Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Парни переглянулись, улыбнулись белозубой улыбкой, протянули пухлый конверт и спешно ретировались, похоже, предвкушая весёлый розыгрыш подруги. К конверту я не притронулся – бросил у горна на кучу лома. Как почувствовал что-то. Через три дня заказчики вернулись. На лицах ни следа былого румянца, сухие белёсые губы, сутулый торс, поникший взгляд, заторможенная речь.
Вошли. Подходят почти вплотную и аккуратно, с пиететом и некой даже подобострастностью протягивают мою же работу.
– Сломалась? – хмуря брови, спрашиваю я.
Парни помолчали немного, не меняя положения тел, переглянулись.
– Возьмите назад… У неё бабушка вчера умерла…
Холодная испарина и лёгкий тремор напомнили мне, что я ещё жив. Гробик перекочевал в мои руки. Я взглянул на ребят. Им было явно не до шуток.
– Я предупреждал, – бросил, уходя, – конверт у горна. Я не прикасался, – и вышел из мастерской, закурил сигарету, сел к будке Хана и, растирая виски, попытался успокоить выскакивающее из клетки рёбер сердце. Когда вернулся, никого уже не было. Они ушли обратно в свой мир. Мир без смерти – лишь с шутками о ней, мир без проблем и горя, без пророчеств и суеверий, мир, полный озорства и веселья.
Я обернулся к горну. Конверт лежал на месте.
Картины Щедрина
Встает, бесчинствуя, заря,
И омывают небо краски,
Чтоб вновь картины Щедрина
Сошли на Питер без огласки.
Мысли из никуда
Для вас дорого или для вашей мечты?
Поселить идею в чужую душу можно только наедине.
Жизнь – это не лестница! Круг с секторами.
И каменным молчанием своим раздвинул ноги.
Холодная дифовка асфальта.
Идея пишется одной левой.
Воланды империализма.
Мистик, а?
Никогда особо не веря в своё личное простое крестьянско-мещанское счастье, я подумал, что дни мои неправедные уже на исходе и Создатель всё же решил хоть немного в финале этой стремительной оперетты подсластить дымно-спиртовую пилюлю и превратить лайф в кайф. Началось все гипермистически. Поначалу она мне не понравилась. Отвратительная убито-поникшая манера речи, костлявые руки смерти, большие жабьи скулы, странная походка страдающего депрессивным психозом – любовь списала все: фантастическая трель соловья, изящные пальчики, бархатные щёчки, божественная грация царицы Савской. Причём всё это с каждым днем каким-то чудом становилось ещё чудесней и расчудесней.
Одно меня смущало – её возлюбленный, с которым я не имел удовольствия быть и кайфовать. Однако он наверняка высокий, красивый, интересный, сильный и заботливый – такой же прекрасный, как и она. Другого она выбрать просто не могла. В общем, мечта. Не то, что я – полный отстой.
С таким багажом радужных дум я и отъехал первого января в шесть утра подальше из Асгарда Ирийского и волею судьбинушки оказался вскоре в районе Челябинского тракторного и трубопрокатного заводов, проскакав тысячи верст по заснеженной пустоши в надежде обрести душевный покой и уравновесить разум избытком впечатлений. Но, как оказалось, весьма безуспешно.
Ступив после долгой дороги на заснеженный асфальт, осмотрелся и чуть не сел в карликовый сугроб. Название улицы, на коей предстояло мне прожить пару суток, и её фамилия были близнецами-сёстрами.
«Совпадение», – решил я, отпившись вечером не чаем, а поутру насладившись невероятной мощью Коркинского разреза, воплями железных орков на его дне и тишиной микронных пятиэтажек на его вершине.
– Сов-па-де-ние-е, – донёсся орчий вой со дна пятисотметровой впадины, и я отправился в обратный путь, по пути хапнув настоящего KZ.
По приезде в родной стотысячелетний Асгард меня потянуло на кладбище. В этом нет ничего удивительного. Кладбище – лучшее место в Асгарде для отдыха после долгой дороги для молодёжи. Там все милы, добры и по большей части приветливы, да и милиция не вяжет за распитие в общественном месте.
Иду, ступая не спеша,
Любуясь смирною могилкой…
Экскюзе муа, опять на стихи потянуло. Итак, иду, смотрю-любуюсь, отдыхаю. Вдруг грохот кладбищенского колокола разрывом печени проносится над моей когда-то окладистой шевелюрой, делаю пол-оборота головой, и взгляд тут же врезается в серую выдолбленную надпись на чёрной мраморной глыбе. Фамилия снова её.
– Совпадение? – уже не столь уверенно пою себе я. – Вполне… Оказался её дед. В смысле, на могилке, а не в звоннице.
Дедов я видел в жизни порядком. Так что вновь обыденное совпадение!
– Точно совпадение, а никакая не мистика! – говорю себе я и топаю на следующий день к туалету гомосексуалистов. В этом нет ничего удивительного. Туалет геев – лучшее место в Асгарде для отдыха после долгой дороги для молодёжи. Тусанувшись (без геев!) у геевского туалета, бреду походкой усталой в горку к памятнику Чокану-минихану. Вдруг на стене дома вижу памятную доску, солидную харю и чей-то имярек. Сотни раз здесь хаживал, а внимания не обращал. Фамилия, как ни странно, снова её.
Как Виктор Авилов, произношу вслух отрывисто, брутально и фатально: «Третий» – и нехотя всё же начинаю действовать, изрядно подпинываемый всем этим мистицизмом.
Нахожу её боя – дохлый, страшный, беспомощный, да к тому же мой давнишний однократный собутыльник. В общем, мечта. Но не моя.
Действую дальше. В результате интерес, дружба, страсть, любовь, совпадения, целая жизнь, уложенная в два месяца, мечты, праздник длиною в полгода. Затем капризы, равнодушие и разрыв. Вновь страсть, любовь и капризы. Безумства. Ещё куча любви и дьявольское опьянение. Позже усталость, неблагодарность, безразличие и плевки в душу.
Одно мне непонятно, неведомо и треплет до сих пор душу, требует сатисфакции, гиперрефлексии и, возможно, даже реинкарнации с последующей комой и выходом из нее сразу в астрал: зачем все эти невероятные совпадения? Зачем эта мистика? К чему всё это было? И самое главное – почему всё столь быстро минуло?..
Из сердца пепел выношу корытом
Из сердца пепел выношу корытом.
Самшит окаменел зерцал.
И бурый уголь, вспыхнув антрацитом,
Коленьем белым истончил металл.
Она себя давно простила.
Бобышки не сковав, ушла.
На медяки меня пустила,
Явив изящество плевка.
Асгард Ирийский.2 сентября 7520 от С. М. З. Х.
Осталась ты лишь на иконе
Со сводов Виндзорской капеллы
В мир зрит обожествленный лик.
Его вчера я видел то ли,
Иль он давно в меня проник?
Не наглядеться в очи эти.
Ты светом дум озарена
И безусловной верой в чудо,
Моя любимая… Одна…
Осталась ты лишь на иконе
В душе запятнанной моей,
Я – клиром лишь у врат алтарных.
Приди, забвение! Скорей.
Асгард Ирийский.26 сентября 7520 от С. М. З. Х.
Политические ужасы – Утро Путенда
Каждое утро Путенд, зловонно скалясь и рыча, встаёт, с пренебрежением скидывает со своей подушки чью-то холодную руку, умывается проклятой водой, чистит свой золотой клык, печатку с ядом, серьгу, тоже с ядом, удостоверение председателя правительства, испачканное чем-то буро-красным, и отправляется на работу. Едет по пустой дороге, смотрит на пролетающие мимо пейзажи и безлюдные долины, на свинцовое небо и разряды молний над его чёрной «Волгой», наслаждается утренней кровавой зарей и капающей, капающей с кустов… росой.
По дороге приказывает своему глухонемому водителю остановиться на обочине и идёт в лес, прихватив корзинку. Деревья зловеще шелестят листвой, ковёр красных гвоздик манит. Путенд проходит всё глубже в чащу леса. Ветки смыкаются за его спиной. Каркает вороньё, и трава вянет в тех местах, где ступает его нога, а от дыхания безмолвно падают мухи и комары. Находит чёрную поляну и принимается наполнять корзинку грибами, проросшими из чёрной земли там и тут. Берёт самые красивые и аппетитные, свежие, без единого червячка и изъяна.
Возвращаясь, по пути он срывает сначала один красный поминальный цветок, потом другой, вскоре в его руках оказывается целый букет. Путенд подходит к машине, аккуратно открывает багажник и очень осторожно кладёт свою добычу в свинцовый ящик. Плотно закрывает свинцовой же крышкой и садится назад в машину на сиденье, сделанное из человеческой кожи.
– Дима, – обращаясь к водителю, – цветы жене, грибы на базаре раздай, пусть народ кушает, – и злобно крякнув, наливает себе бокал крови младенца.
– Хорошо, – басом отвечает глухонемой водитель и с глазами патриота и борца за мир, с нищетой и диареей включает «И Ленин такой молодой» в исполнении депутата Государственной думы ФС четвёртого созыва, нажимает на педаль акселератора, и машина, ускоряясь, летит на кремлёвский шабаш.
Они мчат по пустынной трассе с тремя мигалками на крыше – красной, чёрной и чёрной. Олени и медведи расступаются перед автомобилем Президента, Трудяги, Лидера, Радетеля, Спасителя нации. Кролики в странных позах замирают, птицы останавливаются в полёте, широко открыв глаз, медведи перестают сосать лапу, совы моргать, а скунсы вонять, изо рта коров выпадывает сено, изо рта собак – язык, бобров – стружка. Музыка звучит всё громче, и голос Кобзона всё мощнее рвёт окружающее пространство на ломти.
