Елена Кузьмичёва - Мёртвое море памяти
По пути мы переходили через мутную реку по дряхлому деревянному мосту, провисшему почти до самой воды. Он раскачивался от каждого шага. Я испугался. Страх запоминается так же отчетливо, как запоминаются не восполненные утраты, острая боль и несправедливость. Помнить хорошее не хватает памяти.
Несмотря на то, что я любил своих родителей беспредельно, мы так никогда и не узнали друг друга. Мы не разговаривали ни о чем, что выбросило бы нас хоть на минуту за пределы двух комнат, кухни и ванной – за пределы быта, в котором мы погрязли.
– Ты зайдешь в магазин по дороге?
– Хорошо. Что купить?
– Рис, чёрный хлеб, апельсины. – Протягивает в руки список. – Я ведь знаю, что ты забудешь.
И я забывал, я выбрасывал списки, только бы со мной поговорили, только бы спросили меня, о чём я думаю. Но меня так и не спросили, и я похоронил себя в себе.
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Как дела в университете?
– Нормально.
– Как дела на работе?
– Нормально.
Я больше не мог отвечать. Я просто не знал, что ответить. И я говорил то, что обычно говорят все, даже не задумываясь о том, правда ли это.
– Во сколько тебя ждать?
– В двенадцать. – Сначала я называл время. Потом стал избегать этого вопроса или отвечать уклончиво, чтобы не связывать себя числами и обязательствами.
– Где ты был?
– У друга.
Я всегда был у друга.
– Ты куришь?
– Нет, конечно.
– У тебя есть девушка?
– Да. – Я сказал «да», когда уже не мог говорить «нет», это могло вызвать новые вопросы.
– Расскажешь о ней?
– Не сейчас.
Не сейчас. Это всё, что звучало между нами. Я не знал, как измерить, насколько это мало. Не знал, достаточно ли только воспроизвести в памяти все наши разговоры, чтобы сказать «мы не знали друг друга». Теперь я знаю, что слова ничего не значат, но это уже не так важно.
Мои родители живут в разных городах, а я изредка приезжаю к ним в гости. Они разошлись неожиданно для меня, я никогда не знал, что творится между ними. Они разъехались по городам, как поссорившиеся дети расходятся по своим комнатам. Я не мог оставить кого-то из них и поэтому оставил обоих. Сам же остался жить в нашей квартире, в тишине которой я сразу начал чуять угрозу. Но я привык к этому, потому что знал о том, что привыкнуть можно ко всему.
Ещё одной причиной того, что я отделил себя от своей семьи, были мамины глаза. Это очень старое воспоминание. Субботним утром я собирался в школу, когда родители ещё спали, лениво растрачивая выходные впустую. Я уже хотел было запереть за собой входную дверь, когда мама приподнялась на кровати и посмотрела на меня своими заспанными глазами. «Не забудь прийти пообедать» – медленным не проснувшимся голосом произнесла она, подождала моего утвердительного ответа и снова легла. Я не любил эту излишнюю заботу, но я любил маму. Когда в то утро я смотрел в её заспанные глаза, мне представилась её внезапная болезнь и смерть. Я в ужасе попытался бороться с потоком образов и мыслей, но мне не удалось. Она лежит на кровати много дней подряд. Бледная, похудевшая, истаявшая, в воздухе витает тяжкий запах болезни. Она смотрит на меня этими же глазами, но они только кажутся заспанными, она говорит слабым голосом, который только кажется не проснувшимся. «Не забудь прийти пообедать». Сомкнутые веки. За её смертью следовал чёрный провал, словно я вдруг лишился глаз. Страх захватил меня в плен. Пули образов летели сквозь меня.
С тех пор я часто видел её смерть в своем воображении. Я не мог изгладить этот случайный страх перед её смертью, даже перед мыслью о смерти. Он остался во мне, как угол преткновения всех чувств и эмоций. Поэтому я боялся своей любви, которая выражалась в неосязаемой, внутренней слитности с семьей – в невыносимом страхе утраты. Я захотел разрушить эту слитность, чтобы каждый день не придумывать смерть. Я отделил себя от своей семьи. Каждый из нас троих отделил себя от своей семьи. Быть может, этим мы были похожи? Я стал приезжать к ним, как в гости, и мне стало намного легче.
Прежде чем отчалить от родного вокзала, я позвонил маме. Я не мог рисковать её спокойствием.
– Я уезжаю.
– Куда?
– К другу. – Я не мог рисковать её спокойствием.
– Надолго?
– Не знаю. – Я на самом деле не знал.
– Звони. – На секунду мне показалось, что я должен быть сейчас рядом с ней, но секунда закончилась слишком быстро.
– Ладно. Пока.
Страница 13
Жизнь, летящая мимо и тысяча вопросов
Я ждал звука приближающегося поезда и сентиментально представлял, как в последний момент Алла приходит на перрон и смотрит на меня своими незабвенными глазами, в которых я тону, как рыба, не умеющая плавать. За полчаса до прибытия поезда мне пришло в голову, что с ней произошло что-то непоправимое, и поэтому её здесь нет, и поэтому я прощаюсь с пустотой, и всё на свете только поэтому… Но её не было потому, что она не хотела там быть. Потому что и без меня её жизнь была полна. Какими простыми и ясными кажутся события, когда оцениваешь их с высоты прожитых часов и дней.
Прокручивая в голове нашу воображаемую прощальную встречу, я вспомнил о времени только за пять минут до отправления поезда. Чересчур быстрым шагом я пересек квадратное помещение вокзала – боялся, что всё сорвется, и я останусь в прежней жизни – задохнусь, погребенный заживо. Я мог бы разглядеть, что у девушки, проходившей мимо, были ломкие темные волосы и задумчивые светлые глаза. Что мужчина отстраненно покачивает ногой в такт музыке, которая громко звучит из наушников пухлого мальчика с розовыми щеками. Что у маленькой девочки, которая ест эскимо, свежая царапинка на руке, а шоколадная глазурь стекла на пальцы. Что лицо пожилой дамы в траурном шёлковом платке навевает на мысли о поэзии, и что дыхание замирает, когда она опускает ресницы. Но я видел только безликие вещи – бордовые туфли, берет из чёрного бархата, запачканный зелёный рукав пальто, протертые на коленках джинсы и тёмно-коричневый саквояж, о который я в спешке запнулся.
– Поезд дальнего следования №435 отправляется с платформы один, четвертый путь… – говорил вокзальный голос, возвещающий дороги, убедительным звуком летящий над головами.
Я запрыгнул в тронувшийся состав и, прислонившись к стене вагонного тамбура, перевел дыхание. Я хотел запечатлеть в памяти свой последний взгляд на город, который я покидал надолго. Быть может, навсегда? Но я ощутил, как нечто важное ускользнуло от меня. От меня всегда ускользает важное, выскальзывает из рук испуганной рыбой, разбивается хрустальной вазой под ногами, и уплывает, распадается, тлеет.
Минуты истекли, и я запрыгнул в поезд, мысленно проведя параллель с утопающим, который запрыгивает в спасательную шлюпку, не зная однако же, что за участь его ожидает на неизвестном корабле. Я уехал, оставив вокзал считать минуты без меня, и ждать всего, чего я дождаться не смог. Поезд благополучно отбыл и, покинув город во время ультрамариновых сумерек, застучал колесами в ночь.
Моя жизнь летела мимо меня в окнах, летели мимо незнакомые люди, опустевшие станции, редкие машины, сгибающиеся от ветра силуэты деревьев, похожие друг на друга города, холодные, как снег, облака, опаленные солнцем придорожные столбы, омытые дождями суровые памятники.
Я погрузился в упоительное одиночество. «Дальше, дальше», – звучало в голове. Чем дальше я уезжал, тем меньше мне хотелось вернуться. Попутчики, случайные знакомые, первые встречные не были опасны для меня. Они не могли ничего у меня отнять, я мог говорить с ними, как будто никогда не знал молчания. Эти ежедневные люди ежедневно забывали меня, едва закрывались за ними двери поезда, и я прощал им это с великодушием равнодушного сердца.
Короткая память первых встречных даже радовала меня. Я не хотел оставлять отпечатков на чужих жизнях и ещё больше не хотел позволять людям запятнать следами всё, что я так бережно хранил внутри, но с такой ненавистью хотел оставить. Я делил себя надвое, думая, что одним только билетом на поезд преодолел все свои противоречия. Я читал книги, чтобы жить только тем, что внутри. Я разделил свою жизнь на страницы, чтобы сотворив что-то за пределами своего тела, заставить мысли покинуть меня.
Я распускал на волокна ткань памяти и не мог понять, как работает этот поврежденный временем механизм. Я не помню, что чувствовал, когда впервые, ослепленный миром, распахнул глаза. Не помню первого дня в школе и детском саду, – когда явились в мою жизнь люди. Я не помню ни одного своего дня рождения, помню лишь горящие свечи в тортах, переполненные воздухом легкие и запах гари, и дымную тьму, до тех пор, пока не включат свет.
Я помню свои ребячества. Однажды я позвонил Алле и молчал, – в последний момент, когда она уже взяла трубку, я понял, что мне нечего ей сказать, мне хотелось просто запомнить её голос. Я помню её номер телефона, хотя набирая его теперь, я слышу «набранный вами номер не существует». Она переехала. Я звонил ей и молчал в трубку, а она злилась и раздраженно требовала: «Хватит молчать!». Хватит. Как бы мне хотелось сказать ей это сейчас. Я помню солнечное озеро, яркие блики на прозрачной воде, сквозь которую виднелись заросшие водорослями камни, и деревянную лодку, взятую напрокат у местного рыбака, в которой сидели мы друг напротив друга. Вокруг купались незнакомые люди, а мы плыли по озеру, к самой глубине, где вода была чёрной, куда никто не осмеливался заплывать. И я был счастлив, и я думал о том, что всё как в книге, как в доброй сказке, что так просто не может быть. Но из доброй сказки была только видимость. И всё испытанное испытывал я один.
