Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь
В том году Матюша начал «слышать» стихи, их словесно-музыкальное витье. Даже пытался что-то сочинять. Кровь-любовь, розы-морозы. Кстати, в выборе цветов Вика была не оригинальна, ей нравились розы. Папа каждую неделю дарил их Вике и перед вручением слегка сбрызгивал букет из опрыскивателя. Капли светились на лоске тугих лепестков, как стеклянный, рассыпанный по вишневому атласу бисер. Исподволь распускался папин с Викой осторожный роман. Матюша чувствовал себя его трепетной завязью, неотъемлемой частью, страшно довольный своим содействием.
Он, конечно, давно уже не верил в город за облаками и Христа, которого в дошколятах считал волшебником, но еще прошлой весной фантазировал, как мама выходит из темной багетной рамы, будто из небесного окна. Мамина улыбка оживала, слышались ее шаги, голос, смех. Жизнь в доме становилась такой… такой… праздничной? Счастливой? Не хватало воображения представить, какой бы она стала. А теперь Матюша не мог смотреть на портрет мамы. Он изменил ей с Викой.
5
Напрасно Матюша с папой надеялись, что тетя Оксана отстала от них навсегда, если не навещала аж с марта. Она появилась перед новогодними каникулами. Матюша прибежал домой радостный, собираясь похвастаться дневником без единой тройки за четверть, но едва папа открыл дверь, по расстроенному его виду понял – случилось что-то неприятное. Полураздетый папа прыгал на одной ноге, не попадая в брючину, хотя обычно не переодевался, приходя в обед. Просто снимал пиджак и накидывал поверх рубашки желтый, с золотисто-медовым отливом, шелковый халат.
Папин халат обнаружился на тете Оксане. Вытирая мокрые волосы полотенцем, она вышла из ванной и показалась бы привидением в сумраке коридора, если бы свет из двери детской не упал на ее румяное лицо.
– Ну, здравствуй, малыш, – обнимая Матюшу за плечи, тетя Оксана опахнула его ароматом Викиного шампуня.
Матюша только кивнул, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать.
– Гляжу, вы тут с папой не скучали, – она встряхнула волосами, обдав коридор душистой водяной пылью. – У вас была гостья. Да?.. Да? Я тебя спрашиваю, малыш.
– Вика – не гостья, – сказал Матюша угрюмо. – Она живет с нами.
Это было не совсем так. Вика жила здесь половину недели, а другую – со своими родителями где-то в центре города, но Матюша, торопивший события, уже считал ее «нашей». Не мамой, не мачехой, не подругой отца. Просто – «нашей Викой».
– Живет, говоришь? Что ж… – тетя Оксана криво усмехнулась. – Пусть живет. А я буду ходить в гости, я же ваш старый, преданный друг… Так ведь? – она повернулась к папе и, не дождавшись ответа, включила фен.
Папа налил себе кофе в чашку с изображением Царь-колокола, подаренную Викой.
– А мне-е? – капризно протянула тетя Оксана, и папа молча подал ей стакан с кофе, плеснув в него молока.
– Не успел забыть, что с молочком люблю, – ухмыльнулась она, размешивая сахар. Голос у нее был сочный, влажный, будто тоже выкупался под душем. В голосе слышались одновременно довольные и полувопросительные нотки. Тетя Оксана явно чувствовала себя так, словно наконец-то вернулась после долгой отлучки домой. Блаженствовала, потягивая кофе. Сказала, что хочет есть. Откинулась в угол дивана и растянула по нему голые ноги – длинные смуглые ноги, точно литые из бронзы и не далее как вчера загоравшие на курорте. Они красиво выделялись в отогнутой поле халата на родственном по цвету и гладкости шелке. Папа поставил на стол тарелку – сырный салат с семгой. Тетя Оксана в насмешливом удивлении приподняла надломанные крылья бровей.
– Узнаю даровитую руку губителя сердец, шеф-повара по совместительству! Ты, как всегда, на высоте, Мишуля.
Она одна называла папу Мишулей. Матюша ненавидел это имя. Ненавидел эту женщину.
– Вкуснотища, – причмокнула она, – где ты достаешь деликатесы?
Папа снова проигнорировал вопрос. Матюша заметил, что ее розовые масляные губы точь-в-точь такие, как розовые масляные кусочки семги.
– Пора, – папа постучал по циферблату наручных часов. – Одевайся, на работу опоздаю.
Тетя Оксана неторопливо вытерла рот салфеткой.
– Я не спешу. Мне еще макияж навести, волосы не совсем просохли, и юбку погладить надо. Юбка, видишь ли, измялась…
– Одевайся.
Она рассмеялась и встала, держа в зубах красный зажим для волос в форме краба. Демонстративно медленно принялась расчесываться.
– Вечером придет Вика, – сказал Матюша.
– Так еще не вечер, – усмехнулась она. – Не беспокойся, малыш, я сейчас уйду. А завтра вернусь в это же время. Может, чуть раньше. Ты будешь в школе…
– У нас начались каникулы, – пробурчал он.
Папа вдруг глухо взмыкнул и саданул кулаком о стенку посудного шкафа. Чашки в нем изумленно задребезжали.
– Ладно, Мишуля, если так настаиваешь, – пожала плечом тетя Оксана и подмигнула Матюше: – Не унывай, малыш!
Они ушли. Матюша бросился на кровать и хотел поплакать, но стерпел. «Мужчины не плачут ни при каких обстоятельствах», – говорил папа, если сын хныкал, порезав палец.
Матюша давно избегал глазами мамин портрет и даже порой подумывал, не убрать ли его со стены. А тут заставил себя повернуться и взглянуть.
Мама. Прости.
Она ничего не сказала. Застывшее отражение, цветная тень. Фотографии не разговаривают, их рты немы, и глаза не смотрят в реальность. Мама смотрела в прошлое – в свое беззаботное, вечно юное прошлое, в котором не было сына. Матюша лег на спину и уставился в ровный и белый пустой потолок. Перед глазами заклубился белесый туман. Пустота постепенно начала расступаться, – дальше, дальше, – оказывается, потолок в комнате полый, без дна. Бездна. В ней, кроме ее самой, никто не жил, но кто-то позвал оттуда. Не голосом – колокольчиком. Кто-то звенел и звал.
Матюша проснулся. Дверной звонок надрывался, наверное, не пять секунд и не десять. Неужели вернулась тетя Оксана? На цыпочках пробежав в прихожую, Матюша прильнул к глазку… Уф-ф. Вика. Ее глаза искрились, радуясь чему-то хорошему.
– Ну, соня! Собака Киры Акимовны откликнулась, а ты все спишь!
– Ты рано сегодня…
– Отпросилась. – Вика весело закинула берет на рожок вешалки. – Отличные новости: утвердили мою кандидатуру на конференцию, и, представляешь, получила предложение из другого города!
– Какое… предложение?
– Преподавать в университете. – Она скрылась в папиной спальне и крикнула: – Голодная, жуть! Салат есть еще?
– Есть немного. – Взволнованный Матюша прислонился к стене у двери в комнату. – Ты согласилась, Вика? Ты решила уехать от нас?
– В университет? Пока не согласилась, вот хочу с тобой посоветоваться.
Она хотела посоветоваться с ним! Матюша мгновенно вырос в своих глазах. Сейчас он поговорит с Викой как серьезный взрослый человек и, конечно, постарается уговорить не ехать в университет. Пусть едет на конференцию, это всего несколько дней, зато у папы освободится время разобраться с тетей Оксаной. Она никакой не друг папе и разонравилась ему совсем, стопроцентно, Матюша видел… Все будет прекрасно.
– Матюша.
Вика переоделась в серое кимоно с падающими лепестками роз и стояла у входа в кухню. В руках ее переливался папин золотистый халат.
– Кто-то приходил к вам сегодня?
«К вам», – отметил Матюша с захолонувшим сердцем и, щелкая зажигалкой под чайником на плите, сделал вид, что не слышит.
– Кто-то приходил? – повторила она.
– Папа в обед.
– Один?
Матюша молчал. Красноречивее любых его слов был красный зажим для волос в форме краба, вонзивший острые клешни во влажный ворот папиного халата. Красное, ярко-красное на шелке с медовым отливом. Колдунья оставила отравленное яблочко на золотом блюде.
– Ясно, – тусклым голосом сказала Вика. – Михаил приходил с какой-то женщиной, и она нечаянно забыла эту вещичку.
«Нарочно! Тетя Оксана прищепила ядовитого краба нарочно», – догадался Матюша и заговорил, бегая глазами, не находя в отчаянии, на чем остановиться. Он говорил, что – да, была тетя Оксана, давняя знакомая папы и дяди Кости, просто пришла проведать, она – стюардесса, летает везде, а как прилетит издалека – заходит проведать, правда, редко, и то надолго не задерживается… Матюша заикался, но говорил без остановки, без точек и пауз, проклиная свое косноязычие и половинчатую правду. Снова лепетал: «Стюардесса, бортпроводница», будто эти слова были магическими и могли что-то изменить, что-то исправить в неминуемом крахе дома. Всей душой и даже кожей Матюша чувствовал, как рвутся лепестки цветка, взращенного с бережной надеждой и, сбившись наконец, пробормотал, что тетя Оксана вообще ни при чем. Вика – лучшая из тех, с кем дружит папа. Самая лучшая.
Вика сняла очки. Нос у нее покраснел, и выражение лица было такое, будто замерзла, хотя батареи жарили вовсю.
– Вот как… Много у папы подруг?
– Нет! Нет! – испугался Матюша. – Он с ними раздружился…
