Александр Филиппов - Аномальная зона
Шнырь из карантина, проводивший Александра Яковлевича к новому месту отсидки, шепнул по пути:
– Повезло тебе, парень. Ты в бригаду хозобслуги попал. Житуха здесь сытная, работа не тяжёлая – столовая, прачечная, баня, уборка территории… Это тебе не карьер с тачкой, не лесоповал и уж тем более не шахта. Держи себя вежливо, права не качай. Главное – с нарядчиком и бригадиром хорошие отношения наладить. Тогда и в зоне будешь, как сыр в масле кататься…
Нарядчиком оказался огромного роста детина с переломанным носом и здоровенными, синими от татуировок ручищами. Он сидел в отгороженной от спального помещения барака комнатушке за сколоченным из некрашеных досок столом. Перед ним лежал ворох дощечек, нанизанных на сыромятный ремешок – плотно, как бусы. Хмуро посмотрев на вошедшего, он достал из ящика чистую дощечку и, послюнявив химический карандаш, вопросил хмуро:
– Номер свой запомнил?
– Щ-561… кажется, – с готовностью ответил, стоя перед ним, как учили, со спрятанными назад руками, Студейкин.
– На воле кем был? – царапая что-то грифелем по доске и высовывая напряжённо синий от анилина язык, допытывался нарядчик.
– Простите… в смысле, по образованию или месту работы?
– Ну, давай по образованию. У тебя на роже, я вижу, институт написан, – предположил зек.
– Так точно, – торопливо кивнул Александр Яковлевич. – Окончил в своё время ветеринарный факультет сельскохозяйственного института.
– Эт вроде зоотехника, што ли? – уточнил нарядчик.
– Вообще-то зоотехник – другая профессия, хотя…
– Ты мне тут мозги не засирай! – рявкнул на него дюжий зек. – Тебе, козлу, конкретный вопрос задали!
– Пусть будет зоотехник, – смиренно согласился Студейкин, предполагая, что ничего выше должности свинаря ему при трудоустройстве в зоне не светит. – А ещё я… если по профессии до… в общем, до того, как сюда попасть, журналистом был. С газетами, журналами, интернет-сайтами разными, знаете ли, сотрудничал. Статьи пописывал, в основном о тайнах непознанного…
– Канпазитор, значит! – грозно свёл брови, посмотрев на него в упор, нарядчик.
Студейкин, в испуге помотал головой, забормотал замороченно:
– Не понял? Вы имеете в виду – композитор? Нет, я музыку не пишу. Статьи. Ну, кореспонденции…
– Те, кто оперу пишут про тайны чужие и дела, кумовьями непознанные, у нас канпонзиторами называются. Стукачами. И ты, сука, выходит из этих?
– Да боже меня упаси… гражданин… э-э… нарядчик. Я порядочный человек, сроду никому ни на кого не стучал… А писать… больше не буду. Честно благородное слово!
– Ну гляди, – покачал головой зек. – А то у нас тех, кто на кумотдел пашет, быстро на перо ставят. Или в курятник отправляют.
– В смысле? – не понял ничего из сказанного Студейкин.
– В смысле в петушатник. Усёк?
И хотя Александр Яковлевич по-прежнему не мог уразуметь, о чём идёт речь, согласился на всякий случай:
– Усёк.
– Лет сколько? Здоровье как? Рукомёсло знаешь какое? Ну, там строгать, по дереву резать или кирпич класть? Ты не печник часом? Нам печники во как нужны! – полоснул себя ребром ладони по горлу нарядчик и продолжил опять, поставив Александра Яковлевича вопросом в тупик: – А по масти кем будешь?
Студейкин в растерянности пожал плечами.
– По этой жизни за кого канать хочешь? – пояснил зек. – За мужика аль за блатного? А может, по козьей тропе потопаешь – в актив?
– А ещё какие масти бывают? – поняв, наконец, о чём идёт речь, начал искать для себя подходящее место в зоновской иерархии Александр Яковлевич.
– А ещё черти и петухи. Опущенные то есть. Ну те, что у нас заместо баб применяются.
Студейкин поёжился, пояснил серьёзно:
– Нет, гражданин нарядчик, сексуальная ориентация у меня правильная. Соответствует полу…
– А кто тебя спросит? – хохотнул, блеснув золотой фиксой зек. А потом, опять нацарапав что-то карандашом, развязал ремешок, вдел его в дырочку на краю дощечки и присовокупил её к остальным: – Ладно, я вижу, ты по этой жизни лох натуральный. А потому мы тебя в мужики и определим. Это те, которые пашут, делают всё, что им велят, ни во что не встревают. Нормальная масть. У нас лагерь сучий, то есть мы, активисты, верх держим. А потому блатным в обиду мужиков-пахарей не даём. Чтоб, значит, пайку отбирать у них и вообще… беспредельничать… Но ты, как мужик, понятия тоже должен блюсти. Не воровать, не крысятничать, не стучать, то есть, кумовьям пацанов не закладывать, в карты не играть… короче, поживёшь – сам разберёшься, что здесь почём… А сейчас я тебя в блок «А» отведу. Тебя начальство лагерное распорядилось туда на работу определить. Жить будет там же, отдельно от братвы, не в бараке… – И добавил, хмыкнув: – повезло тебе, лох. Попал бы в шахту, точно петухом стал! Там таких антилигентов в очёчках, ох, как не любят!
– Я что-то слышал о блатной иерархии, – мялся у порога Студейкин, не решаясь присесть на свободный табурет. – И в кино видел…
– Тут тебе не кино, – буркнул нарядчик. – В хату, к примеру, войдешь, поздоровкайся со всеми вежливо. Но не за руку. По нашим понятиям ещё сперва разобраться надо, кому руку жать. С пидором, к примеру, поздороваешься – сам к курочкам угодишь. Или, в натуре, на жулика нарвёшься. Если ты мужик, то урке с тобой западло ручкаться. Сунешь вору свою клешню для приветствия, а он скажет парням – они тебе её за наглость-то и оттяпают…
Студейкин опасливо втянул голову в плечи, зыркнул по сторонам – нет ли поблизости этих страшных воров и пидоров.
Тем временем нарядчик закончил свои дела, спрятал вязанку фанерных бирок в стол, поднялся во весь огромный рост, кивнул хмуро:
– Бери узелок свой. Пошли.
Он вывел Александра Яковлевича из локального сектора и повёл куда-то вглубь территории лагеря. Студейкин брёл следом по усыпанной скрипучим шлаком дорожке, по одну сторону которой тянулся ряд потемневших от времени бревенчатых бараков, по другую – такой же чёрный от старости дощатый забор в три человеческих роста высотой, с несколькими рядами ржавой колючей проволоки поверху и металлическими шляпками светильников на столбах.
– У тебя, фраерок, кликуха есть? – поинтересовался вдруг нарядчик.
– Н-не знаю, – пожал плечами журналист.
– Надо придумать. А то пацаны какую-нибудь обидную кличку повесят – до конца жизни не отмоешься. Тебя как во дворе звали?
– Э-э… Студнем, – застенчиво признался Александр Яковлевич. – От фамилии – Студейкин, и вообще… Я ж студентом был. Очкарик…
– А чё, нормальная кликуха, – неожиданно согласился нарядчик. – Быть тебе, фраерок, Студнем.
– Спасибо, – приниженно поблагодари его журналист.
– Спасибо, мужик, на сковороде не шкворчит, – нарядчик оглянулся по сторонам. – Ты вот что, Студень. Будешь в лаборатории работать, значит, к спиртику поближе. К медицинскому. Задача твоя такая: из пробирочек по чуть-чуть отливать и по пятницам мне флакончик двухсотграммовый передавать. У меня по пятницам банька. Усёк?
– Ну, я не знаю, получится ли, – замялся Студейкин.
– А не получится, я твою карточку на работу в шахту переброшу. А сюда, на курорт, того занаряжу, кто спирт тырить сумеет. Короче, так. По пятницам к вам уголь завозят. Подойдёшь к возчику и флакончик со спиртом ему сунешь. Скажешь – для Тихого. Это меня Тихий зовут. Усёк?
Александр Яковлевич опасливо покосился на громилу.
– Это у вас фамилия такая? Или кличка?
– Кличка, лох. Фамилий в лагере нет. А Тихий я, потому что утром как гаркну в бригаде: «На развод становись!», так братва с нар кубарем летит. И бегом из барака на плац. А кто задержится – тому пинка под зад. Или кулаком в морду.
Студейкин кивнул, вздохнул обречённо. Потом, не удержавшись, полюбопытствовал:
– А вы… давно здесь? В лагере?
– С рождения, – с гордостью заявил Тихий. – Я, фраерок, из потомственных сук. Потому и активист-нарядчик. Такую должность разной шушере из пришлых не доверят… А вообще в лагере сейчас не жизнь, а лафа! Мне дед рассказывал, как они работали в прежние времена. Осенью в бригаде пятьсот человек было, в четыре яруса на шконках в бараках спали. А к весне в живых всего пятьдесят зеков осталось. Он тогда ещё в актив пошёл. Тем и выжил…
– Так ты… извините, вы никогда и на воле не были? С самого рождения в тюрьме? – изумился Александр Яковлевич.
– А на хрена мне твоя воля сдалась? – весело отозвался Тихий. – Лучше нашего лагеря, фраерок, места на свете нет. У нас тут не жизнь, а малина! Есть еда, работа, крыша над головой. И всё это – по закону. Не то что у вас, на воле. Я о том много рассказов слышал. Бр-р… Ужас! Города огромные, беготня, нервы сплошные, за всё деньги плати, пьянство, преступность… Кошмар! Да и кем бы я там, у вас, мог стать? Работягой простым? Мужиком? А здесь я – на-ряд-чик! – с гордостью произнёс он. – Не-е… Я патриот свово лагеря. Мне твоей говённой свободы даром не надо!
