Евгений Чепкасов - Триада
– А что, ребята, небось, с уроков сбежали?
Все, включая Костю, а потом и меня, заржали. Чернявый Толя предложил плана не курить: и так весело. Меня спас очкарик.
– Скажите, а вы действительно писатель? – спросил он, без связки, грубо, но всё-таки свернув разговор на ту тему, которая могла бы меня реабилитировать.
– Да кто его знает… – кокетливо замялся я и благодарно глянул в очки Сергея. – Пишу кое-что, публиковался кое-где, но, конечно, не Достоевский.
– И мы, типа того, прославимся… – произнес бугаистый Леша со странноватой интонацией.
Я ответил телом: ни утвердительно, ни отрицательно, ни вопросительно, ни удивленно, а как-то средне – совершил извивистое полувращательное движение, словно, сидя на кровати, потянулся со сна. Даже не предполагаю, как понял мой ответ Леша, но сказал он следующее:
– А из школы нас из-за этого твоего рассказа не… выпрут? – прежде чем подобрать последнее слово (а он, несомненно, подбирал его, из цензурных соображений отсеивая более подходящие), бугайчик успел в коротенькую паузу уместить разбойничий посвист и изумительно неприличный жест, ясно показав возможную судьбу сарайного трио.
– Не выпрут, – успокоил я слегка уязвленно. – Я ж у вас фамилии и номер школы не спрашиваю. Не коните, пацаны!
– А никто и не конит – вот еще… – досадливо пробормотал Леша. – Если бы не Костя…
– Знаю, – коротко отозвался я и, отвернувшись от него, продолжил: – А из школы вас скорее выпрут за то, что на уроки не ходите.
– Отмажемся, – чуть улыбаясь моей наивности, изрек Толя.
– Толя отмажется, у него отмазки крутые, – весело сказал Леша, как видно, сразу забыв наше небольшое препирательство. – Он в том году раза два ездил к бабке в деревню – свинью резать.
– А я патологический отличник, – похвалился Сергей, – меня выгонять нельзя.
Разумеется, всё было мило, смешно, но разговор потек немножко не туда. Скованность уже исчезла, шнурки я оставил в покое, появилось оживление, так что самое время… Стоп! Я внимательно посмотрел на костыль плана, осторожно проворачиваемый Костей меж пальцами. Скрылась и вновь появилась на новом обороте тонкая надпись «Элитные». И вновь скрылась. А Костя сидит на двухметровом расстоянии от меня – как прикажете понимать?! «И ведь когда я вошел в сарай, из светлого в темное, дверь когда закрыли, – я ведь совсем не присматривался! – лихорадочно припомнил я. – Да и теперь-то… Нет, невозможно, дичь просто!» Подумав так, я внезапно ослеп; лишь через некоторое время вновь увидел окружающее, но уже намного хуже, чем раньше. «Чудеса стыдливы! – афористически сформулировал я. – Надо будет записать».
Немного обождав и удостоверившись, что светлые пятна, появившиеся вдруг вместо лиц планокуров, всё-таки лица, я решил не затягивать больше с интервью. Я вспомнил вопросы, заданные обкуренным дворовым парням и Стасу, вспомнил ответы, промытые, подчищенные и убористо записанные на паре листов, – их-то я и представил худосочным мертвецом в гробу на колесиках. Вспомнил – и нежданно-негаданно вместо лихорадочного любопытства, вместо легкой дрожи, вместо азарта – чувства сродни охотничьему, – я ощутил только унылую гадливость.
«Кому всё это надо? О себе бы подумал. Подумал бы о себе. О себе…» – толклось в голове несусветное, но смысл в нем был. Я прочитал мысленно коротенькую молитву Иисусову, и мне полегчало. Такое душевное сальто заняло несколько секунд, крохотная пауза, почти незаметная, только вот глаза помокрели, и я старался не моргнуть.
Костя нетерпеливо напомнил о чем-то, и я не сразу сообразил, о чем. Сообразив, я стал быстро и обреченно задавать те же вопросы, что и раньше, и получать почти те же ответы, что и раньше. Странно, но вместо того, чтобы увязнуть в еще большем унынии, я совершенно успокоился, даже развеселился. Я и не пытался понять, почему: внутри каждого из нас – дебри; там легко заблудиться.
– А план-то как – хороший? – весело интересовался я.
– А как же… – отвечал Костя, посмеиваясь. – Есть план из листьев конопли, а этот – из бошек, с цветками и семечками.
– Бошки – это, вроде того, верхушки? – улыбчиво уточнял я.
– Ну да.
– Убийственный должен быть план, – авторитетно подтвердил Леша, преданно глядя на Костю.
– И что же надо сделать, чтобы пробить убийственный план?
– Тут существует целая система… – с высокоумным видом произнес Толя, воздев палец к запаутиненному потолку, но не сдержался и прыснул.
– Короче, начинается всё с суеты, – эстафетно продолжил бугайчик. – Собираются парни, решают взять план, ну и базарят, ищут деньги, вспоминают, кто кому должен, занимают. Это вот суета. Потом едут пробивать план к барыге. А у барыг всё есть: план там, гашиш, ханка. Только тебе ни хрена не продадут, если не знают. Ошибся квартирой, вали – и всё. Поэтому надо ехать с кем-то, а с ним, понятно, делиться приходится или обкуривать бесплатно… Правда, блин, система!
Разумеется, я слышал об этой системе. Исходя из нее, политико-экономическое положение в сарайчике было таково: у Кости имеется выход на барыгу, он пробил план для пацанов, но вместо того, чтобы отсыпать себе комиссионные и удалиться, поступил странновато. Если странности его продолжатся, то есть надежда, что он сведет юных планокуров с барыгой напрямую, – отсюда и трепетное уважение к моему долговязому однокласснику.
Я спросил про ощущения при обкурке.
– Ощущения классные: всё смешным кажется, ржешь, как слон! – вдохновенно затараторил Толя ломким мутирующим голосом. – С месяц назад на хате обкурились, хотели мультфильмы посмотреть по обкурке, а кто-то говорит: на хрена мультфильмы, вы на ТVгляньте. А телевизор прикольный такой: зад у него ну круглый совсем… Эх, мы и ржали!..
– По ходу, план – очень удобная штука, – прервал бугайчик восторженную болтовню Толи. – Привыкания к нему нет, и курится легко. Просто вот сигаретой затянешься в первый раз – кашляешь, а тут ни фига. С водки часто злой, башка потом болит, а тут добрый, никому рожу набить не хочется. «Свин» вот только начинается, когда тебя отпустит уже.
– «Свин»? – я попытался выглядеть удивленным – не знаю, насколько естественно получилось.
– Ну да, состояние такое. Жрать хочется по-страшному, особенно леденцы на палочке грызнуть круто. А когда на хате, жрешь всё подряд и остановиться не можешь. Я один раз до того напоролся – не лезет в горло, а остановиться не могу; потом – блевать… Но это раз всего.
– А кроме плана что пробовали? – поинтересовался я и узнал, что пробовали ребятки практически всё, производимое из конопли, и что колоться они не будут по причине дороговизны и неохоты. Впрочем, говорили только Толя и Леша, а Костя и Сергей молчали: один снисходительно, другой – восхищенно.
– А Нострадамус делал свои предсказания после курения трав, – встрял очкарик в разговор. Реплика понравилась, но, похоже, этим его познания в области планокурения и ограничивались.
– Еще два дополнения, и закругляемся с интервью, – деловито проговорил Костя, и молчальников в сарайчике не осталось. – Дополнение первое: план иногда бодяжат, то есть добавляют в него всякую дрянь вроде табака. Получается больше, но хуже. Дополнение второе: есть такие извращенцы – с жиру бесятся – так они вымачивают план в ханке, высушивают и курят. Я не пробовал, но эффект, говорят, офигенный: будто и вмазался, и обкурился. На этом пресс-конференцию считаю завершенной, с тебя бутылка. Пива бутылка, пива – не разоришься…
* * *
Ребятки оживились, как оживляются, заслышав долгожданный звонок с урока. Все вожделенно глядели на костыль плана, нежно лелеемый пальцами Кости, и вожделение то казалось почти безгреховным. Пацаны походили на новогодних детишек в магический момент маскарадной мистерии, когда разноголосо кричат: «Раз, два, три – елочка, гори!» – и просительно смотрят на ватнобородого чародея.
«А ведь и впрямь мистерия! – мысленно изумился я, выводя из сравнения теорему. – Детишки в масках, да и артисты – и обязательно черти среди них есть!.. Детишки в звериных масках, детишки-оборотни, хороводятся вокруг электрического костра, еще и увенчанного до кучи звездой Соломона… Ну чем не шабаш?!» Подобные поиски символов были для меня делом житейским, повседневным. Сейчас я был шокирован, как и всегда в этих случаях, и так капитально засел в собственном мозгу, что наружу и выглядывать расхотел…
Но пришлось, и, выглянув, я понял, что что-то изменилось. Костя всё так же медленно проворачивал меж пальцами костыль. Вообще, костыль представлял собой довольно любопытную конструкцию: с картонной трубочки была почти полностью стянута папиросная бумага, а небольшой зазор, где она еще оставалась, был тщательно смят (так называемая «пятка»). За «пяткой» следовало длинное белесое тельце, набитое планом, как чучело опилками, причем на самом кончике костыля невостребованную бумагу аккуратно скрутили на манер конфетного фантика. Костя медленно проворачивал костыль, и надпись «Элитные», то скрывавшаяся, то появлявшаяся на новом обороте, читалась отчетливо.
