Евгений Клюев - Translit
Проверка состояния – способ определить истинное положение вещей в том случае, если вы подозреваете, что спите. По мере накопления опыта вы будете тратить все меньше и меньше времени на выявление признаков сна; вместо этого ваши подозрения будут превращаться в осознание факта, что вы спите. Вы поймете, что возникшая у вас потребность проверить реальность окружающего уже сама по себе является достаточным доказательством того, что вы спите: в бодрствующем состоянии у вас не возникает подобных вопросов{27}.
Что там греха таить, Манон была с-ч-а-с-т-л-и-в-а.
Все это чушь – договоренность, не договоренность… а кроме того, кому, как не ему, и было нарушать любые договоренности? Договоренность и он – вещи несовместимые.
Манон пообещала себе выступить на славу, походить между столиками с полчаса и – приземлиться к нему… если хватит выдержки, то не в объятия. В конце концов, один раз в жизни она может и заговорить с посетителем: тут не Берлин, тут никто ее амплуа не знает – и люди, кстати, совершенно иначе, чем в Берлине, на ее подсаживание реагируют… определеннее. Например, поняв, что она не собирается отвечать, просто поднимаются и уходят за другой столик. В Берлине так никто не делал, и потому здесь, в Стокгольме, когда это случилось впервые, она почувствовала себя дурой: сидит одна за столиком, перед ней тарелки с рыбьими костями, пиво недопитое… зачем сидит, чего хочет? А те, что за другой столик перешли, чуть ли не пальцем на нее показывают и хохочут, отпуская какие-то шуточки на резиновом своем языке…
В общем, учитывая все это, можно и заговорить с ним – уже в зале: пусть подумают, что она проститутка, которая выбрала клиента. А потом у них – сколько-то часов или даже дней в Стокгольме! Интересно, он надолго? Хорошо бы навсегда… Последняя мысль испугала ее по-настоящему, и Манон – молча! – принялась ругать себя последними словами, причем, кажется, по-итальянски, что было совсем плохим знаком.
И вот она уже на сцене, и вот уже в зале – медленно (все силы собраны в кулак) смещаясь по направлению к нему: он смотрит на нее с улыбкой, перед ним бокал пива…
Улыбка? Пиво?
Нет-нет, всё, конечно, в порядке – отчего бы не улыбка и не пиво, в самом деле… она просто забыла его, они долго не виделись, вот и улыбка, вот и пиво – и Манон продолжает смещаться к нему, но вдруг останавливается и без сил опускается за первый попавшийся столик, справа.
Можно закрыть глаза на всё и со всем смириться, можно забыть что угодно и даже не винить себя в забывчивости, но нельзя, никак нельзя игнорировать улыбку и пиво, потому что… потому что так, вроде бы, не меняются люди, сколько бы лет вдруг ни прошло. Он терпеть не может пива, перед ним должен стоять один большой кофе со сливками, перед ним должны лежать два круассана, а смотреть на нее он должен серьезно и почти печально… откуда эта улыбка, он сроду не улыбался функционально! И – вот тоже глупости: она не забыла его, она помнит – всё, зачем же она говорит себе, что забыла?
И что-то еще более невыносимое есть в этом зрелище, что-то совсем невыносимое… вот оно, на нем нет шарфика! Теперь Манон готова уже смириться с улыбкой, с пивом – только пусть будет шарфик, шарфик не должен был отказать… все могло отказать – шарфик не мог.
Она, конечно, добралась до его стола, приняла позу «Любительницы абсента» – не думая, не выбирая… и смотрела прямо ему в глаза. Это те же глаза, она действительно просто забыла его, они отвыкли друг от друга, но они привыкнут опять!
– Ты без шарфика, – сказала Манон, тоже попытавшись улыбнуться – неудачно. Она не знала, что сказать еще. – И ты пиво пьешь.
– Шарфик улетел, – ответил он. – А пиво вкусное.
Разговор, то есть, зашел в тупик на первом же витке.
– Как ты живешь? – спросил он, когда молчание стало угрожающим жизни.
– Мне не успеть сейчас… рассказать – чтобы в двух словах. – Манон опять попыталась улыбнуться – и опять не вышло.
– Тогда не надо. – Он, похоже, улыбался без затруднений. – Потом расскажешь.
Теперь вот это вот «потом»… откуда оно? Никто же не знает, будет ли «потом».
Манон так и сказала вслух:
– Никто же не знает, будет ли «потом».
– Будет, – отозвался он. – Я знаю.
Стоп. Происходит что-то не то. Вопиющее не то.
– А у тебя вообще с собой шарфика нет? Может быть, в кармане – тонкий… хлопчатобумажный?
Он рассмеялся и покачал головой: не то это означало, что шарфика действительно нет вообще, не то – что дурочка она, Манон.
– Дурочка я, Манон, – повторила она, а он, словно его застали врасплох, вздрогнул и сказал-лучше-б-не-говорил:
– Ну почему же…
Так-так-так-так-так… – пропело сердце Манон и спросило что-то вроде как-же-теперь-быть.
– Заткнись, – сказала сердцу Манон, – сама не знаю.
И – вмиг (как только она умела) поменяла стол.
Теперь их разделял уже не один стол, а два.
Улыбка сошла с его лица.
– Ты куда? – крикнул он ей вслед одними глазами.
– Я – дальше… – Глаза ее потемнели.
– Почему?
– Потому что шарфика нет… шарфика, видишь ли, нет – ив этом большая твоя ошибка.
– Разве шарфик – это главное?
А он еще и поглупел: такие вопросы задавать…
– Я не знаю, что главное, – в глазах слезы. – Я не разлагала мир на составные части и не сравнивала их! Ты и шарфик были неразделимы.
Теперь между ними три стола.
– Ты вернешься ко мне? – надрывались его глаза.
– Я никогда не уходила от тебя!
Вот и хватит… Манон исчезла из виду – как, опять же, только она умела и как делала совсем редко: обычно отрабатывала свои деньги столько, сколько полагалось. Полагалось – час.
За маленькой сценой ресторана было большое нелепое помещение, заваленное всяким хламом: там переодевались артисты, отдыхали музыканты, туда уходили на перекур официанты… словом, помещение использовалось всеми сразу для всего сразу. Стоя у стены, отделявшей помещение от зала ресторана, Манон через глазок, не отрываясь, смотрела на того, случайной встречи с которым ждала каждую минуту вот уже четыре года.
Когда сегодня она – против обыкновения – ответила на звонок с неизвестного ей номера и услышала его голос, ее не смутило ни то, откуда у него ее номер, ни то, что он знает о ее стокгольмских гастролях, ни то, что сам он тоже в Стокгольме. Но вот она встретилась с ним – и задним числом смутилась от всего, от чего не смутилась своевременно… только дело не в этом: нашелся вдруг и гораздо более серьезный повод для смущения. Она почти не знала этого человека. Сейчас он смотрел прямо на сцену, казалось – прямо в глазок, и был незнакомым. Не чужим… конечно, не чужим, она любила его, но он изменился за эти годы. Очень сильно похудел. Очень сильно устал. Очень сильно постарел. Черты лица, и без того тонкие, истончились еще сильнее. И эта улыбка – теперь она разглядела ее и больше не имела ничего против улыбки: улыбка была растерянной.
Манон требовалось немножко времени – несколько минут, по крайней мере, чтобы разобраться с происшедшим… хотя разве что-то произошло? Наверное, Кит не видит в нем изменений: наблюдая его день за днем, слушая его, касаясь его, Кит меняется вместе с ним и не обращает внимания на перемены, происходящие в нем, происходящие в них обоих, – за этим и нужна семья… семья, или совместная жизнь, или просто постоянные отношения! Чтобы потихоньку стареть вместе, чтобы не ужасаться, как Манон: встретившись с ним через четыре года и не будучи в состоянии справиться с новым его… новым старым его образом.
Он что-то записывает – кажется, на салфетке… он и тогда в «Парадисе» все что-то записывал на чем попало.
Конечно, дело в шарфике, но неужели отсутствие шарфика может привести к таким ощутимым метаморфозам? «Разве шарфик – это главное?» – спросил он… почему она решила, что он поглупел? Нормальный вопрос, если вторая сторона только и говорит что о шарфике! Конечно, шарфик не главное… а что – главное? Главное как раз и есть, что она дурочка, эта Манон! Дурочка, даже не допускающая мысли, что и она могла измениться за четыре года. Что ему, скорее всего, видеть ее так же странно, как и ей – его.
Она повернулась к зеркалу и попыталась увидеть себя его глазами… какие же изменения произошли?
– Никаких! – вдруг беспечно сказала она себе и улыбнулась в зеркало. – Как была урод, так и осталась.
Надо бы найти Хайни и сказать ему, что на сегодня она уже отвыступалась. А потом забрать этого чудака-без-шарфика и отправиться куда-нибудь – к нему, ко мне, какая разница? Она не удивилась бы, если бы узнала, что они три дня живут в одной и той же гостинице.
Так и сделала: нашла Хайни.
Уже через полчаса они брели по улице, сопровождаемые стрекотанием колесиков его чемодана. Оказывается, он даже не успел еще найти гостиницу, только приехал. Да впрочем, и не искал.
– Потому что не надо было искать гостиницу, – объяснила Манон. – Будем жить в моей, номер хороший, с видом на старый город, устраивает?
