Евгений Шкловский - Аквариум (сборник)
Между тем Слава вовсе и не кричал. В последние дни он, разочаровавшись в красках и слове, вдруг начал слышать в себе музыку. Да, именно музыку – красивые мелодии возникали в нем сами по себе, ни с того ни с сего, он завороженно вслушивался в их звучание и даже пытался как-то воспроизвести голосом. И это при том, что давно знал: слуха у него нет. У отца – да, тот и оперу любил, и пел хорошо. А Славе, как говорили, медведь на ухо наступил, хотя он тоже не прочь был что-нибудь изобразить. Наступил и наступил, что ж делать. Тем не менее он их слышал, мелодии. Можно просто напевать «ла-ла-ла», можно насвистывать, а можно нанизывать на них совершенно случайно приходящие в голову слова, и тогда выходило нечто похожее на оперную арию или вполне обычную песню. Двор мой двор вот и ты пожелтел не шумят больше липы и клены двор мой двор вот и ты опустел и заснул под дождя перезвоны…
Почему двор, при чем тут двор? Ну был двор, обычный московский двор с бабульками на скамейке, футбольной и детской площадками, черной голубятней, старыми раскидистыми тополями, по весне застилавшими все, как снегом, своим пухом, который они, забавляясь, поджигали. Двор… Однако вот пелось, и даже в рифму. Двор мой двор ты мне дорог сейчас сколько славных минут здесь прошло выручал меня ты не раз ты свидетель того что ушло…
Прошло, ушло – плохая рифма, Гриша Добнер, в стихах хорошо кумекавший, не одобрил бы. Но это ведь не стихи, это песня, наплевать на рифму, куда важней мелодия, а напевались эти слова очень даже красиво, сразу как-то теплей на душе.
Сочинялось буквально на ходу. Иногда вплетались разные другие знакомые мелодии, слышанные когда-то, запавшие в память, да и слова всяких знакомых песен тоже, нисколько это не мешало. Пожалуй, только музыка и могла выразить то самое, невыразимое, не оттого ли вместе с песней по позвоночнику волной прокатывались студеные пузырьки восторга. Он настолько глубоко погружался в эту стихию, что забывал обо всем прочем. В том числе и о грозном вездесущем оке, державшем его под постоянным наблюдением, всюду проникавшем, даже, как чудилось, в его мысли.
Он весь был на виду, не скрывался, не таился.
Нет, Слава Лидзь не кричал.
Он пел.
