она обнаружила в квартире следы пребывания ее хозяйки. Наташа почти весело пояснила, что она немножко поссорилась с женихом, но что это дело временное и что завтра она будет дома.
Ночь она провела в их с Володей кровати и, засыпая, долго ворочалась и вздыхала. К счастью, призрак, всю ночь просидевший у ее изголовья, за все время ни разу ее не коснулся.
Наутро в первой половине дня они все вместе посетили могилу, и перед уходом она, глядя на Володину фотографию, произнесла про себя:
«Прощай, Володенька, и прости – больше я к тебе не приду: мне нужно жить дальше…»
Распрощавшись с его родителями теперь уже, кажется, навсегда, она тронулась в обратный путь – через изумрудные карельские холмы, сквозь густо-зеленую в желтых мазках природу, похожую на черноволосую матрону с первыми признаками седины. Весь путь воодушевление не покидало ее.
«Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо!» – твердила она, собираясь позвонить жениху, что называется, с порога. Он услышит в ее голосе искреннюю искупительную дрожь и все поймет. Он обязательно все поймет и простит, мерещилось ей. Ах, каким прекрасным, каким бурным будет их воссоединение, думалось ей. «Прости меня, Димочка!» – скажет она. «Прости меня, Наташенька!» – ответит он, и очистительная, светлая влага покаяния прольется из их глаз.
В город вернулись отдохнувшие ветра. Они с воодушевлением носились по улицам, толкались на площадях и скверах, дружески трепали высокие липы и тополя, проверяли чердаки и крыши, громко хлопали дверьми, находя перемены, взвывали «Вау!» Когда она добралась, наконец, до дома и взялась за телефон, вся ее решимость внезапно испарилась. Что нового скажет она, кроме того, что уже сказала? Что нового скажет он, кроме того, что уже сказал? Наутро она и вовсе подумала:
«Если бы все было так просто – побывала на могиле и вылечилась!»
Батюшка прав – все дело в ней самой, и ей решать, кого любить, а кого нет. А любить она, к счастью ли, к сожалению ли, может только мужчин определенного типа, и жених ее ни с какой стороны под этот тип не подходит. Вернее, его любви, нежности и заботы недостаточно, чтобы занять место в ее сердце. Ее вредному, разборчивому сердцу нужны не только дары, но еще отмычка в виде внешнего образа. И получается, что все ее попытки полюбить жениха – не что иное, как насилие над собой, а значит, жених прав, когда твердит, что он не тот, кто ей нужен.
Выходит, чтобы оплодотворить тезис счастливой практикой, чтобы любить и быть любимой ей не хватает самой малости – второго Володи! Предположим, она отнесется к этому серьезно и предпримет хорошо оплаченные поиски человека, похожего на него (даже странно, как она не подумала об этом раньше!). Но даже если она поднимет на ноги все брачные конторы мира и найдет его физическую копию, это будет человек заданной потребительской ценности – этакий польщенный ее поклонением идол, о ноги которого она, закрыв глаза, станет тереться, как кошка. Только вот чем он будет ее кормить?
Можно предположить, что при самом удачном стечении обстоятельств и с помощью изнемогающего воображения она какое-то время будет счастлива, но потом неизбежные несовпадения эрзаца с эталоном заставят ее морщить нос, а там недалеко и до разочарования, как это случилось с ней несколько дней назад. Невообразимые перипетии, которые ждут ее на этом пути, могли бы стать сюжетом дамского романа, где, как известно, все возможно и все хорошо кончается, но не маяком для ее тридцатипятилетней бездетной яхты. Уж если она не сподобилась сделать этого раньше, то теперь, когда ей нужно торопиться, и вовсе поздно. Не практичнее ли иметь рядом с собой того, кто любит ее так же, как Володя и в этом смысле является его двойником? Такого, как ее жених, например? Безусловно, после Володи он – лучший.
Почему-то она была уверена, что вернуть его не составит труда, что он ее по-прежнему любит, и что стоит ей как следует покаяться, он обязательно вернется. Наташе казалось, что теперь, разоблачив свою ахиллесову пяту, ей будет легко избегать коварных приемов, способных оторвать ее от земли. Тогда что мешает ей позвонить первой? Не спеша искать его великодушия, она говорила себе:
«Да, я виновата. Но он тоже виноват – нельзя быть безвольной игрушкой обстоятельств и отказываться от любимой женщины из-за сомнительного прекраснодушия. Тоже мне, князь Мышкин нашелся!»
Иными словами, ее загробная психотерапия ничего не добавила к недостающей массе темной материи ее любви, а лишь еще более искривила то порочное пространство, в котором она находилась и вырваться из которого так желала. В таком состоянии она появилась в понедельник на работе и зажила давно забытой беспризорной жизнью.
