Виктор Ерофеев - Акимуды
Город за городом, российские города переходили в руки мертвецов. Первым пал Санкт-Петербург. Его руководители дружно по ящику славили победителей. РОССИЯ ДЛЯ МЕРТВЫХ! – скандировали они. Возможно, в Питере оказались самые убедительные покойники. Потом сдались приволжские города, далее – Екатеринбург, Челябинск, Красноярск. Подняли руки Новосибирск и Хабаровск. Дольше всех отбивались окраины: Калининград и Владивосток. Но и они капитулировали. По всей стране живым предлагалось признать власть мертвецов. Выступали убитые мертвецами люди – некоторые из них автоматически становились частью мертвой власти. Выступали и живые деятели искусства и литературы, принявшие власть мертвецов. С неподдельным чувством они восхваляли победителей, находя для новой власти философские обоснования.
Один известный кинорежиссер успел за эти дни даже снять короткометражку «Дорогие мои мертвецы». На телеэкране замелькал портрет безумного бородатого библиотекаря Румянцевской библиотеки, Николая Федорова. Немедленно вспомнили его полузабытое учение «Общее дело», рассказывали, как Федоров поразил своими идеями современников: Толстого, Достоевского, Владимира Соловьева. Кроме того, вещали телеведущие, Маяковский и Андрей Платонов восхищались Федоровым! И вот наконец сбылась его мечта: воскрешение отцов состоялось!
С некоторых пор для меня это тоже актуальная тема… Впрочем, независимо от федоровского учения воскресли и матери! Нам бросились объяснять, что в учении Федорова нет ничего мистического: он был убежденным позитивистом, сыном чугунного XIX века, и только у нас в России могло сложиться такое уникальное положение, при котором мертвецы готовы были воскреснуть. Опять запахло патриотизмом! Вспоминали, конечно, и нашу вековечную национальную любовь к мертвецам, которых мы вроде бы любим больше, чем живых, и с которыми на Пасху и в родительские субботы всегда делились яйцами и водкой. Некстати вспомнили «Живой труп» Толстого, нашли новое прочтение «Мертвым душам». Взяли несколько интервью у оживившихся готов, которые были готовы вместе с нашими сатанистами примазаться к мертвецам, но те не спешили с ними брататься.
Потом телеканалы зависли на Мексике: развернулись к мексиканским праздникам мертвых, к их шоколадным гробикам со скелетами, к кровожадным ритуалам ацтеков. С умилением рассказывали о мексиканской богине смерти, вспоминали о нежных словах о смерти, высказанных мексиканским нобелевским лауреатом, и даже очень жалели, что мы – не мексиканцы. «La mort n'est rien!» – оптимистическое интервью с парижским владельцем магазина похоронных принадлежностей возле Монпарнасского кладбища. Замирение со смертью с рыночных позиций. Ко всему этому добавили слова Стива Джобса: «Смерть – лучшее изобретение жизни» – это должно было покорить просвещенную аудиторию.
Но интеллигенция раскололась. По столичному широковещательному радио «Апломб», которому мертвецы пока что давали жить, смело зазвучали слова, что мертвецы – кара за наш всегдашний застой. Впрочем, мертвецов там тоже вскоре стали допускать до микрофона – во имя объективности. А знаменитый журналист, один из бывших гигантов ТВ, высказался в нашей либеральной газете, что ввод мертвецов не отменяет его атеизма и он в знак протеста уходит во внутреннюю эмиграцию. Радикальные художники-пересмешники признались, что мертвецы живописны. Русский ПЕН-центр сообщил, что все это было «ожидаемо», и назвал происходящее «национальной трагедией». От меня на «Амломбе» тоже потребовали комментария, и я мрачно сказал: «Дожили! Нас лишили самого древнего права на страх перед покойниками!» Но это была, если честно, только часть правды, нацеленной против лермонтовской страны рабов и господ. Это была мелкая правда. Другая, спрятанная часть правды состояла для меня в том, что рухнула вековая стена, открылись вопиющие горизонты.
Не было ли здесь моей уступки мракобесию? Тому самому мракобесию, источник которого глубоко сидит в наших соотечественниках… Какие горизонты? – одернул я себя. – Напротив!
По телевизору объявили, что страна закрыта для выезда и заграничные паспорта отменены. Аэропорты не работают. Сотовая связь и интернет заблокированы.
Вставай, брат мертвый! Бери лопату!..
Главной темой оккупации стали мертвецкие претензии. Мертвецы во всем искали живой обман. Они официально объявили себя «униженными и оскорбленными». Я и не знал, что у нас в стране столько миллионов обиженных покойников! Нет, я, конечно, догадывался, что мы со смертью никогда не договоримся, но я не знал, что русская смерть полна такой спелой мести.
Мертвецы спешно налаживали собственную инфраструктуру. Уже заработало Чрезвычайное управление (ЧУ) по претензиям к живым людям. Есть родовая травма – мертвяки выдумали травму посмертную! То их, видите ли, похоронили без должного уважения, без гроба, в выгребной яме, без отпевания, то – расстреляли, задавили, отравили, уморили, утопили не по делу. Смерть как высшая форма неуважения! Мы превращались в одно большое распаханное кладбище.
Тогда многие от страха переоделись в белые ночные рубашки до пят. Это называлось покаянием. Я выглянул в окно. Даже в моем тихом переулке возле Плющихи появился патруль из трех мертвых с автоматами наперевес. Страна мертвецов! Как такое могло случиться?
004.0Главный ждал развязки. В его кремлевском кабинете все телефоны были отключены. Верные люди практически все разбежались. Последним ушел от него сладкоглазый Бенкендорф. Сказал, что с мертвецами справиться невозможно.
– Неужели нельзя было договориться? – поджал губы Главный.
Бенкендорф только пожал плечами. Оставшись один, Главный залез под стол погладить большого пса:
– Они будут здесь с минуты на минуту.
Он по-спортивному вынырнул из темноты, вытащил Ома из кармана, поставил на письменный стол:
– Победа будет за нами?
Ом помрачнел. Игрушка знала, что ей приходит конец, и захотела высказаться.
– Это ты виноват! – выкрикнула игрушка.
Главный посмотрел на Ома и вынул из него батарейку. Тот обмяк. Главный решил выбросить его в корзину для мусора, но в последний момент передумал, спрятал в карман и пробормотал:
– Пригодится.
Он полез в другой карман и вытащил женскую игрушку с черной челкой и красным ртом. Долго смотрел ей в глаза. Она хотела заговорить, но он сказал:
– Тссс…
– Птенчик, – наконец прошептала она.
– Ну?
– Вот бегает дворовый мальчик…
– Добегался…
– Птенчик!
– Ну, давай…
Он нахмурился и оторвал ей голову, даже не вынимая батарейки. Выбросив куклу в корзину, он долго сидел неподвижно. Ему было больно. Он не хотел, чтобы враги глумились над любимой. Вот бегает дворовый мальчик… Главный думал о том, что ему не в чем себя упрекнуть. Он поклялся, что страна не развалится в течение его правления, и она не развалилась. Он все сделал правильно. Стране и не снилось такое счастливое правление. Только он один знал, как много у страны слабых мест и опасных врагов. Он нянчился с Россией, но был строгой нянькой. Мука разочарования и одиночества легла на его лицо.
Что мы о нем, скрытном, знали? Верный присяге, он никому не мог признаться, что стал кристально честным человеком, презиравшим накопленные им большие деньги. Он мог бы согласиться с тем, что мертвецы и собаки чище живых людей. Главный жалел, что приказал сбросить бомбы на Акимуды. Впрочем, куда они их сбросили? Он не верил своим ВВС. РОССИЯ ДЛЯ МЕРТВЫХ – не такой плохой лозунг. Но кто стоит за ними, за мертвецами? Их восстание не похоже на дурацкие революции. По духу оно скорее близко России.
Он усмехнулся, увидев в беззвучном телевизоре перепуганное насмерть лицо начальника главного телеканала… Даже если бы мертвецы позволили мне эмигрировать – я бы никуда не поехал! Я перегнул палку в отношениях с Акимудами. Но ведь и Акимуды вели себя вызывающе! Я не люблю, когда мне дерзят. Я – не чмо. Мы сами, по своим корням, мертвецы. Как наладить связь с Акимудами? Объединившись с мертвецами, мы будем непобедимы…
Я не раз до вторжения ставил себя на место Главного и думал: как бы я поступил? оправдывал ли я наши власти? Главный нашел в себе силы подморозить страну. Что еще он мог сделать? Мы разучились что-либо производить. Мы ничего не умеем. Ну, совсем ничего. Игрушка Главного – Ом – показала всем, что нам осталось: произносить прекрасные фразы. Мертвецы пришли выразить нам свое презрение.
Проезжая как-то еще до войны по Рублевке, я увидел на фонарных столбах рекламные призывы: «Здоровая духовная жизнь – вера в Россию». Прошло полтора века с тютчевских времен – нам предлагали то же самое. Словно Россия – потусторонняя жизнь, загробное царство, которое будет или не будет – бог весть!
