Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда
– Добро пожаловать в столицу нашей Родины Москву!..
Она говорит так громко, что люди останавливаются и с любопытством разглядывают Пьера. Он не знает, куда деваться.
Видавший виды “москвич” мчится по шоссе. Пьер вертит головой по сторонам. Мимо мелькают деревянные избы и заборы. Шишмарева сидит рядом с шофером, повернувшись к Пьеру, и не переставая говорит:
– Гостиница очень комфортабельная, а через пять-шесть дней закончится ремонт, и мы вас переведем в общежитие на Ленинские горы. Не теряйте время, в Москве есть что посмотреть – театры, музеи. Изумительная прогулка по каналу имени Москвы с Речного вокзала! Вы знаете, что Москва – порт пяти морей?
– Откуда же пять? – удивляется Пьер. – Я карту, в общем, знаю, я в детстве марки собирал…
– Дело в том, что канал, построенный в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, не только привел в столицу волжскую воду, но и открыл путь в моря – Белое, Балтийское, Черное и Каспийское…
– Получается четыре…
– Белое, Балтийское, Черное, Каспийское… Какое ж пятое?
– Азовское вроде… – меланхолически роняет шофер.
– Тьфу ты, Азовское забыла! Попутал нечистый… Очень советую также съездить на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…
В гостинице “Националь” Пьер захлопывает за собой дверь номера, ставит чемодан и сумку, подходит к окну. За окном – Кремль, Александровский сад, угол Красной площади.
Вот Пьер гуляет по Красной площади. У Лобного места его внимание привлекает молчаливая группа узбеков в халатах и тюбетейках. К Мавзолею тянется длинная очередь. Над входом надпись: “Ленин Сталин”. Начинается смена караула. Пьер проталкивается поближе.
Вот Пьер разглядывает коней Аполлона на фасаде Большого театра. На скамейках сквера шумная команда приезжих школьников с учительницей подкрепляется колбасой и молоком.
На Пушкинской торгуют арбузами с лотка. Пьер идет вдоль очереди, заходит в телефонную будку. Он листает записную книжку, опускает 15 копеек в автомат, набирает номер.
– Можно говорить с господином Чухновским? Здравствуйте, Николай Кузьмич, это Пьер Дюран, если помните. Да, я в Москве…
Пьер выходит из автобуса на Котельнической набережной и, задрав голову, рассматривает высотное здание. Он идет вдоль фасада, заходит в арку.
В кабинете писателя Чухновского Пьер шарит взглядом по фотографиям на стенах, по старинным книжным шкафам. Чухновский, сидя за письменным столом, говорит по телефону:
– …Анри Дюран, коммунист, участник Сопротивления, погиб в Равенсбрюке в сорок третьем… Ты книжку-то прочел? На рыбалке я дарил… Этот самый! А это – его сын. Между прочим, член партии, как и отец. Семью эту я знаю, я у них бывал в Париже. Помочь нужно, Сергей Васильич, тут без тебя не обойтись… Короче, мать у него русская, толковая очень женщина. Родственник ее был репрессирован в тридцатых, а потом она следы его потеряла. Кажется, брат двоюродный, или сводный… Пошарить можно там у вас? Может, он реабилитирован, может, он жив-здоров? Спасибо, кто бы сомневался… В Союзе? Да ничего хорошего, та же толкотня… Любка с мужем разошлась, пацан теперь без отца растет… Баньку новую поставил. Приезжай!
Он кладет трубку.
– В общем, так… Вас найдут, примут и попробуют помочь.
– Спасибо. Это всё ваши книги?
– Это вот чешское издание. Венгерское, польское. Голландское… Западные издатели с нами не больно церемонятся. Вон бельгийцы перевели молчком и даже авторских экземпляров не прислали, я случайно в Лондоне купил…
Просторная гостиная обставлена карельской березой. По стенам живописные полотна в золоченых рамах. За столом ужинают Чухновский, его жена Зинаида Пална, дочь Люба с пятилетним сыном Витькой и Пьер. Чухновский наливает вина жене и дочери, водки – Пьеру.
– Я же помню, как ваша мама звала вас по-нашему – Петя. Не возражаете, если мы вас будем звать так же?
– Мне будет очень приятно, – улыбается Пьер.
– Ну, Петя, с приездом!
Они чокаются. В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит. Пьер распробовал закуску.
– Очень вкусно…
– Угощайтесь. Устриц у нас, правда, нету, зато будет настоящая русская селянка. Закуска вся, конечно, под водку. Селедочка, грибки, капустка бочковая…
Возвращается Зинаида Пална:
– Из Союза звонили.
– Ильин?
– Просил перезвонить… В ноябре съезд писателей в Болгарии.
– В Болгарию пусть сам едет… Ульяна! Как там селяночка?
В дверь заглядывает раскрасневшаяся кухарка Ульяна, полная женщина лет пятидесяти, в фартуке и наколке.
– Дак перестоит же, Николай Кузьмич! Готово давно…
– Давай…
Ульяна приносит супницу, собирает тарелки из-под закуски, принимается разливать суп. Пьер разглядывает большую картину на стене:
– Неужели… Айвазовский?
– Он самый… А вот это Шишкин.
– Подлинник?
– Я копий не держу… – усмехается Чухновский. – Молодец, Петя! Знаете русскую живопись?
Он чокается с Пьером. Дочь Люба и ребенок встают из-за стола.
– Нам пора на боковую…
Ребенок бежит к Чухновскому, тот поднимает его и целует:
– Спи спокойно, барбос…
– Спокойной ночи, деда.
Пьер пробует суп:
– Изумительно…
– Э, брат… Это старинный рецепт, Елена Молоховец – классика русской кухни. Тут одного мяса четыре вида…
– Четыре?
– Говядина на кости, копченый язык, сосиски и телячья почечка…
– Я вам очень благодарен, Николай Кузьмич. Без вашей помощи я бы не знал, куда обратиться. У вас другая система. Мне советовали писать письмо в Верховный Суд или в Верховный Совет…
– Тут ни суд, ни Верховный Совет помочь не могут. Только госбезопасность.
– Значит, госбезопасность – по-прежнему главная? Как при Сталине?
Чухновский хмурится:
– Я этого не говорил. И не надо ловить меня на слове…
– Простите… Мне просто интересно.
– Чего ты раздражаешься? – говорит Зинаида Пална с натянутой улыбкой. – Он же все-таки француз… Лучше объясни.
Чухновский, не глядя на нее, набивает трубку, разжигает.
– Только учтите – я с вами сейчас говорю не как с заезжим иностранцем, а как с коммунистом… Про Двадцатый съезд партии вы, вероятно, слыхали. И закрытый доклад Хрущева наверняка прочли. Я знаю, у вас его буржуазные газеты печатали, а коммунисты французские от него открещивались, как могли… Так вот, Петя, сегодня это другая страна, не та, что была при Сталине. И органы госбезопасности во многом другие. И люди там поменялись, и установки другие…
В коридоре звонит телефон. Зинаида Пална выходит.
– …Может быть, главное, что удалось Никите Сергеичу, – вернуть контроль партии над органами…
В дверь заглядывает взволнованная Зинаида Пална:
– Беляев!!!
– Извините!
Чухновский поспешно откладывает салфетку и выходит.
Пьер остается один за столом. Из других дверей бесшумно появляется Люба и садится за стол. Некоторое время они молчат, доносится громкий голос Чухновского. Возвращается Зинаида Пална, садится, прислушиваясь к разговору в коридоре.
– Все-таки откуда у вас такой хороший русский? – спрашивает Люба.
Пьер улыбается:
– Мама баюкала меня по-русски… А вы учитесь или работаете?
– Сейчас я временно не работаю. А вообще я закончила восточное отделение истфака…
– Арабский?
– Хинди.
Чухновский говорит по телефону в коридоре.
– …Я все высказал на последнем секретариате… Нет, я не мнительный, Пал Иваныч! Депутат, лауреат – оказывается, это все не имеет значения… А вы посчитайте! Статья в “Литературке”, абсолютно хамская и бездоказательная. Из делегации в Италию меня в последний момент убрали, и буквально через два дня я узнаю, что “Советский писатель” вынул книгу из плана под надуманным предлогом! Это все как? Случайности? Совпадения? Пожалуйста, я готов к серьезному разговору…
– А чем занимается ваша мама? – спрашивает Пьера Зинаида Пална.
– Это… очень интересно. У мамы… забыл, как по-русски… Она чувствует запахи, аромат…
– Обоняние…
– Да, да, обоняние… У нее такой талант от природы, особенная чувствительность к аромату. Перед войной она работала для Коко Шанель. Вы знаете Дом Шанель?
– Духи? – усмехается Люба. – Конечно…
– Да, парфюм… Она очень хорошо зарабатывала у Шанель. Когда арестовали отца, мама четыре месяца была в гестапо. Ей сломали ключицу, она неправильно срослась. И ее талант пропал, она перестала чувствовать аромат…
Входит Чухновский, садится за стол, разливает водку.
– Ну чего ты так заводишься? – вздыхает Зинаида Пална. – Чего ты нервничаешь?
Чухновский мрачен.
– Оказывается, я мнительный… А то я не знаю, кто под меня копает!
Он чокается с Пьером.
– Сколько же вам было лет, когда маму забрали в гестапо? – спрашивает Зинаида Пална.
– Одиннадцать.
– И вы остались без мамы, без папы? Как же вы справились?
