Борис Горзев - Два романа о любви (сборник)
– И хорошо, что ты понял это. Тут нет проблемы. Тем более не впервой.
– Нет, не так. После того, как ты зачала Джино, с тобой не было его отца, а теперь есть я.
– Ты, да, ты. Но есть и Джино, он уже большой, он молодец. А еще тут в доме Стефания. Справимся. Нет проблемы, говорю. А ты у меня в сердце. Всё хорошо… Я тебя не успокаиваю, не отстраняю от себя и своих дел, я тебе говорю: живи спокойно, делай, как считаешь нужным, и всё у нас будет нормально, а то даже и прекрасно, надеюсь. Я сама выбираю себе свою судьбу, и лишь бы мне не мешали делать по-моему. И горе тому, кто на это подымет руку.
Петр помолчал, что-то вспомнил:
– У нас в России был такой поэт, знаменитый бард – Окуджава, Булат Окуджава. Слышала? Его песни, например?
– Нет, никогда. Как, говоришь, его имя? Булат? Нет, не слышала о таком.
– Жаль. Хотя не для русского человека, верней, не советского… Так вот, у него есть такие строки:
Мы сами себе выбираем и песни и судьбы,
и горе тому, кто одернет не вовремя нас…
Ты почти процитировала его. Ну, сказала почти так же, как он. Это невероятно.
– Вероятно, Петя, вероятно. Есть люди, у которых общие понятия о жизни, о судьбе, о себе. Это духовные родственники.
– Да, наверно… А тогда скажи мне, духовный родственник, скажи еще вот что. Есть один афоризм. Чей он, не знаю, недавно услышал. Афоризм о трех заповедях. Вот эти заповеди: «Не сотрудничай со злом, не стой в стороне, не будь жертвой». Что скажешь?
– Повтори еще раз, – попросила Биче и, выслушав, проговорила тихо: – Ты думаешь об этом.
– О чем?
– О них. О них и о себе… Или что-то случилось? Ну, Петя!
– Ничего не случилось, ровным счетом ничего. А то, что думаю… ну иногда так, да, бывает.
– Ладно, поверю… Значит, три заповеди? Это взамен десяти заповедей, которые Господь дал Моисею?
– Что ты усмехаешься? Это не противовес, а некое дополнение.
– Да нет, Петя, там, у Господа, всё уже сказано, всё! Вот, например: почитай отца твоего и мать твою, не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не желай дома ближнего твоего и жены ближнего твоего… Если так, то и не будешь творить зло, или сотрудничать со злом, как ты сказал, и не будешь жертвой совести или жертвой от кары Господа… А что еще? А, не стой в стороне! Ну, не знаю – в стороне от чего? Наверно, это означает – не будь безразличен. Вот и всё, вот всё и перечислено. И что – тебя что-то мучает? Ты грешен? Или ты в этом не разобрался?
– Я не разобрался, что считать злом. Если по заповедям Господа, то я чист, однако…
– Да нет никакого «однако», мой Петя! Если чист по Господу, то всё, чист! Поэтому что-то другое, что не входит в Его заповеди, это не есть зло. Всё просто, ты подумай, подумай, и тогда поймешь: я права. А вообще-то даже не я, а Писание, сам Господь.
– Если Господь, то конечно!.. Извини, это я так. А если серьезно, то, в конце концов, надо договориться о смысле понятий. Странно или нет, вся человеческая история – это борьба за смысл понятий. Можно ли убивать? Нельзя. Но убивают же, причем убивают массово, как, например, во время войн, и это освящено властью, нравственным правом. Вот и вопрос: что есть зло? Смысл самого понятия зла – он в чем? Он абсолютен или относителен? Относителен, вот в чем штука, вот как! И отсюда произвол трактовок, всяких нравственных установок, морали.
– Философ мой! Вот уж не думала, что ты такой!.. Ладно, философствуй, иногда это полезно, только не доводи свою рефлексию до крайности, не комплексуй. Я не за черно-белое восприятие жизни, но иногда именно такое понимание, альтернативное, иногда это помогает, спасает, выводит из трясины на твердь. Твердь, понимаешь!
Глава 7Петр прилетел в Москву 1-го октября. Тут было пасмурно, шел дождь – в общем, натуральная осень. После Милана с его теплой, чаще солнечной погодой это не слишком обрадовало. Да, он дома, дома – это хорошо, привычно, однако погода! А главное, тут нет Биче.
Первым делом позвонил родителям – отметиться, что прибыл, и вообще узнать, как дела. И тут – печальная новость.
– Умерла тёща, твоя бабушка, – после приветствий и стандартных фраз начал отец. – Да, у себя в Нижнем, дома, на девяностом году жизни. Вдруг. Легла, заснула и не проснулась. С ней была ее племянница тетя Женя, она нам и позвонила. Это случилось на следующий день после твоего отлета в Милан. И мы с мамой решили тебе не сообщать, не беспокоить, чтоб ты не срывался оттуда, от Беатриче. Зачем – только улетел, и вот!.. Короче, мы с мамой назавтра выехали в Нижний. Ну а далее по печальному сценарию: похороны, поминки. Потом вернулись в Москву. Печально, да. Однако девяносто лет – хорошо пожила. Хорошо – в смысле долго. Своенравная была дама, с характером, царство ей небесное, как говорится… Мама? Мама ничего, уже нормально, так что сейчас всё в порядке. Ты приедешь? Приезжай, да, мы будем рады, послушаем, что ты расскажешь – про поездку, про Милан, ну и про чудесную Беатриче, если посчитаешь возможным. Как у вас с ней? Ну и хорошо, что хорошо. В общем, приезжай завтра, мы ждем. А мама уже спит, так что до завтра…
Что ж, новость печальная, но ожидаемая, бабке Соне было почти девяносто. Отец с ней не очень ладил, точней, старался не общаться. И это хорошо удавалось, потому что жили в разных городах. Бабка так и осталась на своей родине, в Нижнем Новгороде, и уже давно бытовала там одна, лишь в последние годы, когда стала слабеть, согласилась принять в дом племянницу, тоже уже пожилую тетю Женю.
Да, своеобразной женщиной была бабка, даже своенравной. Замкнутая, строгая, не улыбчивая. Однако хорошо образованная. Всю жизнь учительствовала, преподавала литературу. В общем, типичная провинциальная интеллигентка. Ее муж, мамин отец, инженер с Горьковского автозавода, в 42-м был призван и через год пропал без вести, что, безусловно, наложило отпечаток на дальнейшую бабкину жизнь и ее характер. Так и осталась одинокой женщиной.
Петр с ней виделся редко – в детстве и юности где-то раз в год, когда мама ездила на родину в Нижний и брала сына с собой. Остались такие воспоминания: образцово прибранная небольшая квартира на первом этаже старого дома где-то почти в центре, недалеко от знаменитого волжского Откоса, с прекрасным видом на Оку, на заливные луга за дальним берегом и с лесами у горизонта. А в комнате – полки с книгами, круглый стол под широким абажуром с бахромой. И сама бабка Соня – сухонькая, с внимательным взглядом, не шибко разговорчивая, с какими-то, как потом думалось, почти английскими манерами, особенно за столом, когда обедали или пили чай ближе к вечеру. Как она ела, как держала себя! И всё посматривала на Петю – не чавкает ли. Делала замечания: «Не хлёбай, это неприлично». Но читала внуку – уже ближе к ночи, улегшись на своем диване: «Сядь рядом, я тебе почитаю. Нет, не Жюля Верна, а Гарина-Михайловского. Да, «Детство Тёмы», мы вчера не дочитали». Маленький Петя не любил «Детство Тёмы», книжку печальную и, казалось, даже страшноватую, но понуро слушал бабкин монотонный голос…
Да и вообще сложилось как-то так, что с мамиными родственниками контактировали мало и очень редко. То ли потому, что все они жили в Нижнем, то ли по причине различий в семейном характере. Помнится, отец так и говорил Петру: «У всех у них, у Акуловых, тот еще семейный характер! Дворянский род, понимаешь ли! И что? Мы, Чичерины, тоже из дворян, но с нормальным характером – такие же неглупые, однако ж доброжелательные».
Кстати, о Чичериных. Как-то Петр вычитал случайно, что одной из двух бабок Пушкина была именно Чичерина (в девичестве, понятно), и происходила она от какого-то обрусевшего итальянца Чичерини, потом вышла замуж за Льва Пушкина, будущего деда поэта. Ее звали Ольгой Васильевной, она умерла, когда Пушкину было всего три года, поэтому он ее почти не запомнил. Однако некоторые пушкинисты утверждали, что «италийские» гены бабки дали о себе знать в его внешности, а именно: покатый лоб, удлиненный узкий нос, даже с некоторой крючковатостью (уж никак не африканский!), чуть вздернутая верхняя губа. В общем, Ганнибаловы черты тут проглядываются не шибко, а вот бабкины, чичеринские!.. Ну да, если взглянуть на знаменитый автопортрет, где Пушкин изобразил свое лицо в профиль, то похоже, что так. Хотя бог знает, конечно. Но если так, то опять Италия, черт возьми!..
Петр сказал об этом «открытии» отцу, и тот иронично засмеялся: «Наконец-то ты вспомнил о нашей фамилии! Дозрел-таки! А фамилия знаменитая. Захочешь – поизучай. Есть что изучать, есть, много интересного откроешь! Пока же знай, что Чичерины – старинный дворянский род и происходит он, да-да, от итальянца, некоего Чичерини, которого из Италии прихватила с собой византийская Софья Палеолог, когда ехала в Московию замуж за Ивана Третьего».
Вот так, смешно или нет, но никуда не деться от Италии. И теперь не так уж и странно, что прадед, когда-то праздно путешествуя по Италии, отчаянно влюбился в прекрасную Лоренцу, которая тут же сбежала с ним в далекую Россию и там стала его женой, просто Лорой, а в конце концов любимой прабабкой Петеньки, мальчика, буквально на ходу схватывавшего итальянские слова и целые фразы. Гены, гены, черт возьми! Ведь и сам тот прадед имел эти итальянские гены. Вот они и проклюнулись – тягой к красавице итальянке, к своей по крови.
