Евгений Шкловский - Аквариум (сборник)
Обычно в первый свой выезд на дачу Слава выкладывался по максимуму, как бы вынимая из своего застоявшегося-засидевшегося-занемевшего тела всю неизрасходованную энергию. Пахал, как трактор, почти не разгибаясь, а потом не в состоянии был разогнуться. Еще с неделю потом в мышцах медленно оседала болезненная, но при этом довольно приятная тяжесть, зато душа легчала.
Родители удивлялись его рвению («Молодец, сколько наворотил!»), тем более что оно вскоре иссякало – будто выплескивался полностью и на следующие разы уже не хватало. Его приходилось просить, убеждать, настаивать, чтобы он поехал. Но уже было скучно: ему устанавливался, как выражался отец, фронт работ – там вскопать, там разнести и разбросать навоз, там отпилить сухие ветки…
Если и делал, то только для родителей – им это было зачем-то нужно, хотя урожай с их огорода был настолько мал, что затраченные силы и время совершенно не окупались. Тем не менее родителям, в отличие от него, эти несчастные шесть соток с дощатым, насквозь продуваемым домиком, который в холодную погоду мгновенно выстужался, все эти черно– и красносмородиновые кусты, все эти грядки с огурцами, заботливо накрываемые полиэтиленовой пленкой, с петрушкой и кабачками, с клубникой, которая почти никогда по-настоящему не вызревала – ягодок пятьдесят, и смех и грех, – все это было им не просто дорого, но они, можно сказать, жили этим, регулярно таскаясь туда с субботы на воскресенье.
Если честно, не понимал он этого. В мире столько интересного, неизведанного и неиспробованного, что закабалять себя так, как они, – ради чего?
Странно: никто ведь из родителей, ни даже бабушки и дедушки, которых он знал и которых не знал, – никто на земле, в сущности, не жил. Родители матери были путейцами, где-то в Сибири, да по отцовской линии дед – химик, бабушка – преподавательница музыки. И вот на тебе – такая страсть к земле, к садоводчеству и огородничеству!
Впрочем, кто-то из предков наверняка все-таки крестьянствовал – просто он не знал, вот и все. Может, тот же польский инсургент, после каторги осевший в Сибири. Вообще прошлое не просматривалось, за дедами и бабками смеркалось, воды смыкались, как будто и совсем никого не было. Вернее, были, но в таком количестве, что никого в лицо не разглядеть. Огромная и бескрайняя толща, откуда они все произвелись, излились капля за каплей. И вместе с тем как бы один человек, вернее, два лица в одном – мужское и женское, не разберешь, одним словом. Всем был один прародитель, а кто был в нем кто и чем занимался – разве узнаешь?
Он и не выпытывал.
Существенней, кто он сам в предыдущей своей жизни, в предшествующем воплощении – вот что любопытно. А еще важней: что предстояло?
Пока, однако, все тонуло в неопределенности.
Голос летел в купол.
Луч сиял на белом плече.
ГОРЯЧО!Странную связь имеет душа с вещами, иные, кажется, ничего особенного и не значат, на них и внимания не обращаешь, зато если вдруг лишаешься, то долго не можешь обрести прежнее равновесие. Если бы у Артема похитили его любимые кирзовые сапоги, он бы, пожалуй, испытал не меньшее чувство дискомфорта, чем из-за пропавших икон.
Нет, не мог он успокоиться, смириться с мыслью, что они ускользнули от него окончательно и бесповоротно. Нет, не был он к этому готов. Да и чутье подсказывало, что они где-то здесь, поблизости: местные вряд ли знали им цену, свои же, если даже и догадывались, в округе все равно сбыть бы не смогли, а значит, раньше или позже иконы должны были всплыть.
Нужно было набраться терпения, но вот его-то Артему сейчас и не хватало. Как он мог успокоиться, пока все версии не проверены. Впрочем, и версий-то раз-два и обчелся. Рюкзаки он обследовал. Софья исключалась. Модест Ильич тоже (почему-то он был убежден).
Оставался Валера.
После инцидента у Николая Артем был зол на него, а это только подстегивало подозрения. Теперь ему даже хотелось, чтобы похитителем оказался именно он, а некто другой. Артем чувствовал, что Валера почему-то недолюбливает его, а значит, способен на все что угодно, тем более – пьяница, им, известно, море по колено. Если бы подтвердилось, что именно он, тогда бы злость Артема получила дополнительное оправдание: люмпен с криминальным уклоном. Ничтожество. Вор.
Разозлившись, Артем становился решителен и неукротим. В таких случаях он мог действовать без оглядки, словно отдаваясь стихии, которая захватывала и несла его. В этом было даже что-то упоительное.
Вариант с Валерой казался не только вполне реальным, но даже и наиболее вероятным. Нужно было проверить.
Вскоре и случай представился.
Все, кроме дневального Кости Винонена, ушли в степь, Валера в городе с каким-то поручением Софьи, Артему же нужно было составить опись вчерашнего захоронения, с вечера не успели. Костя, спокойный, немногословный парень, судя по всему, из простой семьи, занят был чисткой картофеля и за перемещениями Артема вряд ли мог уследить. Чистил он добросовестно, не то что другие, срезавшие по полкартофелины вместе со шкуркой. Софья правильно им втык сделала: если они будут так чистить картошку, то питание им дороговато встанет, все заработанное на еду и уйдет. Впрочем, им наплевать – уйдет так уйдет, зачем тому же Ляхову эти копейки, если у него папа, как сказала Софья, то ли кинорежиссер, то ли киносценарист. Так на кой ляд этому Ляхову еще тут особенно горбиться? Это для Кости, наверно, каждый рубль дорог, он и отработает его честно, не избалованный – хоть картошку чистить, хоть на раскопе.
А что касается Ляхова, то они с Софьей как-то долго обсуждали, зачем таким, как Роберт или тот же Дима Васильев, у которого папа тоже какой-то там деятель, зачем им ехать в экспедицию, тем более и археология им, в сущности, до лампочки, и вообще… Скорей всего, просто захотелось оторваться от родителей, пожить по своей волюшке.
Впрочем, даже если бы Костя и заметил, как Артем влезает в небольшую палатку Валеры, то тоже не страшно – мало ли что ему могло там понадобиться. Что ни говори, а он все-таки начальство, во всяком случае для Кости. Заместитель начальника отряда. Должность, конечно, условная, но тем не менее. К тому же Артем старше по возрасту и опять же специалист, не им чета…
Но Костя даже не смотрел в его сторону, сосредоточенно чистя картошку и сноровисто пропуская (как учила его бабушка) между пальцами тонко срезанную кожуру. «Вот так же, наверно, кто-нибудь проник и к нему, – подумалось Артему, – разве уследишь?»
В палатке Валеры не просто душно, но как-то затхло душно, прокурено насквозь, к тому же и перегар – кислый такой, тошнотный запах. Гремучая эта взвесь только подтверждала его мысль о распаде, вызывала мстительное, злорадное чувство.
В палатке не повернуться, к тому же в изголовье, где стояла на ящике «Спидола», были протянуты какие-то провода, видимо, ведущие к водруженному на столб снаружи «колокольчику», через который Валера вечерами врубал на весь лагерь свои любимые песни, хочешь не хочешь, а слушай: «Клен кудрявый да клен кудрявый…».
Артем почти профессионально обшарил раскладушку, аккуратно застеленную шерстяным одеялом, порылся в ящике, который Валера использовал как стол, и за ним, но ничего, кроме пустых водочных бутылок, разной автомобильной ерунды да многочисленных пачек «Примы», не обнаружил.
Быт Валеры был суров и аскетичен, пожалуй, даже в большей степени, чем у самого Артема. Откуда-то – то ли из ящика, то ли из-под подушки – вывалилась книжка, какой-то, судя по обложке, третьесортный детектив, заложенный в самом начале обрывком газеты.
В завершение и из-под раскладушки был извлечен небольшой чемоданчик, который наудачу оказался не заперт и, естественно, тоже был тщательнейшим образом исследован. Увы, кроме нательного белья и кое-какой другой одежды ничего, не обнаружилось.
Икон не было.
Их по-прежнему не было нигде.
Но Артем, несмотря на это, ощущал какое-то покалывание в груди – вроде нетерпения: вот-вот, сейчас, еще немного…
Но – не было.
Однако не свидетельствовало ли это самое покалывание, что он на правильном пути? Ведь именно такое покалывание и нетерпение он ощущал почти всегда на раскопках, когда, еще не будучи ни в чем твердо уверены, они тем не менее (как потом оказывалось) были близки к цели. Покалывание было знаком, физическим проявлением его замечательной интуиции, которая уже не раз подтверждалась.
И сейчас Артем чувствовал, причем очень отчетливо, что Валера явно замешан. Даже его противная ухмылка у Николая о чем-то говорила.
Короче, Валеру следовало потрясти. Серьезно. Впрочем, и способа особого не нужно изобретать. Спиртное. Валеру надо было просто как следует угостить, а там уж попробовать расколоть.
Словно в подтверждение перед его внутренним взором, смутно и сумрачно, всплыли темные древние лики – те самые…
Поманили.
Чуял Артем, сидя на сильно промятой посередке раскладушке, как раз там, куда сейчас вдавливалось его крупное тяжелое тело (в отличие от щупленького Валеры): близко иконы…
