Анна Бергстрем - Девушка со шрамом. История неправильного человека
Я из тех, кто плачет по ночам и не скрывает этого. Меня никто не понимает. Моими друзьями то и дело прикидываются желающие залезть мне в трусы. Не нужно делать поспешных выводов, но жизнь слишком стремительна, чтобы ждать. Я всего лишь смешная Чебурашка, поэтому лучше промолчать и улыбнуться самой незаметной улыбкой. Или все-таки мне повезло в том, что моя микросхема не подключена к коллективному разуму? Эти мысли читаются в слегка покрасневших глазах, покрасневших от недосыпания, дыма сигарет, нервной работы, чужих упреков и самых разных мыслей. Папа зовет кушать. Чмокнув Пыльного, тащусь на кухню.
С трудом выбросив из головы проблемы, я говорю:
– Не волнуйся, пап, я в порядке. Просто немного устала.
– Доченька, не делай вид, что не понимаешь, – отвечает папа, наливая полную тарелку вкуснятины. – Все было бы хорошо, если бы ты не выглядела так странно. Я беспокоюсь, что ты втянулась в какую-то нехорошую компанию…
– И меня съест бармалей, – смеюсь я, но быстро прекращаю свое веселье.
Папа бросает на меня недолгий взгляд и погружается в задумчивое отсутствие. А потом, сосредоточившись на своих мыслях, начинает медленно чертить шариковой ручкой простые геометрические фигуры на длинном чеке из супермаркета, который подвернулся ему под руку. Сердце болезненно сжимается. Это очень нехороший знак – папа огорчен до глубины души. Его красивая, мужественная рука продолжает сдержанно выводить на бумаге строгие символы… Треугольник, ромбик, квадрат… А потом обрисовывать их по контуру, несколько раз проводя ручкой по одним и тем же местам… На папином красивом виске постепенно вздувается тонкая жилка, совсем как у меня, когда мне трудно справиться с напряжением.
Кажется, я теряю дар речи. Когда папа ведет себя вот так (а это случается крайне редко), мне хочется провалиться сквозь землю… Вот до чего довел знакомый разговор, который папа заводит всякий раз, взглянув на ирокез платинового цвета и прочие атрибуты фрика. Похоже, мое самовыражение становится предметом ощутимого беспокойства для папы… Как хорошо, что он не в курсе того, что на самом деле происходит в жизни его единственного ребенка. И я сделаю все, чтобы папа никогда не узнал о настоящих проблемах своей дочери.
Понимая всю серьезность ситуации, я пытаюсь разрядить напряженную обстановку. Решительно, но осторожно вытаскиваю ручку из папиных пальцев. Рисую два сердечка на чеке. Заглядываю папе в глаза. Складываю из разрисованного чека дурацкий бантик. Осторожно кладу ладони на обветренные папины руки и, заглядывая ему в глаза, тихо говорю:
– Папочка… Ну не злись…
– Как тебе булочки? – оттаяв, интересуется папа.
– Офигенные! Прямо как я люблю, – отвечаю я, радуясь, что мой метод успокоения возымел успех.
– А я все переживал, что они зачерствеют, так и не дождавшись тебя, – папин вздох снова задевает меня за живое.
– Папочка, я так тебя люблю! – улыбаюсь я и лезу обниматься, сшибая папины очки в порыве нахлынувших чувств.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает папа. В его голосе появляются нотки нежности. Это значит, что он начинает настраиваться на благодушный лад. Но, беспокоясь о том, как бы не ляпнуть чего лишнего, я пытаюсь уйти от начатого разговора.
Спасибо родителям за то, что они правильно воспитали чадо, и у меня есть голова на плечах. Что со мной еще может случиться, если я дожила до двадцати двух, полностью обеспечиваю себя и папу, имею высшее образование, а, главное, цель в жизни, и даже пока не съехала с катушек, работая стриптизершей? Последний факт, естественно, приходится тщательно скрывать от отца. Понятное дело, ему лучше не знать, откуда последние пару лет в семейном бюджете берутся неплохие деньги.
– А по MTV сегодня концерт «Металлики» крутили! Что-то их вокалист петь разучился совсем, так выл, ужас какой-то, – невпопад говорю я, в надежде создать иллюзию непринужденности.
– У тебя все в порядке? – перебивает меня отец.
– Да, а что? – откровенно вру я и прячу взгляд.
Сегодня душа хочет забиться поглубже в свою раковину. И если быть честной, мне грустно и одиноко. Я опускаю взгляд в тарелку. Надеюсь, папа не заметит, что тушь для ресниц размазана. Не хочу показывать ему, что я недавно плакала.
– Доченька, может, это все из-за твоего внешнего вида? Для меня ты всегда самая лучшая, я же твой отец. Но для остальных твой стиль наверняка вопиющее безобразие. – Папа снова принимается за свое и начинает вертеть в руках крышку от сахарницы.
– Папочка, я же говорила, это не вопиющее безобразие, а эксклюзивный креатив, потому что я – фрик. А хочешь – называй меня Чебурашкой.
– Почему Чебурашкой?
– Да так… Неважно…
Я вспоминаю, как впервые в жизни увидела фрика. Мне было четырнадцать лет. Родители отпустили меня на первый в моей жизни рейв – в компании друзей семьи. Впервые попав на ночное мероприятие, я очутилась в самом сердце танцпола, где сотни пульсов танцующих людей сливаются в единое сердцебиение с ритмичными волнами звука, накрывая пространство сказочной эйфорией. Там, среди ярких лучей лазера и вспышек стробоскопа, я встретила необычное существо. Андрогинное нечто, одетое в розовый меховой костюмчик, таинственно изгибалось в такт музыки, балансируя на огромных платформах. Посмотрев на меня глазами, спрятанными за цветными контактными линзами, существо приветливо взмахнуло ресницами. Его волосы напоминали множество разноцветных змеек, а вместо пальцев были длиннющие серебряные шипы. Кто это был – парень или девушка, так и осталось для меня загадкой. Моя детская психика была покорена столь неземным явлением, сущность которого была загадочна и прекрасна. От фрика исходило буквально вселенское добро, и, вглядываясь в его умиротворенное лицо, я ясно понимала, что именно так и выглядит настоящее счастье. «Хочу быть такой же!!!» – решительно сказала я себе.
С той ночи прошло много лет. Теперь я сама хожу на платформах, в моем гардеробе можно найти одежду всех цветов радуги, я обожаю накладные ресницы, но получаю лишь осуждение и злобу в ответ на попытки сделать мир немного счастливее.
– Ну, в наше время были стиляги… и на нас смотрели косо за то, что мы нарушали общественную мораль, – мечтательно начал вспоминать папа. Удивительно, как ему удается сохранять такой молодой голос в свои семьдесят с лишним лет. Напрашивается вывод, что, когда душа молода, человек медленнее стареет. Огонек, всегда горящий в глазах отца, выдает в нем все того же обаятельного юношу, который слушает джаз, презирает зануд и очаровывает женщин.
– Видишь, папа, ты тоже знаешь, что такое быть не как все. Почему ты задаешь мне странные вопросы?
– Конечно, мы носили яркие пиджаки, цветные галстуки, манерно зачесывали волосы, и общественность осуждающе называла нас пижонами… Меня беспокоит, что по сравнению с нашей модой ты выглядишь просто как… аномальное явление! – жалуется папа, деликатно подбирая слова. И начинает задумчиво водить пальцем по узору на скатерти, снова погружаясь в себя.
Наверное, я и правда попала сюда с другой планеты. Фрик, странный для большинства. Романтик и одиночка, идущий против течения жизни. Возмутительный парадокс, антисоциальный элемент, полная аномалия! Людям непонятно, почему можно быть «не как все», раз все живое подчинено стандартам. Обществу кажется, что непривычное несет какую-то угрозу. И это способно довести до слез.
– Послушай, папочка, я мало, чем отличаюсь от тебя. Стиляги и фрики – почти одно и то же! Стиляги – дети андерграунда, который был много лет назад. Я знаю, что для своего времени, вы были вызовом обществу, – объясняю я, изо всех сил желая доказать, что люди во все времена устроены одинаково.
– Ты права. Злые языки яростно осуждали наш образ жизни. В то время всем с детства внушалась цель «работать на благо Отечества». Вот и казалось, что городские пижоны, одетые в наряды сумасшедшей раскраски, несут идею «праздности», – смеется папа, соглашаясь с моими доводами.
– А сегодня фрики называются возмутителями спокойствия, потому что мы отличаемся от всего, что привыкли видеть люди. Скажи, а к чему призывал образ жизни стиляг?
– Стиляги, дочка, были стихийным протестом против принятых в советском обществе стереотипов поведения. Мы вели, так сказать, подпольную войну, – хвалится папа, разглаживая усы, а его глаза восторженно сияют.
– Так вот и фрики, папочка, по сути, выражают то же самое! – Я чуть не смахнула тарелку с едой со стола. – Я же не зря причислила вас к андеграунду.
– Андеграунд… А что это такое? В нашем сленге не было таких слов, – интересуется папа, открывая коробку с чаем.
– Ну… понимаешь… Термином «андеграунд» обозначают направления искусства, которые не поддерживают классические пути. Это эстетическое бунтарство, что ли…
– Ясно. Ты права, мы бунтовали против обыденности советской реальности. Танцевали буги-вуги и слушали джаз, а вы?
