Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам
Несколько месяцев не жили.
Потом он велел поставить мраморную доску на том месте, где собака нашла вещички, с фотографией веселого цветущего ребенка и датами рождения и исчезновения. Жена сопротивлялась этому категорически. Но и он был непреклонен. Все! Забыть! Жить дальше! Никому не прощать! Но и не падать!
Семь лет!Татьяна искала пути спасения сама. Психотерапевты ей достойными доверия не показались. В серьезных случаях от них помощи лучше не ждать. Она нашла ясновидящую. По отзывам, сбывалось все, что та пророчила. Татьяне хотелось только одного: узнать, сильно ли мучилась ее ненаглядная девочка. Оплакать и успокоиться, если сможет. Она собрала те страшные вещички и отправилась на прием к провидице.
Тетка была никакая абсолютно. Никаких свечей, заклинаний, черных глаз, бубнов и других спецэффектов.
Она как на Татьяну взглянула, так сразу обыденно ей и сказала, как проводница в плацкартном вагоне:
– Платить будем до или после? Лучше до, хорошую вещь тебе скажу, потом не расплатишься.
Татьяна заплатила. Тетка улыбнулась:
– Зря тоскуешь. Даже и в голову не бери. Жива она у тебя. Здорова. Никто не обижает. Жди семь лет! Раньше не найдешь. Семь лет жди, потом обнимешь и расцелуешь.
– А вещи? – спросила женщина. – Вещи ее не хотите посмотреть?
– А мне не надо, – отмахнулась вещунья. – Я все тебе и так сказала. Больше не скажу. Ничего больше не знаю.
– Вы точно уверены? – обнадежилась Татьяна.
– Все бы такие приходили, как ты, я бы дольше прожила, – посулила тетка. – Семь лет, запомни. И иди, иди себе. Только потом не забудь, как найдется, чаевые поднеси, я порадуюсь.
Эта встреча и дала силы жить. Татьяна поверила абсолютно. Иррационально, необъяснимо – пусть. Она поверила и успокоилась, насколько могла. Втолковывала мужу:
– Семь лет! Семь лет подождем! У нее все хорошо!
У мужа ходили желваки, он стискивал зубы и молчал.
Он вообще вошел в некий звериный облик, страшный стал. Может, лучше бы запил. А он не запил. Жил, как умел. Но в безумную эту чушь, эти «семь лет», не верил ни на грош. Нельзя! Нельзя надеяться на пшик! На слова гадины-бабки, наживающейся на чужой беде. С другой стороны, если бы не надежда, вряд ли бы жена принялась снова жить. И в этом был серьезный плюс от посещения шарлатанки. За семь лет боль утихнет, легче перенесет несбывшееся. А пока пусть хоть как-то перетерпит.
Они переехали к сыну. Так ей становилось легче – знать, что мальчик поблизости. Она очень тревожилась за него теперь. Боялась потерять. Настаивала на ежедневных встречах, как бы занят он ни был. Прихварывала. Лечилась. Годы шли. Надежда не рассеивалась, а напротив, росла с количеством лет.
Сын тоже тяжело переживал. Куда девался солнечный мальчик? Где их былая беспечная радость? Кто виноват в беде?
Он стал замкнутым и неразговорчивым, целиком ушел в работу, сделал большие успехи на выбранном поприще. Собрался открывать в Москве офис, несколько солидных клиентов, живущих между двумя столицами, уже обратились к нему с выгодными предложениями. Мать сопротивлялась:
– Туда не надо. Там – беда.
– Ну, жили же мы с тобой в Питере у Сенной? И живы были? – возражал сын. Пришлось покориться.
Мать все повторяла про семь лет. Маниакально, чуть ли не каждый день. Он тоже поверил, что через семь лет должно что-то произойти. И произошло!
Включил как-то телек, услышал новости из того самого города. О программе «Каникулы в семье». Детдом показали, спальни, столовую.
И вдруг – она! Сомнений не было никаких – она. Выросла. Худая жутко. Но – глаза! Рахмановские глаза. Взгляд – и правда – дочери Меншикова с картины. И крест этот невероятный на шее! Сохранился! Не слямзили!
Вот и не верь потом про семь лет!
Была бы мать дома, увидела бы стопроцентно! Но она напрочь отказывалась в Лондоне завести русское ТВ, хотя это сделать – раз плюнуть. Вот – зря отказывалась! Нашлась бы потеря.
Ему захотелось что-то сделать самому. Подать матери какую-то весточку, направление указать. Думал недолго. Решил так. Поедет в город, разыщет детдом. Посмотрит на сестру вблизи. Хорошо бы так устроилось, чтоб цепочку с нее удалось бы сдернуть. Тогда он продумает способ, как подбросить или послать эту цепочку по московскому адресу– Рахманов собирался летом в Москву по делам. Лучше бы послать из этого самого города, где детдом. И тогда все будет в их руках. Штемпель на посылке – это же прямая наводка. Прямее уже некуда. Останется только поехать и прошерстить детские учреждения города. Дело нескольких дней. Конечно, можно было просто послать письмо без подписи с указанием места пребывания девочки. Но он знал: Рахманов не поверит. Совершенно точно. Сочтет опять за издевательство конкурентов, пронюхавших про одиозные «семь лет». Вот если будет неспоримое доказательство – другое дело. С пустыми словами, анонимками – даже и затеваться нечего.
Он совершенно не собирался ее душить. Просто слишком понадеялся на фактор внезапности и на то, что цепочка снимется без труда. Не знал о замке с секретом. Думал, подкрадется к качелям, сдернет и убежит, ему секунд хватило бы. Но застежка не поддалась, и он потащил ее, легкую, оцепеневшую, в укрытие, за будку, сжал горло – случайно получилось, он не хотел причинить ей зло. Она закричала. Ничего не оставалось, как убежать. Счастье, что удалось.
Но желание подать знак и избавиться самому от семилетней муки преследовало его день ото дня сильнее. Из той самой телевизионной программы он запомнил фамилию человека, у которого проведет лето сестра. Знакомое лицо, известная фамилия. Нашел его в интернетовском поиске мгновенно, с фотографиями, рабочими координатами. Домашний адрес узнать не составило труда.
Подъехал туда и вновь удивился, какие судьба сплетает узоры: семейство сестриных благодетелей шумно загружалось в машины. Девочка уже сидела в «мерседесе» редкой для Москвы модели.
Он, не скрываясь, ехал за ними почти до самого их дома. Но наглеть окончательно не стал. Понял, когда затормозили у своего участка, что на этот раз информации довольно. Надо вернуться поздним вечером, ночью, все обдумав, детально осмотреть территорию, разобраться с собакой: дома ли держат ночами или выгоняют на улицу сторожить. Чего он хотел, он и сам не знал. Сначала была мысль вновь подкараулить, разрезать цепочку ножницами для металла и дальше по предыдущему плану. Потом оставил этот вариант. Нервы стали шалить, почувствовал, что не сможет снова повторить то, что не удалось однажды. Надумал написать ей письмо. Назвать ее имя, фамилию, адрес родителей. Хотел подкинуть именно ей, подобраться к открытой форточке, забросить и исчезнуть.
Он очень устал за эти годы. Так устал, что и не передать. Ему хотелось обычной молодой жизни, без тайн и мук окружавших его людей.
Он ошибся в расчетах. Он что-то не учел. Нельзя же столько лет одному.
И вот теперь все кончилось. Хуже не придумать, как кончилось. Для всех он зверь, которого надо запереть в клетку.
Ничего они не понимают и не поймут никогда.
Блаженны милостивые
– Ничего не понимаю! – вскричала Иришка. – Ляля, да подожди ты плакать, умоляю тебя!
Ляля глубоко вздохнула, сглотнула слезы. Видно было, что делает над собой усилие. Готовится говорить без слез и всхлипываний.
– Пожалуйста, – взмолилась наконец она, прижимая к груди свое нелепое орудие обороны – теннисную ракетку, – пожалуйста! Я очень вас всех прошу! Сделайте это, не отказывайте мне!
– Все сделаем, как ты скажешь! Не волнуйся! – пообещал Андрей.
– Можешь на нас положиться, – уверила Надя.
– Что делать-то надо? – спросил рвущийся к активным действиям Никита.
Понятное дело, решительно действовать хотелось всем. Заждались.
И, главное, действий сразу много-много в голову приходит.
Сначала – наподдавать от всей души. Тут бы все подключились, не говоря даже о законных героях вечера, Андрее и Никите. Патрик, как тоже мужчина, мог бы попинать. Мальчишки вон стоят вооруженные, готовые к делу. Женщины тоже должны бы хоть за волосы потаскать – почему бы и нет?
Потом можно было бы вызвать службу безопасности. У Андрея в офисе такая служба безопасности – пальчики оближешь. Достаточно только увидеть, всю оставшуюся жизнь (а останется на несколько лет меньше) сниться будут еженощно.
Потом – на закуску – разбудить Рахманова. Это уже гвоздь программы. Последний гвоздь! И пусть этот гвоздь решает сам, как поступить: сажать или прикончить на месте.
Но для начала – можно было бы учесть Лялины пожелания. Это было бы торжеством справедливости.
Все взгляды обратились на нее. «Все будет, как пожелаешь» – сулили полные ожидания глаза.
– Пожалуйста! Отпустите моего брата! Я очень вас прошу! – с дрожью в голосе обратилась ко всем девочка. – Вы обещали! – напомнила она, видя, что все пораженно молчат. – Отпустите! Я должна ему что-то сказать. Но он должен быть свободным сначала.
