Виктор Меркушев - Голос моря (сборник)
Этот мир был воистину великолепен, настолько убедителен и гармоничен, что противостоящий ему настырный и болтливый мир казался по сравнению с ним сущим недоразумением, не имеющим права на существование. Зачем человеку столько красок и света? Зачем этот бодрящий воздух, пахнущий озоном, зачем улыбающиеся ему цветы, дома и деревья если он всё равно не будет там жить? Тому, кто скажет, что во всём тут повинна органическая химия – я ни капельки не поверю, ибо знаю о предмете не меньше, нежели мой предполагаемый приземлённый скептик. Единственно, с чем мне придётся согласиться с моим материалистическим всезнайкой, что блуждающий по такому феерическому миру свет неизбежно должен сфокусироваться на той единственной, из-за которой цветут радугами подвижные тени и пахнет озоном наполненный лучами воздух. И действительно, вскоре так и случилось, хотя она давно уже была рядом, только разглядеть её случилось лишь благодаря торжествующему свету, преображающему всё.
Любовь отучает человека от эгоизма. От извечных вопросов, будоражащих сознание и ставящих в тупик разум. «Зачем жить», – снова спрашивал я сам себя, а мой молчаливый мир без всяких слов отвечал мне, радуясь и ликуя. Отвечал мне ёмко и кратко, убедительно и величаво. Ажурной снежинкой, зацепившейся за край рукава, изогнутой веткой, пустившей к себе целую стайку взъерошенных воробьёв, оранжевой полоской неба, зардевшейся на востоке, длинным голубоватым шлейфом падающей звезды…
Бог – есть любовь, сказано в одной из мировых религий. Очень правильно сказано, особенно если правильно это понимать.
Первая любовь всегда самая запоминающаяся, самая яркая, особенно когда она прячется за молчание и выдать себя ничем не может. Часто она рождается в душе вопреки всему и светится, озаряя своим искрящимся светом целый мир. Такая любовь – исключительно человеческая особенность, и благодаря ней, так легко и просто отвечать на всё тот же извечный детский вопрос: зачем и для чего жить.
Курортный роман
Она уже была когда-то в этом приморском городе, но помнила его плохо. При мысли о нём на память приходили какие-то утлые зонтики на берегу, бесконечные прибрежные кафе, откуда частенько приходилось вытаскивать мужа, и унылые, словно рельсы, серые бетонные буны, привычно уходящие в море…
Все эти воспоминания не имели совершенно никакой эмоциональной окраски, словно принадлежали вовсе не ей, а просто пришли неизвестно откуда, движимые легкомысленным морским бризом. Единственным ярким отзвуком того далёкого лета была сочинённая для неё песня, написанная незнакомым юношей где-то на окраине этого курортного городка. Всё произошло тогда неожиданно и случайно, но не было у неё другого, более дорогого и милого сердцу воспоминания, чем это, поскольку в него вместились не только пережитые мгновения ничем неомрачённого счастья, но и все желания, все мечты, наполнившие её существование миром, любовью и неуёмным желанием жить.
В тот памятный день была мутная, тяжеловесная жара. Бледный город шумно дышал смрадным зноем, цепляя её липким асфальтом и кружа по пыльным улочкам, чреватыми грязными дворами и нелепыми тупиками. Хлипкие домики теснили её, кирпичные заборы преграждали путь к морю, не зная о том, что она никуда не спешит и не предполагает никакой цели. Ей нравилось бродить неведомыми путями, не имея ни намерений, ни маршрута, не следя за циферблатом и никому не объясняя «зачем» и «почему». Только так она могла ощущать себя свободной, не подвластной обстоятельствам и обретать душевное равновесие. Но случай, изменивший всё, распорядился иначе, ворвавшись к ней не коварно с чёрного хода, а бесшабашно с балкона второго этажа.
Она уткнулась в тот дом точно невесомая льдинка в неодолимую преграду, остановилась и так и оставалась стоять, окружённая кипарисовыми аллеями и этим облезлым двухэтажным домом с грузным балконом и высокими окнами в ветхих потемневших переплётах.
Возможно, она и дольше могла бы неподвижно простоять перед обшарпанным фасадом, если бы вопрос юноши с балкона не заставил её поднять голову и посмотреть вверх:
– Девушка, вы здесь зачем?
Странный, почти глупый вопрос. Обычно она не щадила самолюбие душных приставал, отвечая им остро и дерзко. Но здесь перед ней стоял тот, который заставил её забыть не только слова, уже налипшие на языке, но и её собственное имя.
Она обязательно бы узнала его, даже будь он не так близко как теперь. На неё смотрел кудрявый темноглазый красавец, прекрасный, словно античный герой, только его красота не была столь безупречно отвлечённой, вынесенной за скобки привычного бытия и лишённой прозаического обаяния. Напротив, между ней и внезапным юношей вовсе не было никакой внутренней дистанции, поскольку он находился даже ближе её собственной тени, будучи извечно там, где билось сердце и хранила все его отражения её чуткая человеческая душа. Он был воплощением её навязчивой грёзы с тех самых лет, когда она начала мечтать о любви. Его облик был узнаваем и неуловим, он был похож на ускользающий романтический сон и одновременно на ясную предутреннюю полоску на заревом небосклоне. И как он был не похож на тех, кем гордились её подруги, о которых судачили знакомые, и на тех, кого она видела вокруг себя и среди которых ей предстояло находиться и жить.
Сколько потребовалось сил, терзаний и работы души, чтобы примирить себя с обыденностью, принять действительность такой, какова она есть, и жить подобно другим – обыкновенно и просто, не мечтая о несбыточном, не желая невозможного. и не думать о том, кого она поселила в своей душе, создав его из собственных фантазий и представлений о настоящей, подлинной жизни, жизни, которой, как ей казалось, она была достойна.
Теперь она уже жалела об этом приобретённом опыте.
На неё смотрели тёмные, глубокие как море глаза юноши, и она, не отрываясь, могла бы бесконечно смотреть в них, смотреть так, как смотрят в морскую даль, любуясь её неприступной красотою и ощущая гордое величие стихии.
Юноша заметил это, и его лицо озарилось лёгкой полуулыбкой, которая если не вернула её к реальности, то уж точно вывела из оцепенения.
– Как жаль, что вы сейчас там, а я здесь, лучше, если было бы наоборот. Джульетте уместнее находиться на балконе и слушать, как внизу поёт для неё влюблённая мандолина. – У него был ровный негромкий голос. Она вполне могла бы полюбить этого юношу только лишь за этот чудесный голос, за этот вежливый тон, за доверительную интонацию, за мягкий, неповторимый тембр, заставлявший её дрожать и трепетать всем телом. Разумеется, она всегда знала этот голос, он часто разговаривал с ней, и его звучание всегда было нежным и трогательным, словно прикосновение.
Она задержала дыхание, чтобы сбить волнение и ответила ему, стараясь выглядеть как можно более непринуждённо.
– Ваш балкон, конечно, ничуть не хуже балкона Джульетты, только мне он совсем не подойдёт, поскольку я её значительно старше. Но вы вполне смогли бы сойти за Ромео.
– Обижаете. Я тоже его старше. Но очень не хочу разочаровывать вас и попробую развлечь мою неожиданную Джульетту сентиментальной сальтареллой. Полагаю, она не могла не быть в репертуаре Ромео.
Он принял театральную позу, стремясь, очевидно, изобразить влюблённого молодого нобиля из итальянской Вероны.
– Скажу вам по секрету, что Шекспир совсем забыл сообщить о виртуозной игре Ромео на мандолине и о том, что он прекрасно пел. Почти как я.
Она засмеялась и захлопала в ладоши. Юноша на секунду скрылся и вновь показался на балконе, но уже с гитарой.
– Это, конечно, не мандолина, но для нашей сальтареллы вполне подходящий инструмент.
Он снова театрально откинул назад свои тёмные вьющиеся волосы и накрыл струны ладонью. Постояв так немного, юноша вновь принял обычный вид и спросил её:
– Слова нашей сальтареллы должны быть особенными. Подскажите мне тему.
Она опять засмеялась и почти воскликнула:
– Пусть песня будет о рыбаке, в чьи сети попадается не рыба, а красивые девушки!
– Отличный сюжет, попробую подобрать слова.
Он задумался, опёрся ладонью о край балкона и посмотрел в небо. Наверное, он знал, что в такие минуты бывает особенно красив. Она, улыбаясь, любовалась им, будучи не в силах сдержать этой своей красноречивой улыбки. В нём всё было обворожительно, смущало разве что бесвкусное золотое колечко на среднем пальце в форме двух слипшихся сердец.
Юноша беззвучно шевелил губами, закрывал глаза и чуть слышно перебирал струны, нащупывая мелодию намечающейся песни.
Наконец он повернулся к ней, поднял руки, словно требуя тишины у многолюдного зала и негромко запел:
«Не сетуй, рыбак, что пусты твои сети,
Не в толще морской, а средь весей земных,
Немало красоток по жизни ты встретишь, Которые будут в тебя влюблены…»
* * *По сути слова песни были простым прямоговорением, без дробления смыслов, без вибраций пауз, без сложных рифм и изысканных поэтических конструкций – то есть без всего того, что ей так нравилось в стихах и из-за чего она предпочитала поэзию прозе.
