Аякко Стамм - Право на безумие
Аскольд вдруг остановился, запнулся на полуслове…
Роман был почти готов. Оставалось лишь дописать концовку, эпилог, запечатлеть как удачное завершение долгого и трудного испытания их встречу, непременно сопровождаемую жаркими объятиями, длинными поцелуями и горячими слезами радости. А всю их дальнейшую счастливую жизнь до самой смерти можно оставить для деятельного домысливания читателю. Да, именно так и следует поступить, ведь читатель наш так активен, так красноречив, настолько богат воображением во всестороннем исследовании чужой жизни, что лишить его этого права было бы неучтиво… несправедливо.
Аскольд и не собирался лишать, всерьёз рассчитывая на благосклонность и творческий позитив читательской мысли. Но встречу, счастливое сретение двух любящих сердец предстояло написать всё-таки ему. Богатов вдруг понял, что не хочет ничего сочинять и придумывать. Недаром весь роман был результатом всамделишных фактических переживаний и проживаний, плодом не его писательской, а непревзойдённой жизненной фантазии, которая непредсказуемее, оригинальнее, талантливее любого гения. Ведь эту книгу пишет Сам Господь Бог.
Аскольд поставил многоточие в рукописи, выключил ноутбук и, наспех собрав чемодан, помчался в аэропорт. Он даже не успел написать ей, но сочинял на ходу строчки последнего письма из очень уж затянувшегося их эпистолярного романа.
«Отсюда мне остаётся только просить тебя… подожди меня ещё чуток. Я так долго шёл к тебе, так трудно выковыривал из раковины небытия, что даже такое, виртуальное свидание с тобой мне кажется нереальным счастьем. Что же будет всего через несколько часов?!.. Я уже сейчас, как тогда, в час нашей первой встречи, будто стою у стойки регистрации в отеле и всеми фибрами ощущаю рядом теплоту, предчувствие, страх, дрожь и поистине девичью слабость твоего тела, стоящего в преддверии чего-то иного, возможно, погибели… Нам предстоит испытать это состояние ещё раз… Белла, только по-настоящему влюблённым Господь даёт шанс пережить вновь и вновь самые счастливые моменты их совместной истории. Для большинства же история никогда не повторяется. Она только порождает воспоминания и даёт повод для горечи о безвозвратно ушедшем, утраченном. Мы счастливые люди, что можем переживать всё вновь и вновь, как будто в первый раз. Мне ещё предстоит великое блаженство отнести тебя на руках в душ и наблюдать, как кучерявятся твои намокающие волосы, как сверкает капельками нежная, почти прозрачная кожа, как закрываются глазки, и из груди доносится сладкий стон блаженства, великого девичьего блаженства впервые отдаться любимому… А потом я буду спать, а ты сидеть голенькая на краю кровати и задавать мне свои бесконечные вопросы…»
У него будет ещё возможность набить текст и отправить его уже из Домодедово, с последнего рубежа уходящего прошлого. А эпилог пусть сочиняет куда более Всемогущий Автор, Аскольд же потом словно послушный ученик лишь запишет, не теряя ни слова, не упуская ни единой буковки в гениальном тексте жизни. Ну, разве что присочинит малость, приукрасит чуть-чуть… Что ж, на то он и писатель.
Глава 32
Огромное здание аэровокзала крупного европейского города поражало своей грандиозностью, выверенной сочетаемостью отдельных эпизодов конструкции, в которой всё функционально, логично, а значит удобно для пассажиров и персонала. Особенно удивлял преизбыток свободного пространства и кажущееся ощущение малолюдности. Будто громадина ультрасовременного аэропорта по чьей-то нелепой ошибке поставлена тут для обслуживания третьестепенного малонаселённого городка, а вовсе не многомиллионного мегаполиса. По просторным светлым залам вальяжно прогуливались пассажиры, никуда не спеша, даже не представляя себе, что можно куда-то опоздать. До рейса ещё предостаточно времени, чтобы сделать вовсе ненужные, но столь приятные покупки в многочисленных торговых павильонах, попить со вкусом пиво или кофе в разнообразных приветливых кафе, или же просто послоняться туда-сюда, убивая время разглядыванием иллюстраций знаменитого европейского изобилия и благоустроенности. Совсем не по-российски. Невольное сравнение с московским суетно-баульным Домодедово шло явно не в пользу последнего, и возвращаться туда не было никакого желания.
Аскольд в самом наилучшем расположении духа потягивал прямо из бутылки знаменитое на весь мир немецкое пиво, которое тут к тому же оказалось существенно дешевле, нежели сваренный в России его одноимённый суррогат. Вдруг от благостных мыслей его отвлёк вопрос, неожиданно возникший из-за правого плеча и прозвучавший на чистом, без всякого намёка на акцент, русском языке.
– Простите великодушно за столь вопиющую наглость… но не позволите ли… допить? Меня ломает жутко…
Богатов оглянулся на голос. Перед ним стоял незнакомый гражданин и с интересом, даже как-то испытующе разглядывал его, будто уникальное изваяние античного мастера. На вид вопрошавшему было что-то около пятидесяти, впрочем, выглядел он весьма моложаво. Роста он оказался немного повыше среднего, в общем-то белокур, не сказать чтобы густоволос, со впалыми щеками и с лёгкою, почти совершенно седою трёхдневною небритостью. Впрочем, аккуратно выровненною в правильную, даже красивую форму. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде их было что-то тихое, но проникновенное, что-то полное того странного выражения, которого некоторые женщины никак не могут выдержать без очевидного смущения и краски. Лицо его было, скорее, приятное, тонкое и сухое… но бесцветное, будто маска. Одет он был хоть и непрезентабельно, но вовсе не по-забулдыжному, вполне себе прилично, с известной долей простоты и непритязательности, которая так характерна для нынешнего европейского стиля. Руки держал в карманах старых потёртых джинсов, несколько коротковатых, настолько, что легко можно было заметить, как лёгкие кожаные мокасины на нём надеты прямо на босу ногу, без носков.
– Вы русский?.. Здесь?.. – не скрывая удивления, воскликнул Аскольд.
– Так и вы здесь,… и тоже, как я понимаю, русский… – гражданин слегка улыбнулся и, не снимая пристального взгляда глаза в глаза, протянул руку. – Позвольте…
Богатов машинально вложил в протянутую ладонь свою, тёплую,… вдруг опомнился, сообразив, что вложил не то, выдернул,… вложил недопитую бутылку пива,… снова выдернул, смекнув что-то по-русски…
– Да что там…! – воскликнул он азартно. – Пойдёмте… Пойдёмте со мной…
Минут через десять оба сидели за маленьким столиком уютного кафе, и расторопный официант уже успел поставить перед каждым по высокой кружке холодного, притягательно пенистого золотистого напитка. Аскольд казался возбуждённым, несколько суетливым, но, в общем-то, счастливым; его визави напротив – спокойным, даже расслабленным, но вместе с тем искательно-задумчивым,… он всё так же испытующе разглядывал своего случайного знакомого, будто изучал его.
– Угощайтесь, прошу вас!.. Мне очень приятно!.. – потчевал Богатов, и видно было, что от души. – Не ожидал… Нет правда, совсем не ожидал, что первым встреченным мной здесь на чужбине окажется русский… Не перестаю удивляться изобретательности фантазии его величества случая…
– Да что вы… здесь многие говорят на одном с нами языке, – ответил гражданин, явно не разделяя его восторга, – но настоящих русских… поискать. Скорее, советские… В девяностые-нулевые по программе возвращения соотечественников понаехало изрядно. Устроились, прижились благодаря корням далёких предков, ещё в петровские да екатерининские времена переселившихся в Россию. Но что в них теперь от немцев? Одни фамилии… В сталинских сороковых их деды, «благодаря» всё тем же фамилиям, были репатриированы в Казахстан… за полвека и там успели ассимилироваться, перемешаться с местным населением. И что в итоге? Прозвища германские, менталитет казахский, по-русски лишь матерятся да водку трескают. Даже внешне внуки тех русских немцев уже монголоиды. А здесь любой азиат из бывшего Союза – русский… Вот так вот… И «любят» тут нас, уж вы мне поверьте, «как родных»… И вовсе не из-за Егорова и Кантарии… Хотя, и это тоже…
Человек замолчал, прервал свой монолог и приложился, наконец, к высокой статной кружке. Он вовсе не казался жадным до «целительного» алкоголя, пил медленно, размеренно, маленькими аккуратными глотками, будто ценитель, или даже гурман. К нему никак не подходило русское выражение «трубы горят» или, как он сам выразился всего несколько минут назад, «ломает жутко». Скорее его занимало сейчас не столько пиво, сколько непосредственно беседа, а толкнул на контакт с незнакомцем отнюдь не похмельный синдром, а нечто другое, возможно, сам Аскольд, излучающий обильно радость и счастье посреди Европы в окружении меланхоличных, уравновешенных, даже инфантильных немцев. Эта особенность не ускользнула от цепкого внимания Богатова, но выяснение причин такого несоответствия он отложил на потом, а заговорил совсем о другом.
