Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Отворив калитку, пробежал он по двору, взлетел на давно уже худое родное крыльцо, дёрнул ручку входной двери, быстрым шагом миновал сени, кухню да комнаты и вошёл в зал. Всё чисто, прибрано, на столе тарелка с сухариками и бутылка водки, покрытая пустым гранёным двухсотграммовым стаканом.
– Неужели дождалась меня?! Неужели не побоялась?! Неужели это наконец она – настоящая любовь, настоящее чувство? Трижды пройдя зону, как в сказке, я наконец дождался искренности и понимания. Слава Господу! Слава!
Шаги за окном. Он привстал со стула. Послышалось, как входная дверь стукнула, возвращённая на своё место стальной пружиной. Глухой топот оросил пол, и в зал вошёл Женька. Сосед. На лице багровое сожаление.
– Извини, Коля, – и помолчав немного: – Нет никого в твоём доме уже давно…
Сели. Выпили. – Все уважают тебя, сосед. Поэтому и дом уберегли, – сказал Женька, привставая и закусывая сухарем. – А на баб не серчай. Ты силён уж слишком, брат. Всю жизнь в дерьме прожил, а не пьёшь и не материшься даже. Вон и смерти не боишься. Против троих вывез. Не из нашего мира ты. Где ж тебе сыскать жену такую же? Примирись.
С минуту лишь стук старых часов наполнял комнату жизнью.
– Не помню ничего. Всё как в тумане. Суд лентой чёрно-белой пролетел. Неужто это я всё натворил, в чём обвиняли?
Женька глубоко вздохнул.
– Ты, брат, ты… Изнасиловали они её, – Женька попятился чуть назад, – всех троих ты и положил. Нашёл. Не знаю как даже. Сумасшествие какое-то. Да положил…
Он сидел неподвижно. В шкафу слегка застучали стаканы – товарняк, проползая по насыпи, сотрясал землю, как юный бог подземелья. Чайки, жившие на озерце, говорливым белоснежным пухом уселись на старый, позеленевший мхом забор. Чёрный дым из соседской бани, больше походившей на стойло для коня, скрутило ветром в три погибели и швырнуло на оконное стекло, тут же вознеся ввысь.
– Рожденный в аду не может стать ангелом… Только сумасшедшим, – произнёс он тихо.
– Что? – спросил Женька. – Я не понял тебя, что ты имел в виду? И не дождавшись ответа, потихоньку вышел.
Идиот
И дурак, и диод, и мечтатель,
Зацепившись за Кантову нить,
Как балластом, увешан Сократом,
Сквозь тома не могу воспарить.
С аму сошедшая
Гитара и женщина могут свести с ума, особенно если они нечто единое, цельное. Еле заметные сухие мозоли на подушечках тонких пальцев, звуки бьющейся о лады непокорной витой нити, утробные стоны деки – и в слушателя, зрителя сочленение двух полностью завершённых создателем изящных изогнутых живых линий, адажио вкрадывается и приживается чужая душа – гармоничная, завораживающая, загадочная, неповторимая.
Играла она на шестиструнной отчаянно великолепно. Не звуки извлекала или рождала – жизнь в инструменте пробуждая, пленяла сим рукотворным обыденным волшебством странников, попавших в сети старых английских моряков, убаюкивая перебором, окружала острым медным боем быков, залпами взъерошенных синкоп взрывала революционный зал, нежными бардовскими баре смачивала сухие уголки глаз и душ.
Не такая, как все. Не чувствительная – чувствующая, не поникшая и приземлённая, а возвышенная, не ушедшая в себя, а живущая в единственно реальном прекрасном мире – внутреннем. Ощущала и проживала музыку просто классно, что не помешало ей отдать суровую дань психиатрической лечебнице, ещё раз доказав – не от мрака она сего. Ничего в жизни не нажив, витала в музыке и тумане безденежья, улетая поутру в рай терций и опускаясь к закату в ад материального бита.
Самоотверженно служила преподавателем детской музыкальной школы – классическая городская сумасшедшая, не замечающая своей иности, каких бродят толпы по забытым переулкам сознания. Куча мяса в черепной коробке, забитого депрессивными образами не тех и не о том, ворох проблем, долгов, старых непрочитанных книг в голове и перечитанных не раз на столе. Стройная, красивая ещё, позабывшая, что жизнь – борьба, а счастье – только лишь ремесло.
Не помню ни дня, ни времени года даже – лишь растрёпанные русые волосы, когда в распахнутую ангелом небесным входную дверь ворвался её дух и, как из доброй русской чёрной кожаной печечки, начал метать на стол всё, что есть: баночки маринованных, сытые салатницы, полные запаха тмина кулёчки, сладкие обёртки.
– Ты что, с ума сошла? – сорвалась с уст моих ушаблоненная идиома. И тут же одернув себя: – Извини, я забыла, – сказала я с улыбкой. Ни фальши обиды, ни аккорда непонимания на её лице. Только озорные складочки в уголках губ скользнули фальцетом. Ничего она никогда ни для кого не жалела. Поэтому ничего и не имела, если можно обозвать словом «ничто» титанов чувств и огня, что обитали внутри этой хрупкой женщины, атлантов гиперэмоций и страстей, вырывающихся, голосящих волнами всего лишь шести витых струн. Самый дорогой она для меня человек. Маленький Бог, отличающийся от большого только инструментом, посредством коего порождают оба в мир красоту, порождают сам мир.
Услышать затылком
Не хочется жить в глубине плей-листа,
В муаре за масляной рябью картин,
В цинизме морфем иль в арго седока,
Лишаясь рассудка, дожив до седин,
Смерть Бога в себе поделом лицезреть,
Услышать затылком «Понтифик!.. Низложен!»
Увидев взрыв Солнца, в огне возгореть.
Не хочется, право, но кто-то ведь должен?!
Мысли из никуда
Демократия – власть народа, но власть над самим собой.
Только вера в свою избранность способна являть миру чудеса творчества.
У меня нет маски – только шлем.
Шрам от слезы.
Моралью можно уничтожить физически, а физически мораль – нет.
В любви тоже нужно сказать «пожалуйста»
Человек готов умереть лишь за одну мечту – мечту жить вечно.
Питерец по любви
Не знаю, зачем я полетел в Петроград. Как не уверен, для чего вообще существую под пылающей луною. Кино, кем-то называемое жизнью, с самого утра разразилось очередной загадочной, мистической сценой, повергающей меня в действия. Случайная, казалось бы, фраза о невероятно щедрых скидках на трэвел залпом «Авроры» разорвала жаждущий интересных авантюр разум. И в тот же вечер, миновав четыре тысячи воздушных миль, я вкатился на Пушкинскую площадь – вместилище моей души и заоблачных грёз о зените славы, а вернее, Саши.
Как водится, истерев пару мозолей о гранит одухотворяющих видов, я всё же был вынужден настроиться на обратную дорогу, не слишком желанную, а посему и навевающую not fun. С тоской под ручку я и погрузился на синюю ветку подземной змеи, резво ползущей в сторону скворечника дюралевых ласточек, ревущих вепрем. Гул эмоций погружал в сон. Полутуман невских зимних образов окончательно выдавливал чувство реальности из подсознания.
Ступни гудели трансформатором высоковольтной сети метрополитена, голова обратилась колоколом Исаакия, зовущим к заутрене. Не усталость сковала меня – разум, переполненный, пресыщенный телесными, физическими ощущениями и видами роденовскими, отключил мир, меж тем духовность, дух, энергию, пьянящие флюиды впуская без искажений и преград.
Неожиданное нежное невидимое прикосновение к щеке, к сознанию – и я тут же удивлённо обернулся, но не сразу осознал, что увидел внутренним больше взором. Серые ботинки, джинсы, куртка, шапка с огромным синим смешным помпоном, невыразительное, нереальное и поэтому красивое лицо, опущенный долу взгляд и… кисти рук – вот что привлекло моё внимание в большей степени. Сама сущность России предстала предо мною в своём скромном, обыденном великолепии.
У Руси ведь женское имя, черты и… ладони. Изящные, нежные… Именно их я наблюдал и не мог оторвать взгляд от волшебного переплетения пальцев, складочек кожи, красного, совершенно не гармонирующего с нарядом лака. Заворожён – вот слово, описывающее моё состояние в то мгновение с потрясающей простотой. И только заметив смущённую улыбку незнакомки, смирил взор.
Что только не пронеслось аллюром в памяти моей: всепоглощающие мечты, уколы букетов роз любви, будущее и прошлое, предначертанное и предсказанное. Что только я не передумал за одну оставшуюся станцию. Я хотел вновь взглянуть на чудо, скромно сидевшее слева от меня, ещё раз, но сильнейшие впечатления от увиденного не позволяли мне обидеть прилюдным вниманием нежданно ниспосланного Богом ангела во плоти.
Звуки открывающихся дверей. Шаг. Ещё один. И вновь массивное чувство воззвало обернуться. Взгляд как на замедленной съёмке скользнул по синему полотну двери, стеклянному окну вагона, кожаной спинке сиденья, и… залп её глаз чуть не сбил с ног. Душ соприкосновение я ощутил и взрыв эмоций, порождающих новую Вселенную, – ничтожное, секундное, сакральное соитие миров, длившееся дольше вечности – бесконечность любви, надежды и великих свершений.
Я улетел.
А через полгода вернулся.
И нашел её…
