Игорь Белисов - Скорпионья сага. Cамка cкорпиона
Нет, нет – в высшей степени все равно как назвать.
Утром Малыш подняла меня по тревоге. Сияло воскресенье начала нового учебного года. Нужно было купить учебники, тетради и всякий школярский хлам. Я требовался ей в качестве носильщика. Корпоративная машина стояла под окнами, но мне на ней ездить не разрешалось, а жена, понятное дело, сказалась больной. Пришлось мне, кряхтя, впрягаться. После полуночного бдения чувствовал себя нежизнеспособно. Родительский долг призывал к очередной жертве. А куда денешься? Детям важно не то, какие жертвы мы ради них принесли, а что конкретно смогли в жизни дать.
В магазине долго искали необходимое. Народищу – муравейник, осиный рой. Кто бывал на сентябрьских школьных базарах с родительской миссией – знает, та еще преисподняя. Загрузив корзину, я нацелился в очередь к кассе. Тут Малыш заявила, что ей нужно еще в «художку». В принципе, я был, скорее, «за». Но взглянув на выбор чтива, затеял критиковать. Я советовал взять что-нибудь из родной классики, ее же влекли какие-то бестселлеры, иноземных авторов, с аннотациями, вызывающими у меня подташнивание, и стилистикой текстов, ввергающих в эстетическую тоску. Начали спорить. Я пытался. Она упиралась. Я взывал к интеллекту. Она демонстрировала характер. Если уж откровенно, жаль было денег на этот модный печатный понос. А ей нравилось. Чертова баба, копия мамочки. В конце концов, фыркнула, что я ей, видите ли, мешаю, и было бы лучше подождать ее, мягко говоря, в отдалении.
Вот так мы и теряем наших детей.
Вручил ей корзину, пошел курить.
На улице меня встретила свежесть. И новые толпы народу. Я покуривал, а они всё валили, набивались, утрамбовывались в магазин. То были родители, в озабоченных их глазах остро тлела энергия, приносимая в жертву образованию, и учебники да тетради – только начало. Далее их ждало вымогательство на нужды родительского комитета, на подарки учителям, на охрану, уборку, ремонт, компьютеры нового поколения. А кто посерьезней, еще и вкладывается в репетиторов.
Плюнул, бросил бычок. Пора внутрь. Расплачиваться-то – мне.
Пока я курил, успела запропаститься. В раздражении начал ее искать. Мелькали лица, чужие, ненужные, некрасивые. И вдруг я увидел. Словно впервые. Девушка средь толпы. Одинокая и прекрасная. Моя дочь.
Она стояла, склонив голову к книге. Уж не знаю, что она там читала, но мгновенный ее образ, фигура, лицо – кольнули меня в грудь хмельным жалом. Невольно залюбовался… Совсем уже взрослая. Скоро начнется. Мужчины, готовьтесь. А вернее всего – бегите. Как ее мамочка в свое время скрутила меня, так и она кого-нибудь скрутит в дугу. Я расплылся в улыбке.
Неожиданно ощутил: моя злоба – ненастоящая. Как и мои попытки воспитывать, назидать, вдалбливать, быть строгим отцом. А настоящее – нечто прямо противоположное моему раздражению и всем никчемным словам.
Неужели, я ее просто… люблю?
Ведь истинная любовь – это любовь к жизни, такой, как она есть, во всех проявлениях, – а не к своим иллюзиям относительно жизни. В сущности, любовь к женщине – средоточие любви к жизни. А любовь к детям – и есть любовь к женщине. Замкнутый круг… И конечно, любовь – это бесконечная жертвенность. И, конечно, Малыш не способна мою жертву понять. Юность эгоистична. В юности кажется, будто ты – центр мира. Только с годами сознаешь, что ты – лишь крупица. А осознав, становишься на распутье… Еще имеется немного энергии. Хочется оттянуть. Но, в конце концов, взрослому человеку приходится делать выбор: растратить энергию на себя – или вложиться в продление жизни.
Я вкладываюсь в Малыша.
Если это не власть любви – то что же?
Увидела меня. Улыбнулась. Подошла, всучила корзину с книжками. Я поморщился от того, что она набрала, и ойкнул от внезапно пригнувшей тяжести. К счастью, кажется, всё. Встали в очередь кассе.
Она вдруг опомнилась, что ей еще нужно в отдел «ди-ви-ди».
Сил моих человечьих на все это не было. Я молчал. Многозначительно и свирепо. Она даже и не заметила. Махнула хвостом и исчезла, оставив перевариваться в собственной ядовитости. От нечего делать стал развлекаться абстрактными размышлениями. В данном случае, «нечего делать» во всех смыслах. Мне нечем было заняться, я не мог бросить очередь, и не мог отказать дочери в ее глупостях – ибо люблю.
Итак… Любовь – одно из названий притяжения. Притяжение, естественно, служит слиянию. А слияние имеет следствием встраивание иерархии, в которой лидер сосет энергию из соподчиненных. Женщина – из мужчины, семья – из каждого члена, поселение – из семей, город – из деревни, столица – из провинций, союз государств – из вошедших в него стран. А господствующее в цивилизации государство – из стран второго и третьего мира… Иноземные авторы? Понятно, куда утекает моя энергия… Но есть ли альтернатива слиянию в мировом масштабе? Иначе говоря, той самой глобализации? На моей памяти было могучее государство, поставившее целью построить утопию, отгородившись от мира железным занавесом. В итоге – сокрушительный крах… Да, действительно нынче другое время. Глобализация. Надо мыслить глобально. Любовь без границ. Взаимопроникновение всего и вся. Взаимовысасывание. Пока довысасывались вот до Глобального Кризиса. Что – завтра? Страшно подумать. Эх, гиблое дело…
На глаза мне попалась секция словарей. Моя мысль почем-то споткнулась, вильнула в сторону… Ба! Да ведь я давно хотел проверить одну гипотезу. Если не сейчас – то когда же? Я зашарил глазами…
Слово «человек» и слово «жизнь». По-китайски. Какой род они носят в китайском? Китайский – самый распространенный язык на Земле. Каждый четвертый – китаец. Будущее – за ними. Если, конечно, оно все еще светит.
Моя очередь продвинулась довольно значительно. Бросать было жаль, а надежда успеть – эфемерна. Оглянулся в сторону зала. Малыша не просматривалось. Попросив запомнить, что я здесь стоял – ринулся к словарям…
Переводных словарей с нашего на китайский оказалось немало. Взял первый попавшийся. Увы, не совсем то. Слова-то. конечно, переводились, но в переводе стоял иероглиф. Как это прочесть? Как произнести? И ни намека на род… Взял следующий, помассивней. Аналогично… Взял самый толстый. Такая же нестыковка… Стал хватать все подряд, переводчики, разговорники – все что было, слева направо и сверху донизу. Все страницы были испещрены рядами значков откровенно насекомоподобного вида, они проползали передо мной с издевательским равнодушием к моей неспособности проникнуть в тайну их бытия.
Эволюция письменности в Европе и Азии шли своими путями. Я, в принципе, это знал: у них – иероглифы, у нас – отдельные буквы. Но неужели, хотя бы сегодня, в эпоху глобализации, нельзя составить нормальный словарь! Идиоты! Ну что б им не указать, какого рода эта букашка, которой они обозначают любые понятия, от ничтожных до колоссальных? Или что: у них нет деления на мужчин и женщин?.. М-да уж… Всю правду нам не узнать никогда…
В разочаровании пролистнул последний словарь. Просто так, листиками пошуршать, прежде чем поставить на полку. Внезапно одна из страниц приковала мое внимание. Вцепилась в глаза единственным иероглифом.
Меня аж бросило в жар.
Я искал перевод с нашего на китайский отдельного слова. Я искал лишь в одной половине каждого словаря. Но была и другая, оборотная сторона, где с китайского переводилось на наш. Я об этом и не подумал… Иероглиф – интересная и сложная штука. Он – и буква, и символ, и несколько символов сразу. Каждый членик этой букашки имеет собственный смысл, а их совокупность – настоящий шедевр человеческой мысли.
И вот я стоял и таращился на единственный иероглиф. Он один символизирует собой два понятия. Рядом – перевод этих понятий, в знакомых словах. Именно перевод-то меня и схватил за глаза. За самое сердце.
Это – открытие. Гениальное. Я сделал его случайно. В сравнении с ним яблоко Ньютона – пустая безделица… Нет, ну все же китайцы – великий народ. Один иероглиф у них означает два слова…
Эти два слова:
Любовь…
И Бессмертие.
О
Сентябрь в этом году выдался бесконечным. По календарной логике, давно бы должны зарядить дожди, но видно природа решила оттянуть холодную неизбежность, понежиться, сколько возможно, в ласковом свете усталого солнца. Небо – кристальное, синее, без единого облачка. Призрачно проплывают, извиваясь, золотистые нити. Фырчат пропеллерами радужные стрекозы. Снуют изумрудные мухи. А в одном месте я замечаю пляску двух ярко-лимонных бабочек. Чуть колышутся пушистые колоски поседевшей травы. Эта проседь повсюду меж зелени: янтарная, желтая, бурая, кое-где и багряная. Тихо. Едва ветерок – все вздыхает, начинает тревожиться, шуршать, шелестеть, сухо потрескивать. И опять тишина…
Иду по грунтовке единственной улицы сонной деревни. Такое впечатление, что здесь никто не живет. Ни души. Но вот за кустом у забора отъезжает наружу штакетник калитки.
