Николай Дорожкин - Между Непалом и Таймыром (сборник)
Однажды на рынке я видел, как он подошел к книжному киоску, стал перебирать книги. Продавщица терпела и даже улыбалась. Вдруг Болгарин схватил одну книжку, руки его задрожали. Я был рядом и видел – это была «Накануне» Тургенева, серии «Народная библиотека», с цветной иллюстрацией на бумажной обложке. Меня поразило сходство лица Инсарова на рисунке с лицом самого Болгарина. Его, видимо, тоже… Болгарин заплатил, взял книжку и ушел.
Конец зимы и всю весну пятидесятого года он провел, появляясь то на рынке, то на насыпи. В начале лета его встретила Дама с собачкой. Она трижды обошла вокруг него, постепенно приближаясь, взяла за руку, поводила пальцем по ладони и сказала: «Пошли!»
Он стал жить в ее землянке. Уже спустя несколько дней он выглядел совершенно иначе. Дама купила ему новый костюм из чертовой кожи и как-то сделала, что его одежда оставалась сухой. Она по-прежнему промышляла гаданием по руке, а теперь стала брать больше заказов на вязание из шерсти. Странно: несмотря на слепоту, у нее прекрасно получались носки, варежки, шарфы, свитера и прочие теплые вещи, которые всегда высоко ценятся в Сибири. Еще она стала собирать какие-то травы, подолгу обнюхивая каждый цветок и стебель. Болгарин почти перестал бывать в городе. Он корчевал коряги, копал торф, ловил багром в реке бревна, сушил их, пилил колол, складывал дрова у землянки. О странном симбиозе судили по-разному, но лёвина Шура категорически утверждала, что слепая его лечит – и только.
Когда он появлялся изредка на насыпи, с ним вежливо здоровались, провожали глазами. Обсуждали вопрос, сколько ему лет. Мне он казался пожилым, Вася с Шурой давали ему тридцать пять. Умный Лева, пару раз присмотревшись внимательно к чернобородому иноземцу, выдал нам свое веское заключение: «Какие там тридцать пять-сорок?! Ему двадцать пять, не больше. Парень – молодяк! Меня не проведешь!» Лева был очень близок к истине. Как оказалось, Болгарину в это лето было двадцать шесть.
Вести с трудового фронта
Теперь я мог спокойно встретить любого одноклассника, как будто нечаянно спросить: «Где работаешь?» и на такой же вопрос небрежно ответить: «А я – пастухом!» Однако встречи теперь, как назло, стали редкими – ведь мой рабочий день начинался в четыре утра и заканчивался в девять вечера. На обед я пригонял стадо только в сильный зной, когда пауты доводили коров до отчаяния.
В один из таких дней я увидел на улице ассенизационный обоз. На задней повозке восседал мой одноклассник Толя. Он с важным видом дымил длинной папиросой и независимо поглядывал по сторонам. Меня поприветствовал жестом «Рот-Фронт» и сообщил, что вечерами ходит на танцы в городской сад. От него же я узнал, что в духовом оркестре горсада на эсном басу играет Сашка Белобрысый.
Сашку я тоже встретил. Это было в обед, в самый зной. Могучая латунная труба на его плече так горела на солнце, что, казалось, вот-вот расплавится и прожжет деревянный тротуар. Вытирая подкладкой кепки раскаленное докрасна лицо, Сашка заявил, что теперь он не только рабочий и крестьянин, но еще и работник искусства. Еще он громко порадовался жаркой погоде: это значит, много народу ходит купаться на Кию и, значит, много будет утопленников и, значит, лабухам-духоперам будет много работы – «жмуриков таскать». Все это он выпалил так быстро и так куда-то спешил, что я даже не успел сказать о своей работе.
Похищение «Диаманта»
К Пантелею наконец-то пожаловал гость. Какой-то нездешний бродяга, прошатавшись полдня по насыпи, под вечер спустился к Пантелеевой землянке и попросился переночевать. Приняв гостя, Пантелей нажарил картошки с салом, выставил пол-литра водки, сыграл на аккордеоне «Златые горы» и «Летят перелетные птицы», уложил гостя спать. Довольный, долго курил у входа в землянку и с заходом солнца тоже улегся. Удалились на ночлег и Вася с Лёвой.
А я в это время, освободившись до утра от пастушеских дел, оседлал велосипед и прикатил на болото, чтобы получше рассмотреть в шестикратный бинокль полную Луну – в городе мешали деревья. Остановившись посреди насыпи, я положил велик на склон и стал ждать, когда небо как следует потемнеет. Какой-то неясный звук заставил меня навести зрительный прибор на землянку Пантелея. От неё к насыпи быстро шёл человек, ведя за руль пантелеев велосипед «Диамант». Когда он уже поднимался по склону, раздался крик – это возмущённый Пантелей выбежал из землянки, размахивая палкой. Похититель шустро взбежал на насыпь, оседлал велик и поехал. На крик из своих жилищ выскочили Вася и Лева. Ворюга катил по насыпи уже мимо лёвиной усадьбы. Лева понял ситуацию мгновенно. Совершенно голый, прыгая на одной ноге (протез на ночь снимался), он снизу метнул свой костыль и попал в колесо, между спицами. Гость вылетел из седла и пропахал носом с полметра дороги. К нему уже мчался Вася. Он страшно грохотал своими чугунными башмаками и глухо ревел «Убью!» Он и убил бы, но Лева не дал ему дотронуться до вора.
Когда я подъехал к месту происшествия, там уже вершилось правосудие. Лёва велел похитителю встать, вытащил свой костыль из покореженного колеса, выпрямился и уставился вору в глаза – абсолютно голый, облитый голубым лунным светом, одноногий маленький человек с до жути спокойным взглядом!
– Гнида! – сказал он негромко. – Бикса дешевая! У кого воруешь?.. Ну что, будем правилки качать?
Вор задрожал и отчаянно замотал головой. Лева что-то бормотнул ему на ухо, никто не разобрал слов. А тот засуетился, выгреб из кармана большую пачку денег и с готовностью протянул Леве.
– Не мне, а хозяину – за обиду! И на ремонт веломашины…
Пантелей, ничего не понимая, растерянно взял деньги, мял их в руках, укоризненно смотрел на вора. Вор нерешительно попятился, делая попытку уйти. Лева развернул его лицом к городу и торжественно произнес:
– Мы надеемся, сударь, что впредь наши дороги не пересекутся…
А потом добавил, адресуясь уже к Васе:
– Друг мой, зашнуруйте ваш башмак и дайте… короче, Вася, дай ему под ж…, да так, чтобы он летел, свистел и радовался!
…Вор, сильно хромая и держась обеими руками за задницу, быстро удалялся в сторону города. Пантелей плакал. Лева проникновенно сказал, частыми прыжками спускаясь с насыпи:
– Вот видишь, Пантелей, какие еще есть нехорошие люди в нашем обществе… Зачем пускать к себе в дом кого попало? У тебя же есть друзья!
Пантелей смотрел на Леву, не понимая, издевается тот или к чему-то клонит. Он открыл было рот, чтобы, наверное, пожаловаться на свою судьбу, но голый одноногий прыгун добрался до шалаша и прокричал:
– Слушай, Пантюша! Бери-ка ты завтра водяры и закуски. Мы с Васькой придем к тебе в гости! И Болгарина с собой прихватим!
Фигура Пантелея сначала радостно распрямилась, но потом озадаченно изогнулась. Причиной было, конечно, упоминание о Болгарине. Его по-прежнему вежливо сторонились, и чистюля Пантелей в первую очередь. Но Лева твердо повторил:
– Болгарина прихватим! Понял? А без него не пойдем! – и сиганул в свою берлогу.
И Пантелей смирился.
…И весь день назавтра гуляли сторожа, и заливался шикарный фрицевский аккордеон, и неслись над болотами песни, запеваемые Левой, и Шура гордилась своим мужем, и Пантелей был рад и счастлив до предела… А когда Лева, уходя вечером, обнял хозяина и трижды пьяно поцеловал, а потом это же сделал Вася, а затем, прижав руку к груди, поклонился в пояс высокий чернобородый Болгарин – Пантелей не выдержал: у него задрожал подбородок, и глаза уставились в небо, как будто в поисках Полярной звезды.
Гости ушли. Лева, поддерживаемый женой, нырнул в свой шалаш. Вася (он выкушал около литра) гулял, топая по насыпи своими г…давами. Болгарин, почти трезвый, растворился в болотном тумане. Пантелей, оставшись один, опустился на колени, обхватил руль велосипеда и громко зарыдал, дергаясь всем длинным телом. И даже когда Вася угомонился, Пантелей еще долго не уходил в свою комфортабельную землянку – маячил на насыпи, шатался призраком по болоту, полез зачем-то среди ночи в Черное озеро, блаженно стонал, фыркал, гудел невнятные песни и что-то бормотал.
После этой гулянки с Пантелеем что-то случилось. Он стал задумываться, ходить, молча улыбаясь, по насыпи, играть вечерами неведомые мелодии, а потом вдруг рассчитался с артелью и куда-то уехал. Говорили, вернулся на родину, в Кемерово, и снова работает старшим конюхом госконюшни.
Болотный детектив
Мы втроем сидели на насыпи, и Лева излагал с выражением «Записки следователя» Льва Романовича Шейнина. Вдруг слышим сзади: «Здравствуйте вам…» Садится рядом с Левой очень неприятный тип – классический урка. Угощает папиросами, сплевывает вожжёй на три метра, все руки в наколках. И задает вопросы, в которых, среди гущи препохабнейшего мата, можно разобрать, что ищет он двух корешей, которые только что «выскочили», интересуется, не видали ли мы этих корешей, приметы их сообщает. Странным показалось мне только, что у этого блатяка морда какая-то знакомая. Ну, не то что совсем знакомая, но где-то я его видел, и не на рынке, не на вокзале, где всегда таких типов полно, а где-то еще… но где?
