Дмитрий Раскин - Хроника Рая
– Один из «итогов» осмысления теодицеи, – Прокофьев по своей привычке сложил бумаги и записи в стопочку, – а может, как раз единственный итог – человек в неимоверном прорыве сквозь самого себя, сквозь божественное обретает свою метафизическую безысходность, новую глубину вины, полноту пределов любви и свободы… достигает чистоты страдания и тоски… По силам ли нам? Но иначе наши смыслы, наши потуги на творчество, открытия наши бессмыслицы и абсурда, наши поиски истины вообще не имеют значения, будут только самообманом.
«Мастер и Маргарита» есть роман, не вопрошания даже, приглашения к вопрошанию. Традиция ответов в русской литературе и философии, будь то Владимир Соловьев или Даниил Андреев – это книги ответов, пусть даже великих, но (всего лишь) ответов. Утопизм ответов, как он не схож с утопизмом вопрошания, не-ответов булгаковского Иешуа…
Русская традиция поиска спасения, поиска Града, Счастья, торжества Духа, победы над Злом, мучительного истового поиска Истины.
Истина обернулась идеей Истины. Добро идеей Добра. Спасение идеей Спасения. Реализация этих интенций нашего Духа и нашей Культуры в конце концов погубила и Дух и Культуру… Культура уничтожила самое себя во имя торжества того своего механизма, который воспроизводил осмысление и обустройство реальности посредством идеи. То есть русская культура начала XX века разрушила себя во имя крайних форм торжества своих же собственных манихейских, гностических, платонических начал. И «поменяв» ценности, воссоздала себя в той же (пусть теперь уже упрощенной) структуре, но как культуру тоталитарную.
Диалектика Добра и Зла булгаковского романа и ограничение этой диалектики, переосмысление сути истины, утверждение неисчерпаемости и непостижимости бытия, само обаяние Воланда и его глубина, сама личность Иешуа Га-Ноцри – все это есть отрицание духовности идеологем, неприятие ее права на борьбу за торжество Духа над бытием. Мир не есть постижение и реализация идей. «Все теории стоят одна другой». Роман обнаруживает то, что не только добрее, человечнее идей и теорий (будь это даже идеи Добра), но и превосходит их по своему онтологическому статусу – свобода.
У Булгакова есть еще одно преимущество над Сверхдобром – сам стиль романа, сам его язык, его юмор – противоядие от любых теорий, от умерщвления сущего посредством его идеологизации… Сверхдобро же всегда непроходимо торжественно и серьезно…
Попечители искали глазами Лоттера.
– «Рукописи не горят». Дневники, черновики Булгакова изымало ГПУ при обысках. Сам роман, как вы знаете, был издан двадцать шесть лет спустя после смерти автора и с купюрами (но и это, поймите правильно, было колоссальным прорывом, почти что чудом). Сгорели труды Голосовкера. Художник, которому он оставил на хранение свои рукописи, перед смертью сжег все. Во время пожара на даче друзей Голосовкера сгорела спрятанная там другая часть его неопубликованных произведений. Вернувшийся с каторги философ, которому почти пятьдесят, оставшуюся часть жизни восстанавливает уничтоженное огнем. Но как попасть в ту же имагинативную точку, из которой, в свое время, развернулись форма, мысль романа? Восстановленные труды, возможно, есть интерпретация автором своих исчезнувших работ, философский анализ несуществующих текстов. Но даже то, что кануло безвозвратно, не восстановлено философом, обрело свое бытие в культуре – бытие небывшего… несбывшегося. В реконструированных отрывках романа автор делает гибель романа сюжетным узлом самого романа – «Сожженный роман».
Булгаковскому Мастеру дана высшая, главная, единственная для писателя награда – абсолютный читатель и возможность закончить свой роман.
О чем роман? О страдании. Путь Пилата к страданию, к чистоте Страдания. Мастер в раздавившем его, непосильном, неподъемном, бессмысленном страдании. (Голосовкер до конца жизни был мучим душевной болезнью, манией преследования.) Путь Пилата к свободе. Путь Мастера к покою.
О чем роман? Об истине. Христос Булгакова не наделяет истиной, не привносит ее. Он пробуждает нас для истины… Пилат – его поиск истины… именно поиск, а не обретение Веры. В этой своей мечте о разговоре с Га-Ноцри об истине, он-Пилат, спорит с Иешуа, ищет, мыслит вместе с ним, ему нужна не догма, но живой поиск истины. «Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого. Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем». И это вечное, непостижимое, поэтичное «Что есть истина?» Здесь меркнет все: и величие и сверхвеличие. И ни-че-го не надо. Только это усилие свободной мысли, только радость мышления и со-мышления…
О чем роман? Об участи человека. «Света он не заслужил. Он заслужил покой». Почему не заслужил? Лотман (смотрите ваш список) считает, потому, что человеческая мысль не достигает абсолюта. Что же, покой, быть может, предельное, что положено человеку. Но это ответ на вопрос, почему «не дано». А почему «не заслужил»? Потому, возможно, что Мастера не хватило – не хватило силы, души, психики… На что? На собственный дар, на свое предназначение. Как знать, многих ли хватило бы здесь, но потому не Свет, а Покой… Покой как возможность, условие, «место» мышления, творчества. Но, в случае Мастера, покой обретается по ту сторону. Его не может быть в безумном, осатаневшем времени. Единственное место, в котором было хоть сколько-то милосердия и здравого смысла – сумасшедший дом (в романе Голосовкера психиатрическая клиника играет ту же роль). Мастера освобождают от судьбы, высвобождают из времени в Покой. Это царство теней и Культура. Культура здесь концентрированнее и поэтичнее самой себя во времени. Эта идеальная «классика» становится вечным пристанищем Мастера. Это дар. Мастер мыслит, творит, но это мышление, это творчество не обретут теперь воплощения. Здесь открывается какая-то, должно быть, последняя безысходность творчества и изначальная горечь бытия.
О чем роман? О любви – деятельной, понимающей, мудрой, оберегающей, исцеляющей, милосердной. Маргарита во имя любви вступает в сделку с Дьяволом, теряет свою природу (ей вернули ее саму потом). Во имя любви, без гарантии, не зная правил, не зная цены, рискуя своей бессмертной душой… Любовь, принимающая как милость, как дар возможность разделить с любимым небытие.
О чем роман? О милосердии и прощении. Две тысячи лет ждет Пилат беседы с арестантом Г а-Ноцри:
«– Казни не было? Молю тебя, скажи, не было?
– Ну, конечно, не было… это тебе померещилось.
– И ты можешь поклясться в этом?..
– Клянусь! – отвечает [Пилату] спутник, – и глаза его почему-то улыбаются».
Вот тот момент, когда бывшее становится небывшим. Проклятый вопрос для теологов решается здесь вне споров о Божественном и Богочеловеческом, за рамками Цели и Смысла, в милосердии… И эта глубина искупления… Вот, наверное, то сущнейшее христианства, что не сводится к религии. И свершается это в имагинации ученика Мастера – Иванушки. Это, быть может, и есть бессмертие человеческой, не достигающей абсолюта мысли…
Роман о свободе. Если точнее, свобода осуществляет себя в романе, посредством романа. Булгаковский шедевр лишает нас (возможно, что навсегда) уверенности, что мы так уж хорошо знаем, что есть добро и как «устроено» Мироздание. Лишает нас сознания собственных окончательности и завершенности.
И эта радость, да что там, счастье слова, соприкосновения со словом.
Подобно ученику Мастера Ивану мы удерживаем в своем мысленном взоре, как «все выше к луне поднимается человек в плаще, увлекая своего спутника, и за ними идет спокойный и величественный гигантский остроухий пес».
Секунды три, наверное, была абсолютная тишина, потом аплодисменты. Прокофьев измотанный, всклокоченный, счастливый. Как понимал его Лоттер сейчас! Он разрешил мысль, к которой подбирался в своих книгах, лекциях и статьях. Разрешил то, что заставляло возвращаться за разом раз, проверять, доискиваться изъяна в достигнутом, казалось бы, завершенном. Эта внезапность высвобождения здесь, на наших глазах. Как не хотелось Лоттеру теперь говорить какие-то слова попечителям (они сейчас тоже аплодируют), выдавливать из себя всю эту грошовую дипломатию, вникать в эти, столь упоительные для Кристины «нюансы и намеки».
– Как ваше впечатление, господа?
– Все это, конечно, интересно, – ответили Лоттеру, то есть надо было понимать: «все это, конечно, интересно, но…», а если точнее: «все это, конечно, интересно, но почему мы должны это оплачивать, особенно сейчас, когда трудно всем…». Одна факультетская дама сказала, что в лекционном материале доктора Прокофьева много данных, которые нет возможности так вот с ходу проверить, и потому мы вынуждены принимать на веру. Другая выразилась насчет чрезмерной субъективности Прокофьева при всем уважении к его артистизму. «Это какой-то дар находить в любом тексте подтверждение любимым своим мыслям». Лоттер подумал, что Кристина, пожалуй, преувеличила простоту решения проблемы на факультетском уровне. Придется сегодня провожать госпожу фон Рейкельн до дома. Кристина намекнула попечителям, что надо бы подойти к Прокофьеву, так сказать, «ободрить». (Показала Лоттеру язык за их спинами.)
