Владислав Кетат - Дети иллюзий
– Красотища… – вырывается у меня, – просто Эль Греко…
Светкин взгляд, брошенный на меня после сказанного, я, должно быть, не забуду до самой смерти.
– Смотри не переусердствуй с этим, – говорит она через пару долгих секунд, показывая пальчиком с ярко красным ногтем на бутылку. И ещё через пару секунд с характерной ухмылочкой добавляет: – Хорошо, что не Пикассо.
Делаю рукой согласительный жест. По крайней мере, мне кажется, что согласительный. Конечности уже поролоновые.
Раздаётся телефонная трель.
– Я сама возьму, это такси.
Светка подходит к телефону, небрежно снимает трубку, произносит туда: «Ал-л-лло» и неожиданно замирает.
– Извини, – говорит она, виновато и ошарашенно глядя на меня, – это было не такси…
Бросаюсь к телефону, но размягчённые алкоголем ноги не дают сделать мне и шага. Я просто перехожу из положения «сидя на кровати» в положение «лёжа на полу». Боль от падения не ощущается совершенно, но её с лихвой компенсирует боль изнутри.
Представить не могу, каких трудов стоит Светке взгромоздить мою обездвиженную тушу на кровать. Последним, что фиксирует моя память, становится её фраза, донёсшаяся откуда-то сверху:
– Тяжело будет первую неделю. Не пей много. Я позвоню.
Следующее утро (скорее, день) начинается для меня труднопереносимой головной болью и сообщением о прошедшем над Москвой ночью крупнейшим со времён смерча 1904 года урагане, который я, оказывается, добросовестно проспал.
Вместо заключения
Лето на излёте. Оно пронеслось как обычно – стремительно и бездарно, ну, может, чуть стремительнее и бездарнее, чем прошлое. И хотя по календарю ещё август, уже ясно, что лету конец – трудное московское небо не даёт повода сомневаться в обратном.
Курс доллара скакнул вчера ещё – теперь его зеленейшество стоит почти десять деноминированных рублей. За последние полгода люди так привыкли, что его курс неизменен, как вид из окна нашего офиса, что абсолютно все в шоке. От учителей до бандитов. Даже не верится, что ещё две недели назад курс был каких-то несчастных шесть пятьдесят. Из-за этого у всего города паника. Да что там у города – у всей страны. Слишком много у кого за последние недели обесценились сбережения. Лично я знаю таких несколько, и все в предынфарктном состоянии. Телевизору уже никто не верит.
Что до вашего покорного слуги, то хоть у меня и нет рублёвых сбережений, я тоже пострадал. Точнее, скоро пострадаю. В результате этого валютного пур-де-бра плата за съёмную квартиру выросла более чем на треть, если платить в рублях. Так как валютных поступлений в ближайшее время ждать не приходиться, скорее всего, в следующем месяце мне придётся съехать и вернуться к родителям. А это печально.
В фирме тоже все, кроме меня, посходили с ума. Начальство находится в напрасных попытках вернуть у оптик хотя бы часть средств за реализацию оправ, и потому в перманентных разъездах, а меня оставляют в офисе на хозяйстве. Вернее, на телефоне. Но нам никто не звонит. Мы уже давно ничего не продаём, у нас море незакрытых договоров, нам должна куча народа, да и мы должны не меньше. Но мне, если честно, на всё наплевать.
Моё спокойствие объясняется просто: все ужасы, происходящие в стране, меркнут в сравнении с тем, что творилось и творится у меня внутри. Сейчас, конечно, мне стало гораздо легче, чем сразу после, но всё равно, воспоминания иногда возвращаются и противно давят грудь.
Со времени «Бегства в Египет» я не общался ни с кем из моих друзей, кроме Дона Москито. Он как-то заезжал ко мне на работу – привозил мои вещи, которые я забыл у Татьяны. От него я узнал, что Че и Татьяна уже живут вместе, и у них всё хорошо; что Панк Петров получил заказ на какой-то там алтарь и ради этого уволился с основной работы; и что сам Дон Москито готовится к изданию сборника стихов и вполне комфортно ощущает себя одной из вершин странного семейного треугольника, состоящего из него, Анны и Насти. Я отметил про себя, это наша поэтесса поступила экономно, заведя себе Моди и Коломбину[16] в одном лице, но промолчал. Также Николай открыл мне тайну знакомства Анны и Насти, которая оказалась донельзя простой: девушки всего лишь вместе учились в художественной школе (Анна в юности тоже рисовала). Когда мой гость закончил свой печальный рассказ, я попросил его уйти и не появляться в моей жизни хотя бы некоторое время. Надеюсь, что он не сильно обиделся.
Чтобы хоть чем-то отвлечься от того кошмара, которым я сам себя накормил, я уселся за роман. Сложно сказать, чего в этой схватке было больше – упрямства или отчаяния. Одно можно сказать с уверенностью: творчества там точно не было. Видимо поэтому где-то пару недель назад работа окончательно зашла в тупик. Действию, словно тому паровозу во Владивостоке, было некуда двигаться. Я во всех смыслах остановился.
* * *Сегодня двадцать четвёртое, вторник. С утра к нам в офис не заходил никто, даже Зоя. Я выпил семь кружек кофе и три раза протёр все оправы – ничего не помогает. Никого.
Время в офисе точно остановилось. Застыло всё и снаружи: за окном не летают птицы, не ездят машины, не слышно шагов в коридоре… Как в дешёвом фильме ужасов – не сильно, но всё же пугает. Думаю, если бы к нам в офис случайным ветром занесло какого-нибудь шального коробейника, я бы, наверное, ему обрадовался, как родному.
Никого.
Вот уже сорок минут я смотрю на газовый фаллос и не могу понять, в чём же состоит его привлекательность. По большому счёту, он ещё более уродлив, чем XXC[17], но по непонятным причинам притягивает взгляд. Возможно, здесь работают недоступные простому смертному технологии, подобные тем, что заставляют нормальных людей часами пялиться в телевизор. А может, в его геометрии скрыт некий секретный код, манипулирующий сознанием человека, долго смотрящего на здание… Усилием воли заставляю себя перевести взгляд с недонебоскрёба на гаражи, затем на свалку около и, наконец, отхожу от окна.
Неожиданно и громко щелкает ручка замка.
«Надо же, – восхищённо думаю я, – наколдовал!»
Первым на нашу территорию вторгается раскрытый чемодан системы «Дипломат», заваленный каким-то цветным хламом, а уже за ним молодой коробейник северо-славянской внешности.
– Офисные обереги, защита от наезда и конкурентного сглаза, снятие венца безпродажности, исцеление бизнеса по визитке… – скороговоркой выдаёт он с порога, а сам так и шарит глазами по шоу-руму. На лице при этом дежурная улыбка до ушей.
– Спасибо, не интересует, – отвечаю я также с улыбкой.
– Тогда возьмите притягивающий деньги ежедневник, – не сдаётся юное дарование, но в голосе его уже нет прежнего оптимизма, – или генератор принятия правильных решений.
– Спасибо, нет…
– Возьмите, хоть что-нибудь, – жалобно произносит парень, – недорого, ведь…
Улыбка сползает с его лица, словно краска, смытая сильным растворителем. В глазах появляется тоска. Кажется, ещё секунда – и из них, серых, как грязное московское небо, польются горючие слёзы. Неожиданно я проникаюсь симпатией к этому труженику малого и бестолкового бизнеса. Моя рука сама собой лезет в карман.
– Ладно, – сдаюсь я, – давайте один оберег. От кризиса есть?
– Есть! – бодро отвечает мигом повеселевший коробейник, протягивая мне желтоватый камушек на чёрном ремешке, формой напоминающий сильно сплюснутый диск. – Всего пятьдесят рублей.
Нехотя достаю синенькую купюру из бумажника.
– Дороговато, что-то…
– Что вы! Это очень сильный оберег, хорошо помогает. Освящён лично целительницей Эльвирой.
– Ну, раз лично Эльвирой…
Отдаю мошеннику деньги, а взамен мне в руку ложится прохладный кругляшок. Толком не разглядев, убираю его в карман брюк. Так спокойнее.
Но на этом торг не заканчивается.
– Может, ещё что-нибудь желаете? – идёт в атаку воодушевлённый первым успехом коробейник. – У нас есть книга заговоров для успешного бизнеса и очень точный бизнес-сонник…
– Спасибо, больше ничего не нужно, – говорю я, аккуратно подпихивая гостя к двери, – до свидания.
– Вы ещё не видели обереги для оргтехники! – будто и не слыша меня, продолжает тот. – Избавляют от глюков и защищают от вирусов!
– До свидания, молодой человек, – практически рычу я, – спасибо, что зашли… удачного дня…
Наконец, мой противник сдаётся. На его физиономии – усталое безразличие. Вероятно, это его истинное лицо. Испытывая практически физическое удовольствие, закрываю за ним дверь, а сам иду на рабочее место.
«Вот так вот, – говорю я сам себе, – надо быть осторожней с желаниями…»
Останавливаюсь у стоек с оправами. Теперь они выглядят совершенно непрезентабельно: оправ на них мало, а те, что остались, развешаны кое-как, то есть бессистемно. Чтобы хоть чем-то себя занять, начинаю перевешивать их, пытаясь создать видимость изобилия, но у меня это, ясное дело, не получается. Оправ, блин, мало. Бросаю это дело и возвращаюсь к окну – смотреть на «Газпром» всё-таки интереснее – и в этот момент за дверью снова раздаётся знакомый щелчок.
