Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива
Марк привирает, – и все у него хороши, прекрасны, удивительны, все у него лапочки и мурзики, котики и зайчики, мимими и траляля, манифик и вери прэтти. Какое-то странно устроенное зрение – видит только то, что хочет, а поскольку хочет Марк только хорошее, то и замечать способен лишь жизнь в розовом свете. Глупость, разумеется, но….
– Нет, все это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, – сказал я на следующее утро за завтраком, когда мы с Кирычем встали, а Марк только собирался ложиться.
– Я знал, что ты не поверишь, – Марк закатил покрасневшие от недосыпа глаза, – А еще мне говорили, что у моего таланта даже есть название. Только я его забыл.
– Шизофрения? – предложил я самый подходящий, на мой взгляд, вариант.
– Нет.
– А как тебе «синдром Аспергера»?
– Ну, красиво.
– У людей, страдающих «аспергером» возникают трудности с социализацией, – добавил я, – Например, они не чувствуют границ дозволенного и могут резким неосторожным словом оскорбить человека.
– Это, скорей, тебе подходит, – сказал Кирыч, вставая из-за стола. Ему было пора на работу.
– А спорим, Марусь, что это слово ты точно без ошибок не напишешь?! – сказал я, вставая тоже.
– Какое слово?
– Красивое: «бал-бес»…, – сказал я, отправляясь вслед за Кирычем в свою обыкновенную будничную жизнь.
Я знал, что Марк не обидится. В курсе он, что я имею виду:
«С-ч-а-с-т-л-и-в-ч-и-к».
Красивое слово, что уж тут скажешь.
Awesome.
Часть первая.
Сиротские песни
Чтобы осознать степень хорошего, у тебя должно случиться что-то плохое. Наверное, это можно считать воспитательной мерой судьбы, указующей, что надо не вредничать, а жрать, что дают, не забывая рассыпаться в благодарностях.
Если бы я сейчас, как и в прежние годы, работал журналистом-фрилансером, то к ломоте в костях, головной боли, насморку и температуре добавлялись бы и душевные муки: на что жить? чем платить за свет, газ и телефон? неужто за государственный счет даже не похоронят?
Но мне в свое время, слава богу, хватило ума найти постоянную работу – с трудовой книжкой, пенсионными выплатами и правом на больничный. Так что однажды утром, обнаружив, что двигаться могу едва-едва, я всего лишь позвонил в редакцию, просипел «умираю-не ждите» и с чистой совестью провалился в забытье.
Уплыл в странные, балалаечные какие-то эмпиреи.
Я очнулся так, как, наверное, из яйца вылупляются птенцы – больно, липко, светло до рези. Уши бурил пронзительный звук, норовя прорвать барабанные перепонки
– Сироточка я бедная, на уголку стою, – истошно выводил мужской тенорок, – косматая-зловредная, я песенку пою: «Когда же ты, мой миленький, возьмешь меня к себе, косматую-зловредную, сироточку пребедную, бе-бе, бе-бе, бе…».
– …бейбе, гив ми ту найт, коз май филинг итс э соу райт, иф ю дэнс бай зе мунлайт…, – звучный женский голос вытеснил нервный козлетон, принадлежавший наверняка моему сожителю.
А кому еще придет в голову петь средь бела дня сиротские песни?
– Марк! – я хотел крикнуть громко, но сил хватило только на сип, – Сделай радио потише!
Но женщина упорно пела, затем дробно рассмеялась, затем начала говорить. Со стоном я сполз с кровати и, придерживая пижамные штаны за ослабшую резинку, поплелся на кухню.
– Марк, я болею, нельзя ли потише? – заготовленную реплику я произнес, скорей, по инерции.
За столом друг напротив друга сидели Марк и… моя коллега по работе. Бухгалтерша Мария, женщина необъятных размеров и непонятного возраста, известная своим хамским нравом и питающая ко мне необъяснимую слабость, пила чай с булками, трясла иссиня-черными кудряшками, колыхалась телесами, с трудом упрятанными в черную с позолотой трикотажную майку.
– А это Манечка, – радостно сообщил Марк.
– Какими судьбами? – без удовольствия глянул я в круглое сытое лицо.
– Сам же говорил, что умираешь, – сказала толстуха, – Я позвонила, чтобы справиться, а тут….
– Представляешь, – перебил ее Марк, – а у нас в доме нет ничего. Ну, практически совсем ничего нет. А я не знаю, какие лекарства в аптеке спрашивать. Анкроябль. Они у вас по-другому, наверное, называются. Я ей говорю, вы не поможете….
– У нас в ванной комнате, – перебил я, – целый шкафчик всякой медицины. Глаза разуй.
– Так мне же для профилактики надо. А там только от болезней.
– Если хочешь, могу плюнуть тебе в чашку своей ядовитой слюны. Может, укрепит твой иммунитет, – о том, что лекарства нужны и мне, Марк, конечно, не задумался, – Мария, как я понимаю, вы пришли полюбоваться на мое хладное тело. А венки где? А бархатные подушечки с моими орденами и медалями?
Крупное тело пошло волной, золотистый узор на майке запрыгал, заиграл, задразнился.
– Так вот ты какой, – смеясь, толстуха показала все свои мелкие белые зубки.
– Слушайте, Мария! – я разозлился, – Прекратите мне тыкать. Мы с вами на брудершафт не пили.
– А что? Можно и выпить, – она и не подумала обижаться, – Я на работе все равно отпросилась.
– Ага, – сказал я, – сейчас и выпьем, и споем.
– А ты знал, что Манечка – настоящая певица? Ду ю ноу, хани? – спросил Марк с жаром.
– Вообще-то, я музучилище закончила, а экономическое у меня второе, – толстуха потупилась.
– Вот так и бывает в жизни, – сказал я, усаживаясь на последнюю свободную табуретку, – Сегодня финансам романсы поем, а завтра уже на большой сцене.
– А ты спой ему, спой! – потребовал Марк.
– Не надо, – попросил я, – У меня и так голова трещит.
– А она тебе лирическую песню споет. Успокоительную.
– Ты, я смотрю, уже и с репертуаром ознакомиться успел.
– Наш пострел – везде поспел, – сказала толстуха.
– Уже ваш? Ну-ну….
Она подняла с пола свой пестрый объемистый куль, служивший ей ридикюлем, и выудила из него небольшой бумажный сверток.
– На!
– Что это?
– Снадобья. Там все расписано: как готовить и по сколько принимать. Завтра проснешься, как новенький.
– А еще Манечка владеет колдовством, – сообщил Марк.
– Ой, ну, что ты ерунду говоришь?! – опять сверкнув зубками, сказала она.
– Вы ему верьте, Мария, у него дар, – сказал я, не умеряя мрачности, – Несметные тысячи иностранных почитателей подтвердят. Дядя блогер, чаю свежего не заваришь?
Марк вскочил, засуетился.
– Лучше зеленого. В левом шкафчике, в железной банке с цветочками. Цветочки желтые, чай на вид черный, – прикрыв глаза, начал инструктировать я, но далее был вынужден умолкнуть.
Я изумленно вытаращился.
Это было не радио.
Пела толстуха.
– Ты узор из белых линий
Между делом покрываешь,
На пути между мартини
Ненадолго застревая.
Сложив руки на мощной груди, она мелодично мурлыкала, а черные глаза ее, обычно цепкие, внимательные, будто вовнутрь провернулись.
Выбивая сон из мозга,
Торопливо тянешь строчку,
Ты вдыхаешь пыль, как воздух,
Значит, надо ставить точку.
Она хорошо пела. Точно. Сочно, Ласково. И прорезывалась, где следовало, приятная хрипотца.
Точкой-мушкой, как печаткой,
Я скреплю конвертик белый.
Напишу тебе: «Приятно.
Мне. С тобою. Милый. Было».
– Марвелос! – прокричал Марк, едва замерла последняя нота, – Рыжик, почему ты раньше не рассказывал, что у тебя бывают такие чудесные коллеги?!
– Как тебя зовут? «Рыжик»? – она посмотрела на меня.
Я потянул пижамные штаны за вялую резинку.
– Для вас, Мария, меня зовут «Ильей». Можно без отчества.
– Он такой строгий у нас, – Марк хихикнул, – И пальцем не тронь.
– За то в конторе и кличку заслужил «Черт рыжий», – сообщила она.
Жаль, чая под рукой не было. Нашлось бы, чем поперхнуться.
– Вообрази! – жарко пел Марк, – Я Кирюше говорю, как же ты с ним живешь? А он мне только руками разводит. Манечка, ну, представь!
– А кто у нас «Кирюша»? – заинтересованно спросила толстуха.
– Кирюша – друг Вируса, – сказал я, – Марк, позови-ка зверя. Пусть осчастливит гостью. Юбку обслюнявит, укусит за ляжку, – поднявшись не без труда, я поплелся в спальню.
– А чай-то как же? – закричал мне вслед Марк.
– Это, дорогой, тебе. Для повышения иммунитета.
Чтоб тебе подавиться.
Сняло и правда, как рукой. На следующее утро открыл глаза, а голова – ясная, чистая. Слабость только и тихий перезвон. На тумбочке меня ждал стакан апельсинового сока и пара бутербродов – это явно Кирыч. А еще кусок картонки со смеющейся рожицей – и тут ясно, чьей руки.
Снова запел, задребезжал мобильник. «Работа» – значилось уныло на экране.
– Привет! – донесся бодрый женский голос.
– Привет!
– Это я.
– Что-то случилось, Мария?
– В конторе? Нет, все, как всегда. Как ты? Живой?
– Да, спасибо, легче стало.
– Я еще принесу, если хочешь.
