Маргарита Хемлин - Про Иону (сборник)
Клару захлестнула боль, все нутро нестерпимо пекло. Ее скрутило, и она еле сделала шаг, еще шаг до кровати.
И потеряла сознание.
Когда очнулась, не сразу сообразила, в чем дело. Она лежала на полу, у самых ее глаз оказалась ножка кровати и то место, где ножка стоит на полу. Клара схватилась рукой за ножку, потому что больше не за что.
Услышала голос Вагрича:
– Очнулась? Наверное, зацепилась за что-то, упала.
Я под голову посмотрел – крови нет. Но на всякий случай не трогал тебя. Встать можешь? Или лучше не вставай.
Я врача вызову. Может быть сотрясение. Тут быстро приезжают.
Клара секунду прислушалась к себе и поняла, что боль отступила вдаль.
– Не надо никого. У меня желудок больной, обычный приступ.
Клара никак не отпускала ножку кровати, и Вагрич оторвал ее руку с усилием, чтобы помочь перебраться на постель.
Клара лежала тихо, прислушиваясь к внутренностям. Вагрич – рядом.
– Ты, когда падала, повалила свечи, я их обратно поставил. Смотри, как красиво. Белые, с черным нагаром.
Клара посмотрела на тумбочку и на свечи общим взглядом.
Вагрич гладил Клару по голове, по плечам, что-то говорил по-армянски. Вероятно, объяснял, как ему важно сейчас быть с женщиной. Клара не противилась. Когда семя Вагрича исторглось в нее, боль ушла окончательно, внутри стало совсем тихо, ничего нигде не жгло.
Вагрич торопливо оделся.
Сложил огарки в холщовую торбочку. Объяснил, что спешит в церковь святого Саркиса, там хочет поставить их, чтобы дать им догореть до конца в армянском песке из Эчмиадзина.
Клара обрадовалась, что Вагрич забирает свечи с собой.
– Завтра приду пораньше. Отдыхай.
Клара не ответила.
Ночью ее рвало желчью и слизью. Сил не осталось совсем. Клара провалилась в забытье.
Проснулась на рассвете от голода. Вспомнила, что в ванной пакет с продуктами. Но он оказался весь забрызган нечистотой, которая из нее вышла ночью, и, хоть она понимала, что внутри пакета чисто, есть расхотелось.
Лежала на кровати без мыслей, с твердым решением Вагрича не пускать.
В дверь постучали в семь часов утра. Клара сжалась под одеялом. Стук продолжался. Громче, громче. Клара услышала голос Вагрича:
– Клара! Клара! Открой!
Постучит и уйдет, успокаивала она себя. Но Вагрич не уходил, колотил в дверь.
Потом послышались удаляющиеся шаги.
Через несколько минут зазвонил телефон. Звонил и звонил. Звонок был как сирена. Клара укрылась с головой, но так оказалось еще хуже, потому что она не видела телефона и ей казалось, что звук идет из нее самой.
Опять стало тихо.
Она встала, побрела в ванную. Открыла холодный кран на полную мощность, но вода еле текла. Плеснула в лицо водой, снова прилегла.
За дверью спорили уже двое. Вагрича она, конечно, узнала. Второй говорил тише – успокаивал Вагрича.
Щелкнула карточка-отмычка – дверь распахнулась.
В проеме стояли Вагрич и служащий гостиницы. Служащий развел руками и, качая головой, стал выговаривать Вагричу. Подошел к кровати, пристально посмотрел Кларе в глаза и спросил:
– Гут?
– Гут, – ответила Клара и натужно улыбнулась. Служащий тронул за плечо Вагрича и вышел.
– Я сказал ему, что тебе плохо было еще вчера. Тебе нужна помощь. Кларочка, почему ты не открывала? Не слышала? Да?
– Ты оставишь меня в покое? – Клара с неожиданной силой толкнула склонившегося над ней Вагрича. – Что тебе от меня надо? Тебя здесь видели, ты мне ничего не сделаешь! Убирайся!
Вагрич сокрушенно пробормотал:
– Ты заболела. Это я, Вагрич. Ты меня не узнаешь?
– Да узнаю я! Ты псих. Уходи.
Вагрич присел на край постели.
– Куйрик-джан[23], ты плакала? У тебя лицо мокрое, и волосы. Я так хорошо плакал ночь до утра. Что я тебе сделал? Ты мне теперь родная. Я не псих. Честное слово! Я сейчас уйду, если хочешь. Ты злишься на меня, что я не говорю тебе про любовь? Да? Поэтому?
Кларе вдруг стало смешно. Она засмеялась. Сначала тактично, вполголоса, а затем громко захохотала.
– Нет, Вагрич, ты псих. Я не плакала. Я от унитаза не отходила. После всего, что ты тут устроил, ты псих.
– Ты про похороны? Я двадцать лет мучился, жалел, что не сказал слова, не попрощался как следует. А теперь сделал как надо. Их в картонных коробках хоронили, отдельного слова не сказали – очередь ждала. В разные дни, не семейно. И ты ругаешься, что я псих. Ты вообще нормальная, а?
Клара перестала смеяться и задумалась.
– Мы два сапога пара. Как по-армянски «брат»?
– Ахпер.
– Ну вот что, ахпер, я завтра вечером улетаю. Давай напоследок не порти мне удовольствие. Покажи что-нибудь в своем Иерусалиме, а то мне и рассказать дома не о чем будет.
Вагрич подумал и предложил:
– Пойдем в Старый город.
– Была я там. Хватит. Одни камни. Толкучка, базар. Ни деревца.
– Ну, камни. Это же история, куйрик-джан. Вот ты на шее не ветки носишь, а камни. Камни – самое красивое, что может быть.
Вагрич протянул руку к Клариной шее. Клара машинально схватилась за горло и только тут поняла, что не сняла бусы и они ей мешали дышать.
Завозилась с застежкой, дернула. Леска лопнула. Янтари посыпались в разные стороны. Клара хватала их руками, но камни сыпались и сыпались.
– Ну вот. Я их сто раз перенизывала. И на ирис, и на капрон, и на леску. Нужно новую застежку. Посмотри под кроватью, туда точно закатились.
Вагрич рывком поднял кровать одной рукой. Клара скатилась на пол. Зажатые в кулаках бусины рассыпались по всему номеру.
– Извини, куйрик, не рассчитал, ты посмотри сама, я подержу.
Клара собрала бусины в подол рубашки и жестом показала – опускай кровать.
Осторожно легла на матрац с камнями в подоле.
– Дай мне сумочку.
Вагрич подал сумку, Клара пересыпала туда янтарь, застегнула молнию.
– Ладно. Дальше. Что еще?
– Можно поехать на Мертвое море.
– Нет-нет-нет. И что за местность такая? Все мертвое. Хватит.
Вагрич выдвинул еще предложение:
– Поедем в Сад Роз возле Кнессета. Там розы со всего мира. Сейчас, правда, не сезон. Но многие еще цветут.
И деревьев там полно.
Клара согласилась:
– Подышим хоть.
Завтракать не стала, тем более Вагрич сказал, что не голодный.
Подышать удалось плохо. Только-только Вагрич разъяснил принцип орошения невиданного сада: к каждой травинке – своя жилка с водопроводом, – обрушился ливень.
Клара и Вагрич пытались переждать в беседке, но скоро надоело, и они двинулись обратно. Промокли до нитки. Вагрич бросился наперерез такси. Не ехали, а плыли по городу.
В гостинице встал вопрос о еде. Вагрич предложил сбегать в русский магазин на улицу Агриппас, но Клара не отпустила.
Аккуратно разорвала пакет в ванной, извлекла яйца, булки, сыр, масло и джем, вынесла в комнату на полотенце, как на подносе.
Поели с аппетитом, хоть и подчерствевшее.
Дождь лил и лил.
Клара ждала, что Вагрич проявит к ней интерес определенного рода, но он не проявлял.
Предложил посмотреть телевизор. Телевизор не работал.
Сидели молча. Вагрич собрался уходить, сославшись на дела, хотя Клара предлагала переждать стихию.
– Завтра увидимся, куйрик-джан, – твердо пообещал Вагрич.
Завтра ливень не прекратился. Вода хлестала не только сверху вниз, но и снизу вверх. Вагрич не пришел.
К вечеру воздуха не было, а была только вода. Клара опасалась, что водитель из турагентства не разглядит ее у гостиницы, если и доедет. Но обошлось.
В аэропорту на табло Кларин рейс отметили как задерживающийся. Два часа не начинали регистрацию.
Люди говорили, что бастуют грузчики багажа: «Швитуют, швитуют, гады!»[24]
Задерживали почти все рейсы.
Наконец началась регистрация. Но уже в накопителе снова объявили, что рейс сдвинули на неопределенное время. И в утешение добавили, что не только этот, но и Рим, и Мюнхен, и София тоже. Все в таком же положении.
Дядечка рядом с Кларой рассудил, что немцы тут своих не бросят, пришлют люфтваффе – и ауфвидерзеен. А мы будем сидеть, как всегда.
Клара не волновалась. Даже нравилось, что она находится между небом и землей и нет хода ни туда, ни сюда.
И пусть тут хоть потоп, а она когда-нибудь, когда передохнёт, улетит поверх воды.
Прощание еврейки
Рассказы
Третья Мировая Баси Соломоновны
В 1969 году вся страна готовилась к столетию со дня рождения Владимира Ильича Ленина. Собственно, до юбилея оставался еще год, но успеть предстояло много чего.
У Баси Соломоновны Мееровской были собственные соображения по поводу надвигавшегося юбилея. Она пребывала в уверенности, что в 1970 году, утром 22 апреля, начнется Третья мировая война.
Сидя за швейной машинкой «Зингер» и «комбинируя» очередное платье для внучек-толстушек, которые ни в один детский советский размер не влезали, Бася Соломоновна напевала:
– Майнэ страдание знает один только Бог.
Бася Соломоновна выходила во двор и беседовала с соседками. Слушали ее всегда внимательно, потому что Бася Соломоновна считалась умной.
