Давид Ланди - Биоген
Немой мычит, чтобы его отвязали.
– Давид, да позови ты Степаныча, пока он не напустил в кровать, – обращается ко мне Лешка.
– Черт! Черт! Черт! – продолжает повторять сквозь зубы Витек.
Я шагаю за Степанычем. Тот приходит в палату и отвязывает глухонемого. Витек, как бы невзначай, интересуется:
– Анатолий Степанович, а что там слышно про ночное происшествие?
– А тебе зачем? – отвечает медбрат, взглянув с подозрением на Витюгана.
– Да просто интересно, чем все закончилось.
– Чем закончилось, тем и закончилось, – отсекает Степаныч и, уходя, добавляет: – Не знаю я ничего!
– Вот гад! – шепчет вслед Витек. – Быстрее бы прогулка.
Слышен голос:
– Готовимся к завтраку!
Мы идем умываться, потом отправляемся в столовую. На завтраке поедаем яичницу с белым хлебом и запиваем ее черным чаем.
Потихоньку я начинаю привыкать к здешним условиям. Брезгливость уступает место безразличию. Мне уже не колет глаза выстиранная больничная роба, и пятна на ней не кажутся такими отвратительными. Во время обеда я позволяю себе крошить на стол (чего так не любила моя мама), а в туалете – писать мимо очка. Два раза на прогулке я уже высмаркивался прямо на землю и утирал нос рукавом. Я замечаю, что, когда проглатываю таблетки, они благотворно действуют на мою психику и помогают расслабиться. Перелистывая больничную книгу жизни, я вживаюсь в образ своего героя: день за днем, неделю за неделей, отпуская содержание всего произведения на волю ее авторов – врачей. Дебил кажется мне уже не таким дебильным, и один раз я играю с ним в песочнице. Несколько порций аминазина, заработанные на вторую неделю, конечно, не превратили меня в анеуплоидного[526] олигофрена, но, угнетая рефлекторную деятельность и прежде всего оборонительную способность, уменьшили мою активность до минимума. Расслабившийся скелет мускулатуры погрузил Давида в состояние пониженной реактивности к эндогенным и экзогенным стимулам. И на некоторое время заблокировал влияние на центральные адренергические и дофаминергические рецепторы.
В общем, жизнь потихоньку налаживается, и я начинаю забывать – что там говорила в таких случаях моя прабабушка Аня: Medicus curat, natura sanat[527].
2После завтрака нас выводят на прогулку. Девчонок еще нет. Витек нервно прохаживается, поглядывая на дверь женского корпуса.
– Ну, где они? – произносит нетерпеливо Витька.
– Девчонок всегда позже гулять выводят, – говорит Лешка.
– Только бы не кололи. Если подержат несколько дней связанной, это ничего. Это не страшно. Она уколов не переносит. Она вообще боль не переносит. Один раз на чердаке руку поцарапала об гвоздь, у нее кровь выступила. Царапина-то пустяковая. Я посмотрел и говорю ей: «Ерунда. Завтра уже все заживет!» А она села на ящик, улыбается, а у самой слезы текут. И так каждый раз. Ударится обо что-нибудь – сразу слезы, а сама улыбается. Даже не всхлипывает.
– Дааа… укол – это не царапина, – бормочет Леха.
Пауза.
Витек храбрится и, стараясь скрасить тоскливое ожидание, откровенничает:
– Мы с Аксаной, когда на чердаке жили, голубей подкармливали. Они привыкли к нам. Совсем ручными стали. Один так привязался, что разрешал брать себя в руки. Сначала голубь был невзрачным заморышем, которого собратья пихали из стороны в сторону. Но после того, как Аксана стала его выделять и кормить отдельно, он распушился, а потом вдруг взял да и расцвел переливами бирюзово-голубоватого зоба, покрытого фиолетовыми отблесками звезд. За это сходство его зоба с Голубым мрамором[528], нашей планетой (когда на нее смотришь глазами Гагарина), мы и прозвали птаху Голубем Мира. А он, набравшись сил, стал колошматить других птиц. Прежний лидер стаи несколько раз пытался вернуть упущенное превосходство и вступал с Голубем Мира в кровопролитные сражения, продолжавшиеся даже на космической высоте. Но, не имея моральной поддержки в нашем лице, всякий раз проигрывал и вскоре зачах. Разобравшись со всеми противниками, голубь стал огуливать порабощенных им самок. Его раздобревшая в баталиях грудь засияла медалями и засверкала орденами с такой силой, что Творец, поглядывавший на нашу планету только в часы сиесты, увеличил время собственной медитации для релакса старческих глаз. Любуясь оперением материков и переливами океанов, Господь забывал свое предназначение и уходил в нирвану.
– Так протекали секунда за секундой, час за часом и день за днем. Бывало, сядет создатель на небе, начнет с замиранием сердца восхищаться зобом нашей планеты да и задремлет… А она все воркует-воркует – уже не в силах успокоиться без посторонней помощи. Тогда Аксана берет в свои тонкие, изящные руки вафельное полотенце, в вафельную клеточку, из вафельной страны и одним грациозным движением стройного тела нарушает возникшую дисгармонию природного баланса и восстанавливает прежнюю идиллию Дарвина, лишая обозревшую птицу неоправданной поддержки союзников…
Витя замолкает, и наступает пауза.
Длительная пауза…
Слышно, как недалеко, за кустами, вокруг голубки воркует голубь. Вдруг из кустов выпрыгивает полосатый кот и парит навстречу своему обеду, но, промахнувшись, приземляется на мягкую траву и с завистью смотрит ввысь, туда, куда улетели, захлопав крыльями, потомки динозавров[529]. Нервно стукнув хвостом о родную землю и облизав шершавым языком не пригодившуюся на этот раз пасть псевдэлуруса[530], кот, развалившись на траве ничком, начинает лизать свои пушистые причиндалы, компенсируя голод страстью.
Лешка формирует общую мысль и выпускает ее в пространство:
– Э-эх, был бы я птицей! Улетел бы отсюда к черту на кулич ки! Жил бы себе на чердаке, где бы меня никто не трогал.
– Ага, и летал бы к Аксане за крошками, – подхватываю я.
За забором из здания начинают выводить девочек. Не удержавшись, Витек подходит к сетке и, взявшись за нее, ищет глазами Аксану. Степаныч отзывает его назад:
– Отойти от сетки! Слышишь, что я сказал?
Витек отходит.
– Нету Аксаны, – объявляет Витя.
Он садится на землю и закрывает голову руками.
Лешка, желая обнадежить друга, сообщает:
– Вон Оля идет!
Оля подходит к забору. Витек встает. Леша спрашивает:
– Оля, а где Аксана?
Оля молчит.
Леша:
– Ну, не молчи ты! Говори! Где Аксана?
Оля опять молчит.
В разговор вступает Витя:
– Олечка, скажи, пожалуйста, где Аксана?
Оля переводит взгляд на Витю, тот не выдерживает:
– Ну?
– Я не знаю… – вздыхает она.
Пауза. Все смотрят на Олю.
– Как не знаешь? – возмущается Лешка.
– Так не знаю… – отвечает Оля, – ее перед прогулкой старшая медсестра увела.
– Куда увела? – не успокаивается Витя.
– Куда-то… К себе, наверное… – произносит Оля тоскливым голосом и переводит взгляд на Лешу.
Витя отходит в сторону, внимательно осматривая территорию девочек. Оля обращается к Леше:
– Леш, а Леш…
– Что? – спрашивает Лешка.
– А ко мне мама приезжала.
– Ну и что?..
– Она сказала, что бабушка умерла.
– Жалко…
Пауза.
– Я бабушку больше всех любила.
– Я тоже люблю бабушку.
Пауза.
– Леш, а Леш…
– Ну, что еще?
– Я не хочу без бабушки…
– Я тоже не хочу.
Пауза.
– Леш, а Леш…
– Чего?
– А ты не умрешь?
– Не знаю.
Подходит Витя.
– Слушай, Оль, может, ты сходишь спросишь у медсестры, где Аксана?
Оля мнется, потом нерешительно отвечает:
– Я боюсь.
– Ну, а чего ты боишься? Ты просто подойди и спроси: «А где Аксана?» Что она тебе за это может сделать?
Оля молчит.
– Ну? Сходишь?
– Сходи, – подбадривает ее Леша, – не бойся.
– Я ответа боюсь, – говорит Оля, опустив голову.
Витек садится на землю и закрывает голову руками. Оля пытается его успокоить:
– Вить, не плачь. Аксана только по ночам плачет. А днем никогда…
Витины плечи сотрясаются от безмолвного рыдания. Мы стоим рядом. Глухонемой сидит в песочнице, глядя то на нас, то на площадку девчонок. Дебил ходит по территории, набивая карманы всяким мусором. Самые ценные образцы он прячет в трусы, озираясь по сторонам.
Оля шепчет:
– Витя… Аксана просила передать тебе привет… Она сказала, что если ей начнут делать уколы, чтобы я на каждой прогулке тебе приветы передавала…
Глядя на Витю, мы с Лешей тоже вытираем слезы. Вдруг Немой, стараясь привлечь наше внимание, мычит и машет руками. Я поднимаю взгляд и смотрю на него. Он тычет пальцем в сторону девчачьего корпуса. Повернув голову в направлении его пальца, я не замечаю ничего особенного. На площадке играют девочки. На скамейке сидит санитарка, мимо которой в нашу сторону идет мальчик…
– Витек! – ошарашенно шепчу я. – Аксана…
Все поворачиваются и смотрят на приближающуюся к нам Аксану. Она лысая.
Витя бросается к забору.
– Аксана!!! – кричит он сквозь слезы. – Сволочи! Сволочи! Сволочи! – давится слезами Витек. – Что они с тобой сделали?! Как они могли так поступить?!
