Александр Солин - Неон, она и не он
Таковы были те вялые выводы, с помощью которых он пытался перелицевать стертые до крови участки души. Однако в отличие от прошлого потрясения он не укрылся в загородной берлоге, а, напротив, иногда выходил на улицу и бродил среди людей. Он даже обзавелся грустной усмешкой, считая ее порождением мудрости. Правда, мудрость его, если принюхаться, заметно отдавала виски. Безнадежные дни цвета мрачного отчаяния сменялись полосатыми ночами из бессвязных нагромождений того, с чем ему не доведется встретиться и чему не суждено сбыться.
Он хотел возбудить в себе ненависть к ней и преуспел, возненавидев американского соперника. Как и в прошлый раз, он пытался возвыситься над ней и, кривя губы, спрашивал себя: «Ради чего страдать? Ради смазливого личика и складной фигурки? Да с какой стати? Ведь они не более чем привлекательные приложения к ее лону – главному предмету мужского вожделения! Да разве она одна такая?! Ирина в этом смысле мало чем ей уступала, а ласками и вовсе превосходила эту скупердяйку, которая экономила даже на поцелуях! Шлюха, вздорная ученая шлюха!»
Однако процесс унижения, как неисправный двигатель почти сразу же глох. Призрачное лицо невесты догоняло его одинокий, застрявший среди бескрайней тоски автомобиль и заглядывало через стекло. Стараясь не глядеть на нее, он спешил заправиться спасительным горючим и возобновить похожее на бегство движение вспять – туда, где он никого не любил и был любим другими. Только ведь любовь, как загар – ее невозможно смыть за один день даже бутылкой виски.
Он никого не хотел видеть и не желал ни с кем говорить, и никакой набор культурных ценностей не мог возвысить его в этот раз до высот светлой грусти, откуда так хорошо просматривается прощение. Он пил и курил, курил и пил, изгоняя из себя прилипчивый образ коварной невесты и пугая мать запущенным молчаливым видом. В этом глухом, слепом, бесчувственном состоянии он прожил две недели, всячески противясь соблазну позвонить ей и попытаться склеить разбитую чашку, осколки которой она ему с небольшим опозданием предъявила. Склеить для того чтобы если и не пить из нее, то хотя бы угрюмым созерцанием смягчить боль утраты. И он бы так и поступил, если бы желал ее тела, а не сердца. Но ему не заставить ее себя полюбить! Ей нужен другой, и она бессознательно будет искать его всегда, пожелай она даже выйти замуж за него. Так он думал, и такой вынес приговор, который, хватаясь за телефон, каждый раз зачитывал себе, подкрепляя его мысленной иллюстрацией ее с американцем достоинств. В глазах у него темнело, рука опускалась, и он, стиснув зубы, отступал, ужасаясь тому безнадежному положению, в котором очутился…
А между тем она продолжала носить его кольцо, преследуя в числе прочих практические соображения: во-первых, не дать Феноменко повод возобновить свои приставания, ибо его связь с Лидией есть не более чем вызов ей. Во-вторых, отпугивать любителей познакомиться и, в-третьих, во избежание лишних вопросов со стороны знакомых и подруг. Да, поссорились, но не расстались – вот о чем красноречиво сияло молчаливое, одинокое кольцо. Разумеется, она могла бы поменять его на Володино. Но напуганная своей безотчетной и разрушительной верностью покойному, она теперь старалась избегать всяких намеков на него, а носить в таком случае его кольцо – все равно, что наркоману носить с собой в кармане дозу и шприц.
На следующий день она захватила врасплох удивленную Светку и попросила зайти, пообещав объясниться при встрече. Светка явилась, и она, как на духу выложила ей курортную историю их общей знакомой по имени Наташа Ростовцева, на которую смотрела теперь со стороны вместе со Светкой с жалостью и изумлением. Светка непривычно серьезно выслушала ее, обняла, и, гладя по голове, сказала с необычайным сочувствием:
– Бедная ты моя, бедная! За что же тебе такое наказание!
– Светка, мне страшно! Я думала, что ОН меня отпустил, а ОН не отпускает! – бормотала Наташа у нее на плече.
– Но ты же не изменила жениху!
– Нет, но могла! Ты понимаешь – могла, и это ужасно! Ведь я совершенно потеряла голову! – воскликнула она, всколыхнув тошнотворную, свежую память о своем позоре, не желая, между прочим, замечать, что измена, кончаясь на плахе, начинается в голове. Верна, но не безгрешна, ибо прелюбодействовала с американцем в мыслях своих – следовало ей сказать.
Светка оторвала ее от себя и, глядя ей в глаза, истово посоветовала:
– Тебе обязательно надо съездить к НЕМУ на могилу и помолиться в местной церкви!
Наташа неожиданно воодушевилась:
– Да, да, ты права, завтра же поеду!
Разговор не мог не коснуться жениха, и Светка его пожалела – мол, каково ему теперь. Наташа никак не откликнулась.
– Конечно, он обижен! – подобрала губы Светка. – Мой на его месте меня бы просто убил!
Наташа молчала, и Светка сказала:
– Выходит, ты его все-таки не любила…
Наташа не отвечала, устремив взгляд куда-то вдаль – туда, где сейчас предположительно мог находиться ее бывший рыцарь.
– Ты понимаешь, он не ругался, не кричал, сказал только, что это он виноват, что не сумел меня удержать… – пробормотала, наконец, она.
– Ну, вот видишь! – оживилась Светка. – Настоящий хомо сапиенс!
– …И почему-то вбил себе в голову, что он не тот человек, который мне нужен, и должен отойти в сторону, чтобы не мешать…
– Вот ничего себе! Как это понимать?
– Как хочешь, так и понимай!
– Может, он просто захотел свалить под шумок? Может, ты ему надоела? – простодушно предположила Светка.
– Нет, Светка, не надоела… – скривилось Наташино лицо, и она заплакала. – Господи, какая я дура! – бормотала она сквозь всхлипывания, наблюдая, как мимо ее мысленного взора с реактивной скоростью мелькают избранные эпизоды их безмятежного сожительства.
– Ну, так бери телефон и звони – так, мол, и так, приезжай, мне плохо без тебя и все такое!
– Да?! А завтра встречу человека похожего на Володю, и опять все к черту? – бубнила Наташа сквозь слезы.
– Ну, не знаю! – развела руками Светка. – Тогда поезжай на могилу, а там видно будет…
Взяв с подруги слово, что та никому ничего не расскажет, Наташа после ее ухода позвонила в Подпорожье и предупредила, что завтра приедет.
32
Нетерпеливым утром она, знакомая с дальней дорогой лишь понаслышке, прыгнула в машину и понеслась через северную золотую осень в Подпорожье искать средство от владимиромании. С небольшими остановками она за четыре часа добралась до города, где не была уже четыре года. Подкатив к дому его родителей, она вошла в сонный, пропахший обедом подъезд, поднялась на второй этаж и позвонила в обшитую пожелтевшей вагонкой дверь. Ей тут же открыла мать Володи, и две женщины, обнявшись, зашлись в слезах. Вышел его отец и принялся их успокаивать. Последовали суматошные полчаса, в течение которых мать, выкладывая новости, порывалась накормить ее.
– Нет, нет! Сначала съезжу на кладбище, а потом посидим! – отказывалась Наташа, полагая, что на встречу с покойным надо являться пыльной, усталой и голодной.
Мать предложила ее сопровождать, но Наташа попросила дать ей побыть с Володей одной, пообещав поехать туда завтра всем вместе. Мать как могла, объяснила ей приметы Володиной могилы.
– Зачем? Ведь я и так помню! – отвечала Наташа.
– Ты долго у нас не была, дочка… – мягко обронила мать.
И верно: смущенная тем, с каким усердием неутомимая смерть осваивает выделенную ей территорию, Наташа нашла дорогую могилу в самом эпицентре смертельного землетрясения, накрывшего с тех пор добрый гектар поверхности. Она со стиснутым горлом проникла за оградку и, не замечая ничего, кроме его эмалевой фотографии, подошла, опустилась на колени, коснулась ее и тут же ослепла от слез:
– Здравствуй, Володенька, здравствуй, мой хороший…
Оплакав встречу, она села на скамейку и машинально отметила образцовый порядок, в котором содержалась могила. Тихое пасмурное небо нависло над кладбищем, усугубляя ее и без того слезливое настроение. Немного посидев, она поправила платок, сосредоточилась и приготовилась к общению, всей душой желая верить, что если духи существуют, то они не толпятся над спиритическими столиками, не гоняются по свету за родственниками, не надоедают чужим людям, а в ожидании, когда их навестят, мирно парят над сосудом, который им пришлось покинуть.
Сначала неуверенно, а затем с набирающим силу жаром она принялась рассказывать чистому внимательному воздуху, поверженному по буро-зеленым углам лету и обращенной к серому небу темной мраморной плите о том, что натворила за время разлуки.
– Прости, что связалась с плохим человеком… – повинилась она и попыталась в свое оправдание привести некоторые доводы, которые в голове у нее притворялись убедительными, а покинув ее, тут же обнаруживали свое сомнительное нутро. Далее поблагодарила за сон, которым он оторвал ее от этого человека и спросила, того ли мужчину, с которым она познакомилась в парке, он ей послал, и если да, то как понимать историю, приключившуюся с ней не без его, Володи, участия. Описав, как могла свое смятение, она перешла к самой важной части визита.
