Давид Ланди - Биоген
Лешка удивленно пожимает плечами.
– Но я не клал туда конфет, – протестует он.
– Вранье только усугубляет твою вину! – настаивает на своем доктор.
– Но я не вру! Откуда у меня конфета, если ко мне мама уже три недели не приезжала?
Адрияга анализирует полученную от ребенка информацию и, бросив карамельку в ведро, заканчивает спор:
– Значит, следи за постелью внимательнее, чтобы тебе никто ничего не подкладывал. – После этого она поворачивается к Витьку: – Витя, в твоем матрасе лежали самодельные карты.
Пауза.
– Ты знаешь, что азартные игры у нас запрещены?
– Да, знаю…
– С кем ты играл в карты?
– Ни с кем. Просто нарисовал… Порисовать захотелось…
Пауза.
– В следующий раз, когда захочется рисовать, рисуй географические карты. Это более полезно для твоего недоразвитого мозга!
Опустив голову, Витек молчит.
– Это еще не все! В вашей палате я нашла женскую фотографию… – Алевтина Адрияговна обращается ко всем сразу, демонстративно обводя детей взглядом. Мы молчим. Она опять поворачивается к Вите.
– Никаких женских фотографий здесь быть не должно!
Врачиха достает из кармана халата фото. С черно-белого снимка нам улыбается Аксана.
– Кто-нибудь знает эту девочку? – интересуется врач.
Я шепчу Лешке:
– Это же Аксана.
Лешка цыкает на меня:
– Тихо, ты!
Витька удивленно смотрит на фотку. Врачиха повторяет вопрос:
– Ну? Что молчим? Кто-нибудь узнает эту девицу?!
Тишина.
– Это пациентка из корпуса девочек. Аксана Сапега, которую сегодня выписали домой…
Пауза.
Адрияга обращается к Вите:
– Кажется, это твоя подружка, Витя?
Витек, наблюдавший все это время за рукой выступающей, кивает:
– Моя.
Врачиха улыбается:
– Значит, и фотография твоя?
– Моя.
– Так вот!.. Ее сегодня выписали там, а мы теперь выпишем ее здесь!
С этими словами она демонстративно начинает рвать фотографию на части, растягивая это удовольствие как можно дольше. Исподлобья Витек следит за движениями пальцев Алевтины Адриановны. Разорвав портрет на мелкие кусочки, она бросает его в мусорное ведро. Обрывки летят, как опавшие листья клена, в разные стороны, и пара клочков падает мимо ведра.
Врачиха возвращается к Вите:
– А зачем тебе нужна была фотография Аксаны Сапеги? Витек не отвечает:
– Молчишь? Не хочешь говорить – зачем?.. Тогда я скажу!
Многозначительная пауза.
Дальше она говорит нарочито внятно, с большими пробелами и ярко выраженной артикуляцией, но одним словом:
– Что-бы-за-ни-мать-ся-по-но-чам-о-на-низ-мом!
Витек приподнимается над кроватью. В дверях появляется Степаныч, и мальчик садится на место.
Врачиха не успокаивается:
– Ну, что, Витя, я права? Она тебе нужна была для занятий онанизмом?.. Может быть, ты еще кого-то приучил здесь к этому развлечению?
Лицо Витьки вытягивается и становится пунцовым. Осипшим голосом он шепчет:
– Можно мне забрать остатки фотографии?
– Что-что?.. Говори громче, Витя!
– Можно мне забрать остатки фотографии, Алевтина Адриановна?
– Ах, фотографию забрать… Конечно, можно!.. Но только после того, как тебя отсюда выпишут! – заканчивает врач, не довольная проделанной работой.
– Маргарита Юрьевна! – зовет она медсестру, которая тут же входит в палату. – Выбросьте, пожалуйста, содержимое ведра в мусорный бак!
Витек опять встает с постели.
– А что это ты, Витя, встал? Разве ты забыл, что подниматься можно, только когда это предлагаю сделать я? – изображает удивление врач.
Уставившись на врачиху полными ненависти глазами, Витек не двигается. Алевтина Адриановна ждет развязки. Помедлив, Витек снова опускается на кровать.
– Вопросы у кого-то есть?
Молчание.
– Может быть, есть какие-то просьбы?
Молчание.
– Жалобы?
Молчание.
Обращается ко мне:
– Давид, ты не забыл, что завтра к тебе приезжает мама?
– Нет.
– Я могу рассчитывать на твое хорошее поведение?
– Да.
– Вот и славно!
Все уходят.
Витек вскакивает и, как загнанный в клетку зверь, начинает метаться по палате.
– Сука! Сука! Сука! – повторяет он сквозь зубы, стуча кулаком по спинкам кроватей.
Почесав голову, Леха предупреждает друга:
– Теперь они станут тебя пасти.
– Знаю!
– Завтра тридцать первое июня. Приедет мать Давида. Адрияга обязательно будет здесь. А в воскресенье она отдыхает. Подожди до воскресенья, тогда и сбежишь. Только если не получится, я тебе не завидую.
– Посмотрим.
Слышен голос медсестры:
– Дети, приготовиться ко сну!
Все ложатся в кровати. Вошедшая медсестра тушит свет, оставляя дежурное освещение.
– Никаких разговоров, – объявляет она перед уходом.
Наступает тишина. Какое-то время дети вздыхают и ворочаются. Но постепенно все засыпают. Не спит только Витек. Пытаясь подобрать удобную позу, он крутится с бока на бок и что-то шепчет. Но вот и он погружается в царство Гипноса, или это мне только кажется, потому что на самом деле в царстве оказываюсь я…
Гипнос сидит на резном мраморном троне, из-под которого вытекает река забвения, и беседует с Морфеем[517], отчитывая того за какие-то промашки:
– Морфей, ты вот науськался подделывать человеческие голоса, походки… облики перенимать умеешь… а скажи ты мне, отцу своему родному, когда ты в последний раз ходил на рыбалку? А?! Когда ты в последний раз рыбу домой приносил? Вот видишь – нечего тебе тут сказать! Потому что: как ты ни притворяйся добрым молодцем, как ни подражай ее движениям, как ни обаяй ее собственной красотой, а один черт – ни одна из рыб за тобой на берег не выплывет. Не выплывет ни одна из них за тобой на берег, как бы ты красив и соблазнителен ни был!
Морфей стоит, виновато понурив голову. На нем шестипуговичный костюм от Ermenegildo Zegna (шерсть с шелком), хлопчатобумажная рубашка с двойными манжетами от Ike Behar, шелковый галстук от Ralf Lauren и кожаные остроносые ботинки от Fratelli Rossetti[518].
Гипнос продолжает:
– Так что вот что скажу я тебе, Морфей-Орфей: пора тебе переставать обезьянничать и становиться взрослым мужчиной. А то ты там где-то ночами по чужим снам нашляешься, а чуть заря, бежишь ко мне и требуешь, чтобы я тебя покормил… А у папы самого – шаром покати, весь в работе, аки пчела! К папе в царство даже газ эти суки не провели за столько лет!..[519] На газовой-то плите гораздо удобнее готовить. Ты небось видел такие плиты во снах у людей? А? Видел?
– Видел, – кивает Морфей и, сконфузившись, меняет облик. Теперь на нем костюм от Alan Flusser с удлиненным пиджаком и узкими брюками, в стиле восьмидесятых (который, в свою очередь, является обновленной версией моды тридцатых). В этой модели пиджак имеет подплечники, небольшой вырез на полочках и с фалдами спинку. На поясе есть удобные петельки для подтяжек. Шелковый галстук в крапинку – от Valentino Couture. Легкие туфли без шнурков из крокодиловой кожи – от A. Testoni[520].
Гипнос наседает:
– А раз видел, чего ж не стащил папе в подарок на день рождения ни одной штуки? А? Лень небось замучила? Пожрешь небось там на халяву у молодки какой-нибудь, приняв облик ее мужика, и домой возвращаешься! А папа тут голодный сидит, хрен с солью доедает! Уж и не помнит, когда в последний раз рыбку кушал!.. Э-эх, достался ж ты на мою голову. Вырастил себе бездельника на шею!
Вдруг раздается звук разбитого стекла. Сначала звук идет издалека, но потом все ближе, ближе, ближе, и я просыпаюсь. Первый звук слышен где-то в соседних палатах. Второй раз стекло разбивается совсем рядом.
Прибегает Степаныч:
– У вас не разбили?
– Нет, – отвечаем мы хором.
– Лежите на местах! Это пьяные с поселка. Сейчас их прогонят!
Убегает.
В наружной раме нашего окна разлетается стекло. Я испуганно смотрю на Витька:
– Витек, чего это?
– Не знаю. Наверное, правда, какие-то придурки с ума сходят.
Прибегает Степаныч:
– Это у вас разбили?
– Да.
– Внутреннее стекло целое?
– Вроде целое.
Степаныч осматривает окно и убегает, командуя на ходу:
– С кроватей не вставать, к окну не подходить!
Тихоня шепчет:
– Ну и денек сегодня…
– Лучше б они Адрияге голову пробили, чем стекла колошматить, – заявляет недовольный пробуждением Лешка и, накрывшись с головой одеялом, переворачивается на другой бок.
– Это точно, – соглашаюсь я, внутренне принимая сторону нападающих.
Дебил вскакивает и подбегает к окну. Витек кричит на него:
– Куда ты? Все уже закончилось. Иди ложись!
Дебил ложится, и тишина возвращается. Слышно только, как по коридору бегает Степаныч. Но вскоре и он куда-то уходит. Я лежу, вспоминая, что там говорил про рыбалку и про газовую плиту Гипнос. И постепенно возвращаюсь в их сон…
– Ты, – говорит Гипнос, – когда последний раз у нас в пещере убирался?.. Не помнишь? Вот и я вспомнить не могу, хотя болезнью Альцгеймера вроде бы не страдаю… Ага? Понял намек?.. Так вот… о чем это я?.. О грибах, что ли?.. Или что ли не о грибах?.. Подскажи папе, сынок, о чем здесь речь шла?
