Виктор Ерофеев - Акимуды
Наконец, загробное царство явилось. Во всей красе. Мертвецы одолели Россию, в отличие от немцев, напавших, кстати, тоже в июне. Тогда вся страна встрепенулась, теперь – поджала хвост. Правда, в Москве распространялись анонимные листовки, призывающие к сопротивлению. Но воззвания были растерянными, противоречивыми. Тогда, в 1941-м, нацисты были чужими, а эти-то – свои! Родные. Воскресшие отцы. Но что значит – свои? Что знают они о нашей жизни? Безликая масса мертвецов. Среди них не было оживших трупов полководцев, политиков, деятелей искусства. Никто из видных не встал из гроба. С мертвецами не пришел ни один царь, ни Столыпин, ни Сталин, ни Жуков. Правда, говорили, что в районе Чистых прудов видели мертвеца, похожего на Анну Андреевну Ахматову, в белой шали, но почему пришла только она, если это была она?..
Главный невольно вздрогнул, схватился за пистолет. Дверь кабинета распахнулась. Без предупреждения вошел веселым легким шагом издали пахнущий парфюмированной бородкой вождь победоносных Акимуд. В отличие от своего тухлого войска, он выглядел здоровым живым человеком. Слегка пританцовывая, подошел к столу Главного. В синем костюме без галстука, в белой рубашке, он присел на край чрезмерно инкрустированного стола, улыбнулся:
– Руки вверх!
Главный дернулся. Положил пистолет на стол. Наступило молчание. Главный медленно стал поднимать руки вверх.
– Безоговорочная капитуляция?
Главный мучительно икнул. В глазах у Главного мелькнула надежда. Мелькнула и погасла. Его собеседник расхохотался:
– Не переживайте!
Главный опустил руки на колени. Сидел, как школьник.
Он давно уже перестал чему-либо удивляться. Быть Главным в России – значит отказаться от впечатлений. Главный посмотрел на гостя с недоверием. Этот человек (если так можно выразиться) был ликвидирован по его команде, а прах – развеян по ветру. Теперь он сидел у него на столе и качал ногой, как ни в чем не бывало.
О чем они договорились, никто не знает. Впрочем, известны слова пришельца, обращенные к Главному:
– Вы – приверженец традиционных ценностей. Так пусть Россия сама решает свою судьбу!
На это Главный покачал головой и сказал буквально следующее:
– Если народу России позволить решать свою судьбу, то России не будет. – Он помолчал. – Вы это знаете.
Однако назавтра было объявлено, что будет созвано Учредительное собрание мертвецов, которое предложит порядок правления в нашей стране. Живые тоже могли участвовать в выборах, но стоит ли говорить, что мы уже попали в разряд недочеловеков? По улицам города разгуливали надменные покойники. Главный был изолирован от общества в духе Фороса, в мягкой форме домашнего ареста в своей подмосковной резиденции.
005.0Пока мертвецы брали штурмом Москву, они были единой армией. Наверное, сам выход из могилы объединял их больше, чем все остальное. Однако, справившись с нами, они невольно распались на сословия и группы, которые находились между собой в антагонистических отношениях. Они принадлежали к разным поколениям и исповедовали различные взгляды. Кроме того, они враждовали по бытовым вопросам. Они селились в наши квартиры, кто на правах умерших родственников, кто на правах бывших владельцев. Москва быстро покрывалась коммунальными квартирами, как после революции. Ко мне в квартиру тоже стали врываться разные мертвецы.
Пришел мертвый врач, который купил мою квартиру в 1911 году и отделал ее в духе модерна. Потом – советские служащие. Я их выгнал, они пришли снова. Мы дрались прямо в коридоре. Они победили. Они захватили четыре комнаты из пяти. Я спрятался в маленькой спальне с видом на север.
Врач занял мой кабинет. Советские (их было много: целая семья, с мертвыми детьми и мертвой бабушкой) расположились в большой розовой комнате и разделили ее картонками на три части. Зеленую комнату с двумя большими красивыми окнами, выходящими, соответственно, на Москва-реку и во двор с вязами, тоже приступом взяли советские: спившийся бывший боксер, его жена в драном халате на голое тело, глухонемой старик и молчаливый мальчик лет семнадцати. Большую часть комнаты с видом на Москва-реку забрал боксер. А мальчик забился в бывшую дореволюционную гардеробную и там принялся жить один.
Итак, я жил в маленькой спальне. Я извелся: моя жена Катя в воскресный день атаки оказалась на даче на Истре. Что с ней стало, я не знал. Жить с мертвецами было невыносимо. Врач возненавидел советскую часть квартиры. Советские быстро засрали уборную, вывинтили все лампочки и загадили кухню, приведя с собой полчище тараканов. Теперь они дрались между собой. Драки шли ночью. Я вызывал полицию. Приезжали мертвые полицейские.
Вечером пришла Ланочка из соседнего дома, подружка моей жены. Она жила в такой крохотной квартирке, что мертвецам там нечего было делать, и она осталась одна, но иногда к ней захаживали мертвые хулиганы выпить водки. Ланочка была известна в Москве тем, что, когда соратники Главного (примерно за год до Мертвой войны) вывесили в интернете порнографический компромат на нашего борца с режимом, Илью Горохова, она влюбилась в его половые органы, многократно мастурбировала на видеокомпромат, наконец, нашла Горохова и беспощадно оттрахала его.
Ланочка принесла мне горсть черных бобов. Она сказала таинственным голосом, что по древнеримскому обычаю для борьбы с холодными духами нужно брать черные бобы в рот, а потом выплевывать и бросать в квартире через левое плечо – тогда духи отступят. Для полного очищения необходимо затем ударить в медный таз, и все будет в порядке. Мы сходили к ней домой, взяли медный таз и вернулись ко мне. Я стал ходить по квартире и разбрасывать черные бобы через левое плечо, сначала в коридоре, затем на кухне. Потом я осмелел и стал разбрасывать черные бобы, в присутствии мертвяков, у них в комнатах, и они молча, недоуменно смотрели на меня. Когда бобы у меня закончились, я стал в центре квартиры возле розовой комнаты и трижды ударил в медный таз. Звук был мощный, грандиозный, он разнесся по всем Хамовникам. Затем я пошел спать. Когда я проснулся, мертвецы сидели на кухне и пожирали завтрак. По полу мирно ползали тараканы.
Я решил помириться с мертвым врачом, расспросить, что ждало его за гробовой доской. Но быстро понял, что у них измененное сознание, они не понимают наших вопросов… Всегда интересно, как умер человек.
– Вы умерли своей смертью?
Врач пожал плечами:
– Не чужой же!
– И что – там?
– Я – доктор, значит, атеист.
– Но вы же воскресли?
– Ну и что!
– Как что?
– Мы просто не знаем всех тайн природы!
– Вас расстреляли?
– Полноте! С чего вы взяли?
Какой застенчивый покойник! Впрочем, может быть, это связано с дореволюционным воспитанием?
– Вы – москвич?
– Коренной. В этом районе, как вы догадываетесь, было много клиник. У меня, к тому же, была частная практика. Я принимал прямо здесь на дому.
– Как вас звали… то есть зовут?
– Александр Павлович. У меня отчество, как у Чехова.
Я его никогда не любил.
– Почему? Хотите выпить? У меня есть виски.
– Я стараюсь не пить. Это все так неожиданно: вернуться домой. – Он поднял глаза на высокий сводчатый потолок кухни, оглядел кухонные шкафы, золотой фаллический кран смесителя. – Как все нелепо переделали! Вот здесь стояла печь с изразцами…
– А что насчет Чехова?
– Он подрывал основы жизни. Жизнь была гораздо лучше, чем он ее описывал. Выйдешь весной на улицу… Они все подрывали и весну, и зиму, и осень. Все-все-все. Я им, конечно, верил. Я тоже носил пенсне! Они привели страну к революции. Даже я был в душе революционером. Но уже в феврале 1917 года я все понял. Я проклял этих художественных засранцев! А вы что, тоже писатель? Русский писатель? Тоже подрываете основы власти?
– А что еще делать? – удивился я.
– Жизнь любить! – рявкнул доктор. – Придет к тебе пациентка. Вся розовая с мороза. С черной каракулевой муфточкой. А ты смотришь на ее черную муфточку и представляешь себе разные картины. У нее нервишки, видите ли, шалят. А ты ей скажешь: вот здесь, барышня, разденьтесь за ширмочкой. А сердце так и екает от сладострастия. Какой там Чехов! Дурной врач! А она тебе, вся в смущении: «Как, доктор, совсем раздеться?» А на окне разводы от мороза, и солнце сквозь них играет!
Я пошел к советским мертвецам. Там играли маленькие скелеты детей, а взрослые сидели за столом. Отец выпиливал лобзиком рисунок по фанере, а мать любовалась искусством мужа. Отец семейства поднял на меня глаза:
– Нас что, завоевали американцы?
– Вроде того, – ответил я.
– Значит, мы – часть Америки? – спросила женщина. – Я всегда знала, что они победят!
– А еще комсомолкой была… – укорил муж.
– Ай! – махнула она рукой.
– Как вы пережили Сталина?
Они переглянулись и ничего не сказали.
Но самым любопытным персонажем оказался мертвый мальчик семнадцати лет. Как-то на кухне он заявил мне, что не может примириться с тем, что я – живой, а он – мертвый. В нем проступали черты народного мстителя. Судя по разговору, он был недавний мертвец, любитель спорта, оружия, шоколадного мороженого, манифестов. Этих я никогда не понимал. Он сказал, что не успокоится, пока меня не уничтожит. Я стал на ночь запираться. Однако раз под утро я проснулся от того, что почувствовал удушливый запах. Я открыл глаза. Мертвый мальчик стоял передо мной с тесаком. Я дико закричал.
