Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…
– А почему ты решил, что всё это так? – спросила Оля, грея свои ледяные руки о горячую чашку. – У тебя есть достоверные сведения?
– Достоверных сведений нет, – сказал Иван. – Но ведь мы можем надеяться…
Оля смотрела настойчиво. Видно, ей всё-таки хотелось достоверных сведений.
Решающая реплика по-прежнему была за Иваном. Уже много раз, почти каждую встречу с Олей, он чувствовал этот «матч-бол» – возможность одной фразой завершить старую жизнь и открыть новую.
«Потом… – решил он, откладывая подвиг. – Не сейчас. Позже…»
Допивая чай, они поговорили о школе, в которую на будущий год отправится Макс. Наконец, Оля вздохнула:
– Ладно… Спасибочки за чаёк. Пойду спать, – и, поднявшись, направилась к двери.* * *Со всеми вещами, лекарствами, с прибором для измерения давления и снятыми с подоконников ящиками рассады, бабушка, дедушка и разочаровавшаяся в полковнике мама открывали дачный сезон. В тёплую субботу без дождя Иван перевёз их. Началось ещё одно райское лето его жизни.
На работу он уезжал после завтрака и возвращался к ужину. К пробкам относился по-родственному, потому что и сам не любил торопить жизнь. Удовольствие же, какое доставляло ему привозить из пекарни, что возле работы, пакет душистых булок на всё семейство, стоило того, чтобы ездить за ним в Москву.
В свободные от офиса дни, под присмотром деда, он обшил остаток стен, так что бабушкин день рождения праздновали на обновлённой террасе.
Хороший ли это знак, Иван не гадал. После всех тостов, после чаепития и мытья посуды, он подошёл к имениннице и просил её совершенно серьёзно, чтобы она жила до ста лет, на что бабушка с ответной серьёзностью согласилась.
– Только, – сказал она, – ещё пойди договорись с дедом.Как хорошо расположился Иван в этом июне на даче – всей душой! Его несло на луг, и в лес, где ещё не было никаких грибов. Носило его и на рыбалку. На велосипеде он уезжал к озеру и безо всякой удочки смотрел в туман. Он так и гулял бы напропалую, но его держал ремонт. На очереди была мамина спальня. Сдвинув мебель, он начал перестилать пол.
К тому же, Ивану приходилось выполнять бабушкины многочисленные распоряжения и просьбы. Бабушку расстраивали заросшие грядки, не ухоженные должным образом клумбы, сор на дорожках, облупившийся газовый ящик, беспорядок в дедушкином сарае. Все эти поводы для огорчений Иван был призван устранять, и выходило, что его день плотно забит смешными делами. Доказывать их неважность бабушке он не пытался, поскольку знал: в них заключен моторчик её жизни. Чем больше находилось дел, требующих бабушкиного руководства, тем лучше её сердце перегоняло кровь.
Смирение давалось Ивану легко. Он с улыбкой смотрел, как надув губы, по-детски, протестует против бабушкиного порядка мама. «Мы можем позволить себе купить огурцы в магазине! И ящик красить я не пойду!» – заявляла она, хлопая в подростковом запале трескучей калиткой. Потом Иван находил её в чистом поле, в белой шляпе.
Изредка на юную строптивость Ольги Николаевны набегала стариковская мудрость. «Всё понимаю», – говорила она, и, вспомнив, что поставила себе цель напитывать дом оптимизмом, шла мириться с бабушкой.
Клубничный мусс и составление планов примирения с отцом – вот были её дела.
К тому же, в этом сезоне Ольга Николаевна великодушно избавила сына от магазинной повинности.
В их дачном магазинчике обитала достопримечательность – полоумная Глаша. С детских лет она сидела возле прилавка на стуле. Теперь это была женщина за тридцать, выглядевшая болезненно и старо. Нынешним летом, в первый раз зайдя в магазин, Иван был изумлён выражением её лица. На нём появилась улыбка, неясная, но направленная точно по адресу – в ответ на чей-нибудь взгляд. Это была сострадательная ухмылка больного ангела, знающего беду человека.
– Мама, ты помнишь эту дурочку, Глашу? – спросил Иван, вернувшись. – Что с ней стало? Я не пойду… – сказал он, и магазин безропотно на себя взяла мама. Тем более что ей так и так было нужно выходить в свет.В последней трети июня набежали тучи, Иван обрадовался им, как всегда найдя в пасмурной погоде друга по сердцу. Устав возиться с досками, он шёл на мокрый луг – оглядеть несолнечные дали. Плохая дачная погода оказалась богата воспоминаниями. То наплывало, как он встречал со станции маму, то – как готовились с Андреем к институтским экзаменам. Это было хорошее время, все душевные кости тогда были целы.
«Человек с целыми “костями” в любую погоду видит солнечную долину и может до неё дойти. Тогда как человек с травмами никуда уже и не рвётся, потому что трезво оценивает собственные возможности – не любить горячо, не ходить далеко. Дай Бог прожить в тишине, беречь потихоньку близких», – говорил он маме, и мама смеялась над ним, потому что тысячу раз всё переворачивалось в её жизни, и ни одна точка не оказывалась последней. Иван и сам над собой смеялся. Он знал всё это и без мамы, но ему доставляло радость послушать её возражения.
Что касается Андрея, о котором на даче Иван думал всегда, потому что Андрей, дача и детство были для него синонимичны, – тот звонил периодически. Он начал впадать понемногу в чувство «ошибки», всё стало ему не так – жара в Париже, дурацкий бизнес, бессмысленные знакомства и дружбы. «Я думаю, – жаловался он, – мне надо ехать домой. Не знаю почему, но – пора, надо. Может, приеду в отпуск». Говорить о своём новом доме у него не было настроения. «Не знаю, что это. Не понимаю. Не хочу», – отмахивался Андрей. Иван не настаивал.
Из своей восточной башенки он оглядывал крыши и лес, даже клинышек синей русской дали был виден в окошко. Глядя на этот кусочек вечности, на неоспоримое свидетельство Божьего бытия, он недоумевал: отчего так быстро человек меняет свои «правды»? Как же так – не прошло и года, и Андрей уже усомнился в море! «Наверно, – решил Иван, – дело в том, что его друг, как и мама, ещё очень молод». Дрейфуют материки, из подводных вулканов рождаются острова. Следовало ли из этого, что он, Иван, стар?
Половину лета Иван толком ничего не слышал о Косте. Они изредка созванивались. Голос Кости был собран и ясен. «Занимаюсь, – говорил он. – Живу нормально». И Иван не волновался, потому что подспудно знал: трудный подросток сидит на диване с яблоком и сигаретой, и зубрит английский к экзаменационному тесту.
В последних числах июля Костя позвонил ему и назначил свидание в странном месте – на восточной ветке метро.
Когда Костя вышел из перехода, Иван его не узнал. Мрачный, трущобно-петербургский стиль подевался куда-то, не сохранился даже в волосах. Костя был подстриженный, в весёлой зелёной футболке с рыжей каймой, бледный, но как будто внутренне потеплевший.
– Я тебе кое-что покажу. Пошли! – сказал он.
И они зашагали по грязным скверам и загруженным улицам, в направлении, которое Костя с довольным смехом скрывал от него. Вскоре Иван обнаружил, что они движутся в толпе попутчиков. Никогда ещё он не видел столько сиротливых и странных мальчишеских лиц. С пивными бутылками в грязных кулаках, одетые вразнобой, длинноволосые и стриженные под «ёжик», они текли в одном с ними направлении – вдоль дымной трассы к парку.
– Послушай, куда ты меня тащишь? – в очередной раз спросил Иван. – Это что, студенческий городок?
Он почти угадал. Скоро они вошли в ограду, и на дверях скучного здания Иван, леденея, прочёл название одного из множества технических вузов Москвы. Тут Костя подтолкнул его к увешанной листами доске и показал на список.
– Ты что, поступил сюда? – растерялся Иван, найдя среди прочих фамилию Кости. – Ты и математику сдал? Что ты здесь будешь делать? С кем ты будешь общаться? – он риторически огляделся. – Ты вообще, осознаешь, что на что променял?
– Конечно! – заверил Костя. – Я променял яркую жизнь планеты на скромный труд и твое приятное общество. И ты знаешь, что это не с бухты-барахты. Это взвешенное решение. Скалы Кавказа были моими гирями!
Смеясь и торжествуя он смотрел на обескураженного Ивана.
– Ну, ты чего? Ты же рад! Ты же испытываешь за меня зверскую гордость!
– Может быть, – произнёс Иван. – Ты не знаешь, есть тут какое-нибудь приличное заведение? Я не могу соображать стоя.
Они набрели на стеклянную кафешку и сели за столик.
– Ну а родственники что говорят? – тревожно спросил Иван.
– Мама рада! – заявил Костя, изучая меню. – Макарон хочу, макарон! – воскликнул он. – И пива. Ну, пива, ладно, пусть будет ноль три. Мы трезвеем и начинаем ценить ясный рассудок. Ну вот – мама рада. Бэлка тоже рада. Она и сама у нас чудит – бросила курить. Ищет себе по Интернету работу в Москве. Думаю, всё это с тайной мыслью о тебе. Но это ладно, речь пока не о вас. Так вот, она говорит – это лучше, чем сборище снобов. Я не смогу здесь набраться дурного, потому что моя голова располагается в сферах, недосягаемых для моих будущих сокурсников. А вот на журфаке – мимо моей башки летали бы метеориты и пули с ядом. Так что Бэлка довольна. Да и я доволен.
