Надежда Залина - Линия Маннергейма
Две женщины в лесу. О чем-то спорят, но Лера не слышит ни слова. Она смотрит и всеми силами хочет помешать тому, что должно случиться. Но у нее нет такой возможности.
Вдруг Лера поняла, что эту же самую сцену она видела у ручья на турбазе. Если бы она тогда не испугалась, узнала бы обо всем раньше. Как могла она так ошибиться и принять Люсьену за себя? Надо было лишь заглянуть ей в глаза…
Люсьена убежала в панике, оставив Лидию на камне, а Лера долго смотрела на гадалку, пытаясь хоть что-то сделать. Не важно что – она просто не могла видеть эти застывшие глаза, устремленные прямо в небо. Хотела заплакать, но не сумела, и когда отчаяние стало совсем непереносимым, она вдруг услышала голос. Тихий и совсем не жалобный.
– Не мучайся и не вини себя, – слова звучали тихо-тихо, – я сделала, что должна была.
– Почему именно так? – спросила Лера.
– Не мне судить о том, как надо. Мне сейчас хорошо. Лучше, чем когда-либо.
– Это несправедливо.
– Мир устроен по своим законам. Теперь я со своими близкими. Я давно должна была оказаться тут. Но, видимо, у Бога были на мой счет другие планы. Спасибо тебе.
– Мне? За что?
– Когда-нибудь поймешь.
Картинка сменилась, и прямо перед Лерой оказалось окно. Она заглянула в него и увидила кухню в квартире Федора. Сам Федор сидел на стуле и читал газету – вслух, для кого-то, находящегося в другом конце комнаты. Федор казался старше, чем сейчас. Вертикальная морщина на переносице, усталые глаза, но в какой-то момент он чуть грустно улыбнулся, и Лера поняла, что у него все в порядке. Ему нравилось сидеть на кухне и читать вслух газету.
Потом к нему подошла женщина и поцеловала в висок. Федор поднял голову и кивнул. Когда женщина повернулась, Лера узнала Люсьену. Она выглядела иначе, чем в лесу. Волосы были длиннее и не такие темные, а черты лица заметно смягчились. Она смотрела на Федора, и лицо ее было полно нежности и участия. Они были вместе.
– Эй, подруга, – услышала Лера, – снова спишь?
– Нет, – быстро открыв глаза, ответила она, – я все слышу.
– И о чем шла речь?
– Я поняла, что Люсьена убила Лидию Сергеевну случайно. Или как это называется?
– Несчастный случай, повлекший за собой…
– Федор, а ты веришь тому, что Люсьена наговорила? – спросила Вика. – Ведь кроме ее слов ничего нет.
– Что ты собираешься делать? – задала вопрос Лера.
– Да-да, поясни, – опять влезла Вика. – После того как ты все рассказал нам, тайну уже не сохранить.
– Я сделал то, что считал нужным. Отвел ее к капитану. Поэтому не могу долго рассиживаться – у меня куча дел.
– Как это она согласилась? – спросила Вика. – Пойти в милицию и сознаться.
– Не твое дело, – отрезал Федор.
– Ага, – прищурилась она, – как помочь – так мое дело, а как объяснить – так не мое.
– Люсьена сказала – делай что хочешь. Теперь вы все знаете. И Лере ничего не грозит.
– Спасибо, – сказала Лера, – если бы не ты – мы никогда не узнали бы, что случилось.
– Если бы не он, этого вообще бы не произошло, – добавила Вика. – Разобрался бы раньше со своими женщинами – не пришлось бы сейчас заниматься черт знает чем.
– Вика, – попросила Лера, – не надо. Федор ни при чем. Это моя вина.
– Ой, заладила снова! – отмахнулась Вика. – Не могу я этого слышать. Пора мне в Москву. Устала я от вашего Питера, сил нет. Отдохнуть хочу. Домой хочу.
– И мне пора, – сказал Федор.
– И мне, – добавила Лера.
Она возвращалась домой.
Мягкое вечернее солнце нежно прикасалось к деревьям, прощаясь с ними до утра. Словно заботливая мать, гладило уставших за день детей, чтобы им уютно спалось в приближающейся темноте. Золотое кружево листьев, укутанное солнечным сиянием, купалось в космической любви небесного светила.
Лера впитывала в себя задумчивый закат и улыбалась, глядя на соседей по маршрутке. Ей было светло и немного грустно от умиротворяющей картины прощания. Печаль эта не имела ничего общего с тоской, скорее наоборот. Лера испытывала благодарность ко всему на свете. И улыбалась солнцу, деревьям, встречным машинам, собакам и прохожим. Она словно впервые открывала для себя этот мир, но не как ребенок, а словно умудренный жизнью человек, многому знающий цену. Этот новый человек, с которым она ощущала такое неразрывное единство, видел многие беды и горести, он знал о несовершенстве мира, как знал и о том, что все в нем – гораздо сложнее и больше, чем видится. Это было новое, ни на что не похожее ощущение.
Вспоминая прощание с Викой и спешный отъезд Федора, Лера огорчилась, что так и не смогла поблагодарить их за помощь. Так, произнесла какие-то общие слова, которые положено говорить в таких случаях. Хотелось сказать больше, но все нужные слова сбежали куда-то. Улетучились и носились где-то, выбирая себе хозяина по вкусу.
Она смотрела на пассажиров, на птиц, на кусты сирени, светящиеся под закатным солнцем, на речушки, деловито бегущие вдоль шоссе. И была благодарна всему.
«Мы идем своими путями, – думала она, глядя на такое близкое небо, – дороги наши лишь на время пересекаются, соединяются и вновь расходятся, помогая ориентироваться в пространстве. Но мы всегда возвращаемся туда, откуда пришли. И всю жизнь боимся возвращения. А вдруг нас там уже не ждут? Или не узнают? Или снова прогонят в далекое путешествие?»
Лера нащупала в сумке небольшой листок, исписанный мелким почерком деда.
За последние дни она заново пережила всю свою жизнь, и только теперь ей стал приоткрываться краешек завесы над происходящим. Она, заблудившаяся в своей собственной жизни, долго бродила в бескрайних сумерках, натыкаясь на неопознанные предметы и принимая их на ощупь за крайне необходимые. На самом же деле они оказались не более чем ориентирами, чтобы не затеряться совсем на бесконечных просторах реальности.
Теперь она знала больше. По крайней мере, почему исчез дед. Когда схлынула первая волна возмущения – как же так, как он мог так поступить, почему столько времени не давал о себе знать? – она увидела все в другом свете. Дед поступил так, потому что любил ее.
Конечно, маленькое письмо не могло объяснить всего – ни самих событий, ни причин и мотивов, по которым они совершались. Оно лишь помогало складывать новый узор, и Лера, словно ребенок, впервые сложила из букв первое свое слово.
Дед ничего не называл напрямую, но она поняла, что речь шла о каких-то закрытых исследованиях, которых в советские годы проводилось множество. Дед уклонялся, как мог, от участия в экспериментах, требовавших из-за соображений секретности переезда на новое место и жизни под другой фамилией. Он ограничивался консультациями до тех пор, пока люди из Центра исследований (так называл он организацию) не обратили внимания на Леру. Она была так похожа на деда, что предполагалось, и дар Федора Ивановича может достаться ей по наследству. Ее собирались забрать в какой-то специнтернат, но дед совершенно не желал внучке подобной судьбы. Он предложил им сделку – внучку оставят в покое, а он поедет работать в закрытый институт. Он смог убедить всех, что Лера – обычный ребенок, не отягощенный никакими способностями. И отправил ее подальше, чтобы не была на виду.
Он писал, что следил за ее судьбой, но вмешиваться не мог. Это была ее жизнь. Дед надеялся, что она сможет разобраться во всем самостоятельно.
Из письма Лера узнала, что бабушка не погибла при пожаре. Дед забрал ее к себе. Не насильно, разумеется, а с бабушкиного согласия. Она долго колебалась и мучилась, не решаясь исчезнуть из жизни близких ей людей таким образом. Но желание быть вместе с любимым человеком в конце концов пересилило долг перед родственниками. Они прожили вместе еще девять лет. Бабушка умерла три года назад, и после этого дед уехал в «монастырь» на острове.
Он писал, что они скоро смогут увидеться, если Лера захочет. Для этого нужно будет лишь сказать Герману, который отдаст ей письмо, о своем желании, и он отвезет ее, как только разрешится вся эта история с подозрением в убийстве.
Лидия Смирнова должна была уехать и работать вместе с дедом над новым проектом, поэтому квартиру решили оставить Лере, чтобы Лидии Сергеевне было куда вернуться после окончания работы и чтобы родственники не прибрали жилплощадь к рукам. Ее внезапная смерть сломала все планы. Спецслужбы в любом случае начали бы выяснять, кто и почему убил Смирнову, но когда дед узнал, что в преступлении подозревают его внучку, отправил своего помощника Германа заняться этим вплотную.
Лера погладила лист бумаги. Он был теплый, словно живой.
«Ну, ничего, – тихо радовалась она, – скоро я его увижу. Тогда уж ему не отвертеться от объяснений». У нее за последнее время – да что там, за целую жизнь – накопилось множество вопросов.
Она не заметила, как теплый майский ветерок подхватил ее и понес куда-то, нежно обдувая лицо. Она плыла в весенней тишине среди сиреневых сумерек, пока не опустилась в свое любимое кресло на веранде дедовского дома. Лиственница приветливо помахала ей ветвями, и ветерок унесся дальше – искать себе новых впечатлений. Лере был виден лишь небольшой кусок участка, но выглядел он непривычно. Она долго вглядывалась в сгущающуюся темноту, пока не поняла, что на месте ее жалкой клумбы оказались целые заросли лилий. Цветы светились, окрашивая все вокруг призрачным сиянием. Это было настолько впечатляющее зрелище, что Лера не сразу заметила: около клумбы стоит ребенок, мальчик лет четырех. Он завороженно разглядывал лилии, и Лера никак не могла увидеть его лицо – лишь маленький темный затылок. Рядом вертелась собака. Вот белая псина с разноцветными глазами Лере точно была знакома. Собакевич!
